Переход через Рейн. -- Старый приятель. -- Новая Жаннад'Арк
Карлсруэ, декабря 1. С родного Дона ли землица с молитвой помогла моему донцу, или же он просто за сутки отлежался, но на другое утро встал уже как встрепанный... Прощаясь с нашими вейнсбергскими хозяевами (с молодыми, ибо старик все еще "неравного брака" дочери переварить не мог и глаз не казал), я вынул было кошелек, чтобы рассчитаться; но Лотте руки за спину спрятала.
-- Нет, нет! -- говорит. -- Ничего мы от вас не возьмем. Г-н барон столько для нас с Хансом сделал, что мы останемся вечными его должниками.
Хотя здесь, в Карлсруэ, я и остановился в "Золотой овце", которую мне Хомутов еще во Франкфурте назвал, но самого его уже не застал: он оставил мне только записку, что спешит дальше в Раштат -- квартиру для государя заготовить. Оставаться мне здесь не для чего; я еду туда же. Как-то туда еще Волконский к моему докладу о Мамонове отнесется?
Раштат, декабря 3. Князь выслушал меня то морщась, то кусая губы: история с насильственным браком в Вейнсберге и его, видно, немало позабавила.
-- Ответа от графа Мамонова вы, значит, так мне и не привезли? -- сказал он, а когда я стал оправдываться, он перебил меня: -- Хорошо, хорошо. Вы-то тут ни при чем. Хомутов передал мне ваше желание остаться при штабе ординарцем...
-- Был бы, -- говорю, -- глубоко благодарен вашему сиятельству... Как бы только атаман мой не разгневался, что у меня сбежал один из его донцов!
-- Ну, об этом мы графу Платову напишем. А другим казаком вы довольны?
-- Весьма доволен. Он ко мне тоже так привязался, что, пожалуй, неохотно даже расстанется со мной.
-- Так возьмите его себе денщиком. И об этом тоже припишем.
Декабря 5. Причисление мое ординарцем состоялось с переименованием в корнеты, и бумага об этом к графу Платову отправлена. Но дела определенного у меня пока еще нет. Сагайдачный приютил меня у себя; самого же его я почти не вижу: со свитскими по-прежнему хороводится. И сижу я один-одинешенек у окошка, за которым метель метет, и злоблюсь, как пес на цепи, и на метель, и на свое безделье, и на двоедушие Шварценберга. Из-за бесплодной канители с Наполеоном затянул он вторжение союзных войск во Францию, а сам, не посоветовавшись даже с союзниками, двинул своих цесарцев в нейтральную Швейцарию. Государь негодует, но с главнокомандующим нельзя не считаться. Приходится и нам идти на Базель; но Шварценбергу объявлено, что 1 января 1814 г., т. е. ровно через год по переходе русской армии через германскую границу мы, во всяком случае, перейдем и Рейн.
Швейцария, Лёррах, декабря 12. Пристроился я здесь в полумиле от Базеля; императорская же квартира в самом Базеле, где есть ведь и мост для перехода во всякую минуту через Рейн.
Декабря 16. Государь терпение потерял, и всем трем союзным армиям: Главной, Силезской и Северной, -- приказ отдан идти за Рейн. Гвардию же поведет сам государь в день Нового года.
Вот выписка из Высочайшего приказа, который будет прочитан всем русским полкам:
"Воины! Мужество и храбрость ваша привела вас от Оки на Рейн... Мы уже спасли, прославили отечество свое, возвратили Европе свободу ее и независимость. Остается увенчать великий подвиг сей желаемым миром... Неприятели, вступя в средину царства нашего, нанесли нам много зла, но и претерпели за оное страшную казнь. Гнев Божий поразил их. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку"...
Истинно христиански-царские слова!