Наполеон свергнут. -- Встреча с партизаном Давыдовым. -- Смотр конной гвардии. -- Страстная неделя и Пасха. -- "Севильский цирюльник"
Марта 20. Наградные мои, увы, улыбнулись! Сагайдачному удалось вчера достать для себя билет на парадный спектакль: давали новую оперу "Траян", нарочито приспособленную для прославления государя. Из театра же товарищи затащили его в какой-то игорный притон, из которого домой он возвратился только позднею ночью. Сегодня поутру пришел ко мне с повинной.
-- Так и так, -- говорит. -- Мне чертовски не везло! Сперва я спустил свое жалование и свои наградные, а потом... прости уж, душа моя!..
-- Потом и мои?
-- И твои, да. Рассчитывал отыграться. Что поделаешь! Но я их тебе верну при первой возможности, непременно верну. Однако, мой старикашка ожидает меня уже в казначейской. До свидания.
И вылетел вон, как ветер, который в голове у него гуляет. Денег моих мне не так уж жаль; от прежних еще столько осталось, чтобы платить хозяйке. Но на развлечения всякого рода придется уж крест поставить.
Завернул в штаб. Вчера еще, оказывается, у государя было совещание с Талейраном, какое правительство дать французам. По мнению Талейрана, выбор может быть только между Наполеоном и королевским Домом Бурбонов, главою коих является ныне Людовик XVIII. Государь не желал ни того, ни другого; но в заключение все-таки согласился предложить здешнему сенату учредить временное правительство, с тем чтобы в особой прокламации к народу, без упоминания Бурбонов, между строк все же всякому понятно было, что вот кто должен быть на французском престоле. Прокламация с утра уже расклеена по углам улиц.
А мальчишки-газетчики на тех же углах выкрикивают:
-- Песня французов о русских -- один су!
Как не расщедриться на су за такую песню? Вот она:
Que j'aime a voir sur ces bords
Les fiers enfants de la Russie!
Parmi nous ces enfants du Nord
Ne seraient-ils pas dans leur patrie?
Fiers et terribles dans le combat,
Grands, genereux, pleins de vaillance,
A ce titre ne sont-ils pas
Les meilleurs amis de la France?*.
______________________
* Как отрадно мне видеть в этих краях гордых сынов России! Среди нас эти дети Севера не находятся ли как бы на родине? В бою гордые и грозные, храбрые и великодушные, не являются ли они лучшими друзьями Франции?
И дружелюбие к нам во всем сказывается: даже калмыкам нашим и башкирам, шатающимся по Пале-роялю, щеголихи-парижанки приятно улыбаются, а на рослых красавцев-преображенцев и семеновцев, кавалергардов и конногвардейцев не налюбуются:
-- О, ле бо з'ом!
...Сейчас только возвратился из театра. Муравьев, милый человек, достал мне даровой билет. Должен был идти опять "Траян", но перед самым началом спектакля вышел актер и объявил, что вместо "Траяна" дадут "Весталку". Публика сперва вознегодовала, давай топать ногами, стучать палками, кричать: "Траяна"! "Траяна"! Но когда тот же актер прибавил, что это сделано по собственному желанию императора Александра, -- все разом стихло. При входе затем государя с прусским королем поднялся опять невообразимый шум, нескончаемые "Vive! Vive!". Когда же государь покинул театр, приверженцы королевского Дома Бурбонов, так называемые "роялисты", влезли в императорскую ложу и сорвали с оной Наполеонова орла.
Марта 21. Наполеон со всем своим семейством объявлен лишенным права на французский престол; сенаторам же государь на приеме, заявил, что в доказательство прочного союза своего с Францией возвращает всех пленных французов, находящихся в России.
Сегодня государь снизошел, наконец, принять Коленкура.
-- Наполеон несчастен, -- сказал он, -- и с сей минуты я прощаю ему все зло, причиненное им России. Лично он может требовать для себя все, что угодно. Если бы он пожелал поселиться в моих владениях, -- милости просим. Если же нет, то ему будет предоставлен в полное владение остров Эльба. Ему будет оказан всякий почет. Я не забуду, что должен воздать человеку столь великому и столь несчастному.
Нагулявшись в Тюльерийском саду, пошел я взглянуть на Дом Инвалидов. На площади расхаживают наши русские воины рука об руку с французскими инвалидами. И в беседе с ними кого же я вижу? Прежнего шефа моего, партизана Давыдова! И он мне как будто обрадовался.
-- Ба-ба-ба! -- говорит. -- Пруденский!
-- А вас, Денис Васильевич, -- говорю, -- с генеральскими эполетами поздравить можно?
-- Да, заслужил генерал-майора в бою под Бриенном. Служу теперь под Блюхером и командую родным своим Ахтырским гусарским полком. Блюхер -- вот истинный полководец! Не то что эти "гофкрихсшнапсраты", как прозвал австрийских военачальников еще великий наш Суворов.
-- Кампания, однако, -- говорю, -- уже кончилась, и вы тоже возвращаетесь в Россию?
-- Кончилась, батенька, кончилась! Придется умирать, пожалуй, в постели, а уж это для нашего брата последнее дело!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
-- Да! Гусары и казаки! -- вздохнул Давыдов. -- Проезжаю я вечор Елисейскими полями; под деревьями костры бивачные, на кострах в котлах каша варится, а вокруг молодцы-казаки, на бурках лежа, песнями заливаются... Совсем наша матушка Россия... Тут подошел другой генерал.
-- Что нового? -- спрашивает его Давыдов.
-- Да слышали вы про конногвардейцев?
-- А что такое?
-- Отличились! Великий князь наш ведь гордится так блестящим видом своих любимцев и хотел хвастнуть ими перед французскими маршалами. Вчера вечером был отдан приказ быть всем на ученье сегодня к 11-ти часам утра. И вот, ровно в 11 выезжает на ученье полк, эскадрон за эскадроном, но перед каждым одни только вахмистры да унтер-офицеры.
-- А полковой командир -- генерал Арсеньев? А офицеры?
-- Командир-то был налицо, но офицеры, кроме дежурных, еще с вечера разбрелись все по городу, кто куда, да так до утра ни один домой к себе не возвратился.
-- То-то, я думаю, его высочество разгневался! Ведь темперамент у него такой горячий...
-- Еще бы! "Всех офицеров, -- говорит, -- на гауптвахту на две недели!" Одна надежда теперь на государя: он, верно, поговорит с братом и сложит гнев его на милость. Все мы -- люди, все -- человеки, а в Париже молодежи как не замотаться?
-- Этот вот не замотался, -- говорит Денис Васильевич, кладя мне руку на плечо. -- Или как?
-- До сих пор нет, -- говорю.
-- Да и впредь, дай Бог, чтобы не было, -- говорит другой генерал.
А Денис Васильевич:
-- "Дай Бог" -- хорошо, а "слава Богу" -- лучше. Поцеловал меня в лоб, как сына, и крестом осенил.
-- Ну, ступай с Богом.
Марта 22. Вербное воскресение. Православное богослужение в католической церкви. К завтрашнему дню выйдет Высочайший приказ о том, чтобы войска наши говели, а офицеры на Страстной неделе не бывали в театрах и иных шумных собраниях.
Марта 23. Государь, который тоже говеет, горевал о том, что не может исповедаться в православном храме. И вот, к немалой его радости, оказывается, что бывшая русская посольская церковь при отъезде нашего последнего посла взята на сохранение американским посланником. Теперь ее перевели в дом, соседний с талейрановым, соединили оба дома переходом, и государь имеет возможность всякий день ходить в церковь.
Марта 24. Наполеон подписал отречение от престола, но только для себя одного, и прислал своих маршалов для переговоров, чтобы вместо правления Бурбонов было установлено регентство супруги его Марии-Луизы впредь до совершеннолетия их сына, короля римского. Но государь отклонил это предложение и повторил Коленкуру, что Наполеону с его семейством отдается остров Эльба. На поселение, значит. Бог долго ждет, да больно бьет!
Марта 25. Целый день дома просидел, матушке длинное письмо написал (Ириша, верно, его тоже прочтет); вечером же отстоял всенощную в посольской церкви, где от многолюдства яблоку негде упасть было. Перед исповедью государь с трогательным смирением у всех прощения просил. За ним великий князь исповедался, генералы, а напоследок и мы, меньшая братия! И сколько горячих молитв тут к Богу воссылалось!
Марта 26. Причащались, а вечером слушали 12 Евангелий.
Марта 27. На вечерне, в 4 часа дня, прикладывались к плащанице.
Еще в первые же дни по прибытии в Париж хотел заглянуть к больному сынку хозяйки. Но мать к нему не пустила.
-- Доктор, дескать, отнюдь не велит его беспокоить.
Когда же я сегодня заговорил о том же, она объявила мне уже напрямик:
-- Простите, мосье, но Габриэль мой не может слышать о людях, которые лишили престола его обожаемого императора.
-- Ну, что же, -- говорю, -- я чувства его понимаю.
Марта 28. Простояв обедню, отправился с другими офицерами на Вандомскую площадь, где среди великого стечения народного статуя Наполеона с колонны снималась. Припаяна она была столь прочно, что рабочие никак с нею справиться не могли. В конце концов веревку на шею статуе накинули и таким-то манером вниз ее стащили, а на место ее белое знамя с тремя бурбонскими лилиями водрузили.
И толпа любопытных кругом глазела на это, как на всякое уличное зрелище, не выражая ни горести, ни возмущения.
Марта 29. Светлое Христово Воскресение. Что за день! Вознести к Всевышнему молитвы на торжественной обедне в посольской церкви пришли не только свои, русские, но и король прусский, наследный принц виртембергский, князь Шварценберг и генералы всех союзников. После же обедни государь нас к себе во дворец разговеться пригласил, с каждым христосовался и затем объявил, что все награды, представленные ему князем Волконским, им подписаны.
-- И вас, господа корнеты, могу поздравить со следующим чином, -- сказал Волконский мне и Сагайдачному.
Я готов был его расцеловать; но так как субординация сего не позволяла, то облобызал Сеню.
-- Что за телячьи нежности? -- говорит. -- Нашел место!
-- Да сам-то ты, -- говорю, -- разве не счастлив?
-- Экое счастье! Обойти меня все равно не могли. Ты, вот, другое дело...
Ему словно обидно, что меня, диаконова сына, с ним, племянником министра, на одну доску поставили.
После завтрака был еще парад, а после парада на площади Согласия (той же самой, где пала глава несчастного Людовика XVI) служили благодарственное молебствие за взятие Парижа и возвращение Бурбонов, с пушечной пальбой и при радостных восклицаниях населения:
-- Да здравствует Александр I! Да здравствует Людовик XVIII!
Набожно преклоняли колена и прикладывались ко св. Кресту не одни православные, но и французские маршалы и генералы; а государь, по русскому обычаю, обнимался с ними и христосовался, и у всех-то у них на глазах были слезы умиления.
И у меня тоже; а мысли нет-нет все к тому же возвращаются -- к моему новому чину: подпоручик!
Ирина Матвеевна! Честь имею вас тоже поздравить: станете однажды подпоручицей, а там когда-нибудь, с Божией помощью, ежели не полковницей, то хоть майоршей.
Марта 30. Уполномоченными Наполеона, его именем, договор подписан, коим он навсегда за себя и за все свое семейство от французского престола отрекается. Из Фонтенебло к месту ссылки он отбывает 8-го числа апреля.
Часа три проходил я вчера по картинной галерее Лувра и половины зал еще не просмотрел. Что за чудеса искусства! А вечером Сеня меня в комедию затащил на "Севильского цирюльника" г-на Бомарше. Вещь преотменная по веселости и остроумию. Ну, да и французские актеры эти играют, точно это не служба у них, а забава. Всех лучше, однако, был сам цирюльник Фигаро. Не мы одни с Сеней -- и соседи наши, парижские буржуа, покатывались со смеху. И говорит тут в антракте один другому:
-- А ведь Наполеон-то чуть было тоже раз в "Севильские цирюльники" не попал. Когда он воевал с испанцами и осаждал Севилью, то объявил коменданту города: "Даю вам три дня сроку. Буде и тогда город еще не сдастся, то я его до корня обрею". -- "Этого ваше величество не сделаете, -- говорит комендант. -- Потому что ко всем вашим титулам вы не захотите прибавить еще титул "Севильского цирюльника".
И рассказчик первый же захохотал над своим анекдотом; товарищ его за ним. Меня взорвало, а Сагайдачный прямо так и ляпнул:
-- И где у вас совесть, господа? Давно ли вы, французы, кричали своему Наполеону: "Вив л'амперёр!" А теперь, когда фортуна от него отвернулась, вы глумитесь над ним? Нам, иностранцам, за вас стыдно!
Оба насмешника готовы были, кажется, огрызнуться; но видят, что имеют дело с русским офицером, и прикусили язык, тихомолком встали с мест и вон поплелись.
-- Вот за что спасибо, брат, так спасибо! -- говорю я Сене. -- Отбрил их лучше всякого цирюльника.