Скарамуцциа обладал большим даром красноречия. Когда он, бывало, в Болонье всходил на кафедру, аудитория кругом была битком набита студентами всех факультетов. Чтобы не развлекаться множество устремленных на него глаз, он снимал с носа очки, зажмуривал глаза. Постепенно увлекаясь своим предметом, он забывал слушателей и весь мир вокруг себя и проповедовал как бы в бессознательном состоянии ясновидения. Так было и на этот раз. Отложив в сторону очки и зажмурясь, он с добрых полчаса уже читал свою вступительную лекцию, а единственный слушатель его хоть бы шелохнулся.

-- Итак, вот в чем наиболее ценные плоды цивилизации! -- громогласно провозгласил он и в первый раз раскрыл глаза.

Слова замерли у него на губах: гостя вдохновенная лекция его просто убаюкала! Для знаменитого лектора такое снотворное действие его чтения было так необычно, что он надел очки и внимательно оглядел распростертого перед ним помпейца. Так и есть: ведь спит самым бессовестным, здоровым сном!

-- Марк-Июний!

Тот встрепенулся, раскрыл один глаз и сладко зевнул.

-- А? что такое?

-- Ты, я вижу, преспокойно проспал всю мою лекцию?

-- О, нет, я все слышал... все слышал... -- поспешил уверить смущенный Марк-Июний, протирая глаза.

-- Если слышал, то повтори-ка мои последние слова?

-- "Итак, вот в чем наиболее ценные плоды цивилизации!" Верно?

-- Верно. Ну, а в чем же эти плоды?

-- В чем?.. Ты слишком требователен для первого урока. Дай мне сперва присмотреться...

-- Так назови, укажи мне хоть один такой плод?

Помпеец окинул фигуру профессора быстрым взглядом и тонко улыбнулся.

-- Вот хоть бы этот наряд твой. По-твоему, он, конечно, очень изящен; по-моему, же, извини, просто безобразен.

-- О вкусах не спорят, -- сказал сухо Скарамуцциа. -- К современному платью во всяком случае мы привыкли, и оно практичнее ваших древних цветных плащей, потому что не так марко. Гоняться же за красотой в нарядах недостойно разумного мужчины.

-- Благообразие, я полагаю, не лишне и мужчине, -- возразил Марк-Июний. -- Но так как ты, я вижу, ничуть не заботишься о своей внешности, то эта штука у тебя на носу, конечно, служит тебе не украшением, а полезным орудием для обоняния?

Предположение помпейца было чересчур дико; хозяин с состраданием усмехнулся.

-- Нет, -- отвечал он, -- очки служат мне для лучшего зрения. Без них я не вижу и на расстоянии пяти шагов.

-- Ах, бедный!

-- Ты совершенно напрасно обо мне сожалеешь: я горжусь слабостью своего зрения!

-- Я тебя не понимаю.

-- А между тем нет ничего проще. Я испортил свои глаза научными занятиями. Стало быть, слабость зрения у меня прямое последствие и самое наглядное доказательство моего умственного развития.

-- Гм... -- промычал Марк-Июний, не совсем как будто убежденный. -- После этого ты, пожалуй, станешь гордиться и своей лысиной, потому что и она произошла от тех же научных занятий?

-- А еще бы! -- подхватил профессор и самодовольно провел рукою по своему обнаженному, как ладонь, черепу. -- Лысина для нашего брата, ученого, -- первое украшение.

Марк-Июний прикусил губы, чтобы не фыркнуть.

-- Так как человечество постоянно развивается, -- возможно серьезно сказал он, -- то можно надеяться, что со временем все -- и мужчины, и женщины, и старцы, и дети, -- будут щеголять лысинами?

-- Несомненно. Раз настанет такой период, когда положительно ни у кого не останется волоска на голове. Это будет апогей, венец человеческого развития...

-- И человеческой красоты! -- расхохотался помпеец. -- Из этого я могу, кажется, заключить, что и копь, разбитый на все четыре ноги, с исполосованной спиной от ударов бича, ценится у вас дороже молодого коня с здоровыми ногами, с здоровой шкурой?

Ученый наш замялся.

-- То конь, а мы люди...

-- Да в отношении порчи, чем же мы отличаемся от коня? Твоя умственная работа -- та же езда, тот же бич, от которых тело твое приходить все в большую негодность. Чем же тут гордиться? А что до пользы очков, то не будь ты так развить, ты не испортил бы себе глаз; а не испортив глаз, ты не нуждался бы в очках. Стало быть, не будь вашей цивилизации, не было бы и надобности в очках.

"Ого-го, -- сказал сам себе Скарамуцциа, -- да с этим молодчиком надо говорить с оглядкой: того гляди, что подденет!"

И чтобы вдохновиться к новому возражению, он зажег себе сигару.

-- А этот черный корешок -- тоже "плод цивилизации"? -- продолжал допытываться помпеец.

-- Как же.

-- И тебе доставляет некоторое удовольствие вдыхать его горький дым?

-- Даже большое. Для меня эта горечь слаще меду.

-- Я не поверил бы, если бы не видел своими глазами. Меня от этого запаха просто мутит. Не такова ли, однако, и вся ваша цивилизация: кому от неё сладко, а кому тошно.

-- Ты рассуждаешь, как слепой о цветах! -- сердито проворчал профессор. -- Никто тебя не неволит курить. Цивилизация дает всякому полную свободу -- пользоваться всеми её плодами...

-- И стеснять тем других?

-- Но если сигара составляет для меня уже необходимую потребность? Если я без неё не могу работать, мыслить?

-- А! так это уже прихоть, слабость. Пока я замечаю только, что цивилизация ваша создала новые потребности, без которых мы, древние, прекрасно обходились. Прямой пользы от неё я не вижу.

-- Скоро увидишь, очень скоро увидишь! -- перебил Скарамуцциа. -- Допустим, что сигары -- прихоть. Допустим даже, что очки исправляют только тот изъян, что причиняет нашему зрению цивилизация, -- хотя, впрочем, есть не мало и простолюдинов, которые слабы глазами и пользуются очками. Но очки -- только простейшая форм современных оптических инструментов. Есть у нас такие стекла, сквозь которые мы ясно различаем самых мелких букашек, невидимых простым глазом; есть и такие, которыми мы приближаем к себе самые отдаленные небесные светила...

-- Правда? Я не смею сомневаться в твоих словах. И если это, действительно, так...

-- Погоди, погоди; не то еще узнаешь. Дай мне только наметить программу.

И, не теряя ни минуты, Скарамуцциа засел за свою программу.