Петербург, понедельник утром 10 (23) января.
Вчера утром, в воскресенье, рабочие стали собираться повсюду в предместьях на митинги; начали формироваться шествия. Лихорадочно ждали новостей о событиях. В половине одиннадцатого я явился на собрание, назначенное еще прошлой ночью, где должны были быть централизованы первые сведения. Начиная с половины шестого, молодые люди отправились в предместья. Они возвращаются один за другими и рассказывают, что видели. Я застаю как раз одного из них, который дает отчет о своей миссии в быстрых кратких фразах.
С семи часов началась стрельба на Шлиссельбургской заставе. Тогда демонстранты вооружились чем попало -- ножами, топорами, камнями. Они даже хотели поставить своих детей во главе шествия. Женщины перерезывали ножами постромки у лошадей. Рабочие пели Марсельезу. Первые выстрелы не испугали толпу. Она не отступала, а, напротив, все росла. Шлиссельбуржцы наверное опрокинут войска, заграждающие им дорогу, и в течение дня дойдут до центральной части города вплоть до Адмиралтейства и Зимнего Дворца. Рассказчик прибавляет, что рабочие очень возбуждены, просят помощи, требуют оружия.
Вбегает другой очевидец. Он рассказывает, что две пушки двигаются по Литейному, совсем близко; их везут или к Зимнему Дворцу или к Выборгскому мосту, за которым сосредоточено до 40000 рабочих.
В зале царит шумное волнение; все знают, что в этот момент повсюду происходит бойня, и ничего нельзя сделать, и ничего не могут решить. Но в предложениях нет недостатка. Непрерывный поток речей; некоторые из них весьма агрессивны. Иные ораторы очень взволнованы. Один взбирается на стол и, топая ногою, выбрасывая вперед руки нервным жестом, кричит прерывающимся голосом, что рассуждать нечего. Нужно идти бороться и умереть вместе с народом. Ему удается увлечь за собой девять присутствующих. После него речи продолжаются. В зале немало женщин. Мужчин около пятидесяти. Они понимают, насколько их помощь слаба, или думают, что в этот момент поставлены на карту не их интересы. На путях из предместий в город находятся рабочие, идущие навстречу смерти ради рабочего дела; происходит общенародное восстание, усмиряемое ружейными выстрелами. Причем тут либералы?
Конституционное движение прошлого декабря осталось далеко позади. И либералы беспокоятся. Они не были подготовлены к этой борьбе, ставшей громадной с первого же момента. Она их так поразила, что они не знают, на что решиться. Одни оратор говорит, что Гапон просит оружия для рабочих; самому ему хочется иметь револьвер. Не могут прийти ни к какому общему решению; вооружить рабочих или нет -- предоставляется инициативе отдельных групп. Наконец, постановляют снова собраться в 2 часа в большой зале Публичной библиотеки.
Я иду туда по Невскому, запруженному народом. Слышен громкий говор, крики. Толпа громко говорит. Это производит сильное впечатление на того, кто знает обычное молчание улицы в России. Проезжают отряды казаков и уланов. Демонстранты уже проникли в город. Здесь, в библиотеке, выходящей на Невский, мы в самом центре событий. Мы проникаем в огромную читальную залу библиотеки, которая по воскресеньям остается открытой до трех часов. Сторожа ничего не могут поделать: они не получили никакого приказания, да их и слишком мало.
Те же сцены, что и на утреннем собрании. Слушают ораторов, которые, взобравшись на столы, передают волнующие новости. Это эмиссары, ходившие за сведениями; на этот раз они возвращаются не из предместий. Стреляют в двух шагах от нас на Казанской площади. В этот же момент немного далее, на набережной, соседней с Зимним Дворцом, на Певческом мосту, начинается страшная пальба, давшая в результате, как говорят, 27 убитых и 150 раненых.
Горький здесь. Он тоже взбирается на стол. Высокий, тонкий, очень бледный, склонив немного голову и оперев подбородок на левую руку, он произносит несколько слов глухим голосом.
В зале какая-то женщина, пришедшая в библиотеку заниматься, бешено кричит присутствующим: "Бунтовщики!" -- С ней хотят расправиться. Поднимается неописуемый беспорядок. В глубине залы с громадного портрета царь созерцает эту сцену революционного клуба.
В соседней небольшой зале продолжают сбор денег в пользу раненых, начатый сегодня утром. Бросают деньги прямо на стол, в беспорядке. Целая куча золотых монет. Дальше монеты в рубль, бумажки в 3, в 25, даже в 100 рублей. Мне известны люди, которым нечем будет заплатить за квартиру после пожертвования, но они не колеблются...
Полиция не вмешивается. Только в три часа, когда закрывают библиотеку, появляется городовой -- слишком поздно.
Вместе с одним другом я решаюсь отправиться вдоль Невского к Зимнему Дворцу. Мы подвигаемся с трудом среди толпы, в которой теперь много рабочих. В иных местах -- скопление публики. Окружают, слушают, расспрашивают рабочих, которые были свидетелями первых ужасных сцен. Мы встречаем трех инженеров, знакомых моего друга. Мы их расспрашиваем, а они, в свою очередь, расспрашивают нас. Пока мы беседуем, вокруг нас образуется кружок. Рабочие отвечают нам на задаваемые вопросы. Инженеры пользуются тем, что вокруг них публика, чтобы клеймить акты насилия, совершенные войсками, чтобы говорить против армии и войны. "Наши солдаты допускают, чтобы их били в Манчжурии, но здесь они хотят одерживать победы над безоружными людьми".
В этот момент, еще не понимая, что случилось, мы подхвачены и увлечены толпой, которая бегом несется вверх по Невскому. Слышны детские крики. Какой-то солдат туземных кавказских войск, находящийся в толпе со своей огромной папахой, проносится мимо нас, удирая быстрее других. Какая-то женщина цепляется за него, ища защиты. Он отталкивает ее и исчезает.
Я вижу другую женщину, которая бросается к дверям магазина с целью укрыться в нем. Хозяин бесстрастно смотрит сквозь стекла двери, запертой на ключ. Он и не думает отворить. Задыхающиеся женщины стараются укрыться во впадинах дверей, но небольшая часть толпы старается свернуть в боковую улицу. Мы скрываемся туда же. Мы стараемся понять причину этой паники. Около нас мы видим атакующих казаков; однако, мы узнаем вскоре, что это был момент первого убийственного залпа на Полицейском мосту, и что оттуда-то и пошла паника.
Мы достигли редакции "Наших Дней" и заходим туда. Здесь сосредоточиваются все новости. Я застаю двух корреспондентов английских газет, очень беспокоятся о судьбе Гапона. Ходит слух, что он был будто бы тяжело ранен в то время, как шел во главе демонстрантов Нарвского района, неся в руках хоругвь. Разумеется, нет ни одного очевидца этого факта, нет даже никого, кто бы видел сегодня Гапона.
Мне говорят, что в 2 часа рабочее шествие достигло площади перед Зимним Дворцом. Рабочих оттеснили к Александровскому саду и там по ним стали стрелять. В 3 часа 20 минут на Невском войска хотят оттеснить публику на Конюшенную. Солдаты стреляют. В результате -- несколько раненых. В четверть пятого стреляли около Гостиного двора. В половине пятого уланы на рысях проносятся по Невскому проспекту по направлению к Николаевскому вокзалу.
Невозможно собрать точные сведения о числе убитых и раненых. В 2 часа один адвокат, вернувшийся из Петропавловской больницы, рассказывал, что туда уже доставили четверо мертвых и 35 раненых. Но это было лишь начало бойни. В настоящий момент число жертв должно быть весьма велико. Утверждают, что у Александровского сада пало под выстрелами 150 демонстрантов.
Мы выходим из редакции и делаем еще одну попытку пробраться к Зимнему Дворцу. В пять часов мы достигаем Казанского собора. Перед нами в направлении Адмиралтейства мы слышим сухой звук ружейного залпа. Спустя несколько секунд -- отдельные выстрелы. Потом глухой звук: похоже на пушечный выстрел. Со стороны Казанского собора крики то поднимаются, то опять стихают на минуту. Мы думаем, что это крики жертв или перепуганной толпы. Мы хотим пробраться вперед, но по Невскому это невозможно. Чем дальше мы подвигаемся, тем многочисленней патрули и чаще атаки. Кавалерия очищает середину мостовой, а иногда и всю ширину проспекта, забираясь с лошадьми на тротуар и гоня толпу в направлении, противоположном Зимнему Дворцу. Мы делаем крюк по Михайловской улице, чтобы выйти на Невский по Екатерининскому каналу, как раз против Казанского собора.
С каждой стороны моста, что на канале, толпятся парни из предместий. Они выражают свой протест войскам, тюкают, свистят, грозятся. Они кричат: "Братоубийцы, братоубийцы! Вы бы лучше шли японцев бить. Это вы -- японцы Невского проспекта!"
Проходит отряд пехоты с примкнутыми на ружьях штыками. Они не угрожают толпе, но эта последняя с тротуаров кричит им в бешенстве: "Опричники! Кровопийцы!" Офицеры, выведенные из терпения, приказывают атаковать, и толпа убегает в боковые улицы.
Около 7 часов, возвращаясь, мы наталкиваемся на группу рабочих, которые везут в санях тела двух товарищей, убитых около Полицейского моста. Они поют заупокойную молитву и требуют, чтобы прохожие снимали шапки.
Слухи идут отовсюду. Убийства, вероятно, будут продолжаться весь вечер. Всю ночь будут собрания.
Трупы убитых, развозимые рабочими по домам, только разожгут ненависть. Завтра или позднее их мщение будет ужасно.
На сегодня вечером назначено собрание в зале Вольно-Экономического Общества. Я отправляюсь туда в 9 часов. Сейчас улицы в этой отдаленной части города почти пустынны. Невольно прислушиваешься к малейшему шуму издалека, в особенности со стороны Адмиралтейства, где сосредоточены толпа и войска.
В зале Общества большое оживление. Избрали президиум, заседающий посредине вокруг большого стола при свете свечей. Голосуют адрес Общества офицерам, написанный в сдержанном и благородном тоне, и ходит по рукам подписной лист в пользу жертв.
Циркулирует слух, что Гапон здрав и невредим. Горький появляется на небольшой, очень высокой трибуне. Он читает краткое письмо Гапона рабочим: "Итак, нет у нас царя. Кровь невинных разлучила его со своим народом. Благословляю вас, товарищи, на борьбу, которую вы начали за свободу".
Чтение письма производит сильное впечатление. Горький прибавляет, что это письмо принесено одним рабочим, который находится здесь и хочет сказать несколько слов от имени Гапона. Действительно, на соседней трибуне появляется высокий человек, бледный, бритый, очень утомленный. Он склоняется с высоты трибуны над собранием и голосом усталым, но пламенным призывает всех поддержать рабочих деньгами и оружием. Пока он говорит, мне сообщают под строжайшим секретом, что оратор никто другой, как сам Гапон. Пораженный, я рассматриваю этого необыкновенного человека, который вдруг вызвал революционную грозу и который проповедует теперь открытую вооруженную борьбу против царя, ибо мирная рабочая демонстрация не привела ни к чему, кроме подлых убийств. После этой краткой речи Гапон покидает залу.
Собрание обсуждает шумно и беспорядочно ряд предложений, из которых многие так и останутся предложениями. Не могут прийти ни к какому решению относительно линии поведения; даже не спорят по поводу следующего пункта, крайне важного, однако: присоединяются ли либералы к рабочим в их борьбе против абсолютизма. Мне так и не удается узнать, доставят ли они оружие восставшим. Этот вопрос остается и сейчас нерешенным, как и на утреннем собрании.