В понедельник "Правительственный Вестник" опубликовал результаты усмирения: 76 убитых и 233 раненых. На следующий день, "по дополнительным сведениям", оказывается 96 убитых и 333 раненых. С другой стороны, некоторые телеграммы давали цифру в 5, 6, 10 тысяч и даже 24 тысячи жертв. И с той и с другой стороны -- неправда или очевидное преувеличение. На чем, однако, остановиться среди двух крайностей и как установить истину? Даже сегодня невозможно еще дать точное число и, вероятно, число это останется навеки неизвестным. Казалось бы, отчеты больничных врачей должны быть солидной базой для выяснения цифры убитых. Я производил свои поиски в этом направлении, с усердием собирая и складывая цифры, и получил результат чуть выше официального. Неужели правительство говорило правду, ошибаясь всего на несколько человек? Однако, не говоря об общественном мнении, имелись достоверные доказательства противного.
Одна женщина-врач, находящаяся в постоянном контакте с больничными докторами, заявляет мне: "Старшие врачи получили строгий приказ никому не сообщать точных цифр мертвых". Так, старший врач Обуховской больницы утверждает, что во вверенное ему учреждение было доставлено всего 26 трупов. Но врачи и сиделки, с своей стороны, утверждают, что весь подвальный этаж и даже двор были полны трупами.
По отношению к этой больнице я получил еще одно сведение, подтверждающее первое, от одного бактериолога, осведомленность и добросовестность которого не подлежат сомнению: "В Обуховской больнице все погреба были полны трупами".
Один товарищ-социалист, посетивший в понедельник мертвецкую Обуховской больницы, насчитал там, как он мне сам говорил, 40 мужских трупов и 10 женских.
Из уст одного врача я слышал, что в ту же больницу были перевезены семь детских трупов в возрасте от 10 до 12 лет: трупы тех детей, вероятно, которые были убиты у Александровского сада.
Что касается сокрытия трупов, то вот свидетельство, относящееся к Мариинской больнице. Корреспондент "Руси" явился осмотреть мертвецкую. Его провели туда, но показали ему всего одну залу. Так как корреспонденту хорошо известно расположение больницы, то, выходя, он толкнул двери другой залы, составляющей часть мертвецкой; она оказалась также полной трупов, которых он не должен был видеть.
Каково бы ни было, впрочем, число трупов, признаваемое старшими врачами, каково бы ни было действительное число трупов, доставленных в больницы, все это дает лишь приблизительное указание относительно интересующего нас предмета, а именно общего числа жертв (убитых и раненых) в день бойни.
И действительно, далеко не все трупы доставлялись 9-го в больницы; многие были оставлены в полицейских участках и в казармах, и ночью увезены оттуда прямо на кладбище. Публика единодушно говорила об этом тайном увозе трупов, да и врачи не отрицают его возможности. Я получил на этот счет два характерных заявления. Согласно одному, рабочие, после напрасных поисков во всех госпиталях Петербурга тел своих друзей и родственников, которые не вернулись домой в воскресенье, отправились на кладбище и стали рыть землю там, где она была, как видно, недавно вскопана. Они нашли трупы, преданные земле без гробов.
Другое заявление более точно. Сотрудник "Биржевых Ведомостей", Баранский, был убит, как читатель помнит, в воскресенье в 5 часов около Александровского сада. В понедельник его жена искала труп своего мужа целый день по всем больницам. Наконец, полиция пообещала ей отдать труп во вторник утром на кладбище. Баранская пошла туда и действительно нашла имя своего мужа на одном гробу. Но у нее явилось какое-то предчувствие, и она приказала открыть гроб. Там оказался совсем не ее муж, а труп какого-то очень высокого, рыжебородого человека.
Если правительство скрывает истину, а врачам запрещено разглашать ту часть истины, которая им известна, то нет ли других средств осведомления? Не произвела ли, напр., свой подсчет полиция, и нельзя ли выведать от нее как-нибудь цифры, которые, конечно, ей запрещено разглашать? Мне сообщили свидетельство одного полицейского, которое я здесь привожу в том виде, в каком оно было мне сообщено: ложное или истинное, оно драгоценно в том отношении, что оправдывает подозрения публики, которая не верит ни цифрам, навязываемым правительством, ни тем, которые могут дать больничные врачи.
Это было на обеде бывших студентов киевского университета, проживающих в Петербурге. Обедавшие иронизировали по поводу цифры 96 убитых, которую дала официальная газета.
"Да", -- сказал один полицейский чиновник -- "у нас, в полиции, тоже кое-что известно на этот счет. У нас тоже имеются свои цифры. Если вы припишете ноль к 96, то полученная цифра будет, правда, немногим ниже истинной, но все же уже недалека от нее".
Опираясь лишь на сведения вполне точные и верные, я могу установить только частичные цифры; но и они ужасающе красноречивы. Так, я слышал от одного служащего на Николаевским вокзале, что 14 вагонов было назначено для перевозки трупов в ночь с понедельника на вторник.
Из двух различных источников я получил два сведения, которые столь мало противоречат одно другому, что могут считаться почти совпадающими и достоверными: на Гончарной улице, около того же Николаевского вокзала, в понедельник утром одна дама насчитала 187 гробов, перевозимых на санях; с другой стороны, один торговец того же района утверждает, что насчитал в то же утро 21 сани, которые проехали мимо него с 9-ю гробами на каждых (в общем, это выходит 189 гробов).
На станции "Удельная" один пассажир видел в понедельник утром 15 вагонов, наполненных трупами, отправляемых из Петербурга с Финляндского вокзала.
Я мог бы привести еще много других свидетельств и продолжать эту арифметику, от которой сжимается сердце, если бы я не был убежден в невозможности прийти к окончательному результату.
Поиски точной истины встречают на своем пути неодолимые препятствия: с одной стороны, виновники с свирепой энергией постарались скрыть следы своего преступления; с другой -- они вызвали против себя справедливую, но столь сильную ненависть, что под ее влиянием и путем самовнушения приходишь к очевидным преувеличениям.
Одна работница обувной фабрики, лет 35, замужняя, заявляет, что она сама видела, как выстрелили два раза из пушки по процессии рабочих у Нарвской заставы, где она находилась. Она искренне верит этому. Несомненно, она видела то, что говорит. Но несомненно также, что войска, стоявшие у Нарвской заставы, не имели пушек в своем распоряжении. Извозчик заявляет: "Да, да, рассказывают в газетах, что было всего 96 убитых. А я только в одной Александровской больнице насчитал 160 трупов, лежавших на земле". Он сосчитал... Когда же начинают настаивать, оказывается в действительности, что он лишь вычислил приблизительно, а не сосчитал. После первых залпов по процессии нарвских рабочих один студент бросается вперед и начинает считать убитых группами по 50 человек. Он рассказывал, что насчитал три раза по пятидесяти; дальше считать у него не хватило духу, и он убежал, как безумный. Он помнит только, что на земле оставалось еще много трупов, которых он не пересчитал. Это тоже искренний свидетель. Однако нельзя понять: как человек, который в подобную минуту был способен считать, мог сосчитать только до ста пятидесяти.
Основываясь на совпадении некоторых свидетельств, которые приобретают в моих глазах значение по своей близости между собой и по достоверности самих свидетелей, я теперь думаю, что убитых было от 200 до 300 и раненых от 1000 до 2000. Это не совсем точно, но зато достоверно. Цифры эти, вероятно, ниже действительности, отнюдь не выше. Увеличив их, мы не выйдем из границ правдоподобия; хотеть уменьшить их -- это стать сообщником правительства [Сведения, полученные мною впоследствии, заставляют меня прийти к заключению, что я слишком резко отнесся к преувеличениям. Во всяком случае, и эти последние сведения не выводят меня из неизвестности. Один врач пишет мне, что по списку Преображенского кладбища туда было перевезено 1802 трупа -- цифра громадная. С другой стороны, расследования, предпринятые в трех различных направлениях, дают следующие цифры убитых 9-го января: 960, 1038 и 1216].
Другие свидетельства принуждают меня разобраться в одном весьма тяжелом обвинении, лежащем на русском правительстве: во многих местах солдаты стреляли, якобы, пулями "дум-дум". У меня у самого в руках была пуля. Ее извлекли из колена одного совсем юного рабочего, раненого у Полицейского моста. Медная оболочка пули разорвалась, развернулась, причинив ужасную рану. Такие пули, попадая в тело, давали небольшое входное отверстие, но выходя образовывали широкую, ужасную дыру.
Я сначала был так поражен, держа в руках эту страшную улику, что поверил в преднамеренное пользование настоящими разрывными пулями. Теперь я принимаю другое, более вероятное объяснение. Пули эти -- образца 1898 года. Они скверно сделаны; их оболочки в момент удара о цель отделяются, причиняя телу раны, чаще всего неизлечимые. В Петербурге к этому присоединилось еще то обстоятельство, что многие из пуль достигли своих жертв рикошетом, получив царапину, напр., о решетку, которые очень часто встречаются на окнах дворцов и зданий в Адмиралтейской части. Однако это объяснение не обеляет власти. Пули 1898 года были скверно сделаны, но правительство хорошо знало об этом. Как только они появились, пресса в разных статьях осудила их, и их не посмели употребить и против японцев. Зато эти пули приберегли против русских рабочих.
Впрочем, я не думаю, чтобы ужас убийств измерялся точно, или, во всяком случае, единственно числом жертв. Для меня никакая цифра так не красноречива, как страшные слова, сказанные извозчиком одному из моих друзей, севшему к нему в сани вечером 9-го января: "Вы -- первый живой человек, которого я везу сегодня".
Оставим вопрос о точном числе убитых и раненых. Если что нужно подчеркнуть, если что нужно повторять без устали, -- так это то, что подлые, кровожадные меры, принятые против демонстрантов 9-го января, нигде и ни на одну минуту не вызывались необходимостью.
Рассказывают, будто рабочие продвигались по некоторым улицам толпами в 30 или 50 тысяч, потрясая оружием и бросая бомбы (как я сам читал в некоторых телеграммах); это значит не только лгать ради красного словца, но и оправдывать ценою лжи русское правительство. В том-то и состоит его преступление, которому нет оправдания, что оно подло расстреляло мирных людей, на устах которых не было ни одной угрозы, в руках -- никакого оружия.
Еще в субботу многие наивно верили, что войска, стянутые из провинции в Петербург, должны были на другой день принять участие в параде на Дворцовой площади.
В воскресенье во многих местах рабочие явились, держась за руки, группами в 20--30 человек, запруживая улицу. Они узнали дорогой ценой, какую награду могли ожидать они за свою доверчивость.
И они этого не забудут.