Петербург, пятница 7 (20) января.
О случае на Неве больше нет и речи. Только и говорят, что о стачке, развивающейся с молниеносной быстротой. Она уже вышла из предместий, она -- в самом сердце города. Огромные толпы манифестантов ходили сегодня утром по предместьям, закрывая заводы, а после обеда стачечники рассеялись группами по всему городу, увлекая своим примером рабочих или силой принуждая их бастовать.
Все, кого я встречаю, изумлены и встревожены. Кто мог бы еще несколько дней тому назад ожидать всеобщей стачки? Кто говорил о Русском Рабочем Союзе? Кому известен был этот Гапон, имя которого сегодня у всех на устах? Наиболее осведомленные либералы стали интересоваться им третьего дня; кое-кто спрашивал себя вчера, не стоит ли сходить послушать его; а сегодня уже многие отправились в предместья на митинги, туда, где, как известно, находится центр этого таинственного и громадного движения. Я видел сегодня вечером сотрудника одной газеты, который только что вернулся с одного из этих собраний. Он не скрывает от меня своего волнения и энтузиазма. Он говорит, что рабочие очень спокойны, но полны решительности. Гапону они доверяют всецело. Они хотят идти вместе с ним в воскресенье к царю с петицией. "Они пойдут, это несомненно. Их будет от ста до ста пятидесяти тысяч, точно не знаю. Сегодня вечером бастуют 87000 человек. Завтра остановятся все заводы, все мастерские; все, решительно все".
Я встретил молодую даму, которая была занята устройством на понедельник тайного доклада одного адвоката о Гомельском погроме; процесс об этих беспорядках, разбирающийся сейчас, еще недавно заставлял так много говорить о себе. Она и не думает больше об этом. Она мне говорит: "Как все это кажется незначительным сегодня, не правда ли? Кто знает, что еще с нами будет до понедельника?"
Мне захотелось повидать одного из моих русских друзей, который тоже должен был побывать в предместьях. Я отправился к нему около девяти часов вечера: он еще не возвращался. Его жена очень беспокоилась, не зная, в котором часу ночи он вернется, и вернется ли он вообще, ибо в таких случаях всегда можно ожидать арестов.
В десять часов вечера я отправился в санях через весь город на Петербургскую сторону повидать знакомых студентов социал-демократов, для которых, как я это знал, рабочий вопрос составляет главнейший интерес в жизни. Двое из них женаты и занимают вместе квартиру, скромную и полупустую, как это и приличествует людям, не желающим себя ничем связывать и предвидящим возможность быть внезапно вырванными из своей среды. "Нужно быть всегда готовым", -- сказал мне раз один из них. Это не простое предположение. Один из них вернулся из Сибири, где он провел три года в ссылке после университетских беспорядков 1901 года. Другому пришлось готовиться к университетскому экзамену экстерном. И только третий уцелел в университете и ходит на лекции. Я их застал за самоваром. Они мне сообщили точные сведения об общем ходе стачечного движения и об отдельных стачках. Они не предвидели ни этого взрыва, ни его размеров. Они очень взволнованы, просты и серьезны и производят симпатичное впечатление. В них не замечается ни малейшей нерешительности. Они знают, в чем состоит их долг. Стачечное движение, какое бы оно ни было, их не испугает. В воскресенье они пойдут вместе с народом.
Мы проводим за совместной работой часть ночи.