САМОЗВАННЫЙ СОКОЛЬНИК
Талычевская оружейная палата по своим размерам была немногим меньше молельни, по разнообразию же скопленных в ней воинских доспехов сделала бы честь иному арсеналу. Одна стена была увешана в виде затейливого узора огнестрельным и холодным оружием того времени: фузеями, мушкетами и пистолями, саблями, палашами и кинжалами; другую стену украшали сверкающие сталью, серебром и золотом древнерусские копья, луки, колчаны, обухи, топорки, рогатины, бердыши, мечи, брони, шапки ерихонские...
С такой-то шапкой-ерихонкой на голове, с броней-бехтерцем на груди, с мечом в правой руке, с бердышем на левом плече Кирюшка вышел теперь навстречу входящим боярчонкам и отвесил им поясной поклон.
-- Здравия желаем, господа честные! Добро пожаловать!
-- Ах ты, шут гороховый! -- рассмеялся Юрий. -- А где же тут сокольничьи снаряды?
-- Да вот, в пролете.
В глубине указанного пролета, действительно, виднелись развешанные по стене принадлежности соколиной охоты и насаженные на подставках чучела разных ловчих птиц.
-- Чучела эти набил сам дедко, -- объяснил не без гордости Кирюшка. -- А вот и убор сокольничий.
-- Подай-ка его сюда.
Натянув на плечи поданный ему Кирюшкой сокольничий кафтан, а на ноги сафьяновые сапоги, Юрий подвязался струйчатым поясом, насадил набекрень горностаевую шапку, перекинул через плечо бархатную сумочку с вышитой на ней золотом вещей райской птицей "гамаюн", а на руки надел рукавицы с "притчами в лицах", т.е. с изображением тех наказаний, которым подвергается сокольник за нерадивое исполнение своего долга.
-- Теперь достань-ка еще трубу.
-- Не дудку ли? -- подтрунил над ним Кирюшка, снимая с гвоздя серебряный охотничий рог.
-- Ну, рог, что ли! А это еще что?
-- Это тулумбаз и вощага, -- с важностью знатока объяснил внук старика-сокольника, подавая ему небольшой бубен и плетку. -- Тулумбаз подвешивают к седлу, а вощагой бьют по тулумбазу, чтобы вспугнуть дичь для сокола.
-- А где же конь мой? -- усмехнулся Юрий. -- На тебя самого верхом сесть?
-- Нет, я -- воин, и конем быть мне не пристало. Вот кабы ты потрубил в рог да поиграл на тулумбазе, так я показал бы тебе разные воинские "артикулы".
-- Да сам-то ты откуда их знаешь?
-- А видел их летось в городе, когда ездил туда с дедкой.
-- Ну, так вот что: я буду трубить, Илюша поиграет на тулумбазе, а ты выделывай какие знаешь штуки.
И вот палата огласилась нестройными звуками охотничьего рога и бубна, звучавшего, впрочем, под ударами плетки скорее вроде барабана; Кирюшка же важно зашагал взад и вперед, выделывая мечом и бердышом свои воинские штуки.
Так ни один из них не заметил, как на пороге молельни выросла грозная фигура боярина Ильи Юрьевича. Только когда грянул его громовой голос: "Что за содом такой!", все трое разом оглянулись. Сумрачное лицо боярина горело огнем, а тучное тело так и колыхалось от едва сдерживаемого гнева. Совершенный контраст представляла выглядывавшая сзади рожица боярского приятеля Пыхача с расплывшейся лукавой улыбкой: присяжного потешника, видимо, забавляло замешательство трех проказников, застигнутых врасплох.
Юрий и Илюша так и застыли на месте. Кирюшка же, уронив с перепугу на пол бердыш и меч, заметался по палате, как угорелый, и вдруг исчез в углублении стены, где хранились принадлежности охоты.
-- Куда? Куда? -- закричал боярин, стуча тростью по полу. -- Назад!
Но притаившийся за пролетом парень счел за лучшее не подавать пока и голоса.
-- Знает кошка, чье мясо съела! -- заметил Пыхач, протискиваясь вперед.
-- Пропусти-ка меня к нему, батя.
-- Да мне бы только броню снять... -- откликнулся тут плаксиво Кирюшка.
-- Заговаривай, брат, зубы!
И, отыскав его за пролетом, Пыхач вытащил его оттуда за шиворот.
-- Ползи, червяк, и бей челом!
Пополз "червяк" на коленях к боярину и стукнулся лбом об пол.
-- Прости меня, о сударь боярин! Стоит ли тебе о всякого червяка марать твою боярскую трость?
Илье Юрьевичу, в самом деле, как будто не хотелось осквернять трость, и он с гадливостью пнул только сапогом в голову кающегося грешника.
-- Пошел вон!
Тот не дал повторить себе приказа и юркнул в дверь.
-- А ты, Спиридоныч, -- продолжал Илья Юрьевич, -- ступай-ка, скажи Кондратычу, чтобы хорошенько проучил внука батожьем.
-- Не премину, батя, не премину. Сам же ты тут своеручно сейчас учить своих юнцов будешь? Дело хорошее, хорошее дело. Ну-ка, малые, изготовьтесь!
-- Будет тебе язык чесать! -- буркнул на шутника боярин. -- Уходи!
-- Без свидетелей, знамо, повадней. Только трость-то свою все лучше в угол поставь, неравно либо ее, либо их повредишь. Три раза прости -- в четвертый прихворости.
-- Ладно, старый болтун, говорят тебе! Терпение патрона, очевидно, готово было лопнуть.
Мигнув украдкой мальчикам, чтобы не падали духом, Пыхач также выскользнул вон.
Притворив за ним дверь, Илья Юрьевич обратился теперь к сыновьям.
-- Подойдите-ка оба ближе.
Илюша подошел первым, Юрий сделал два шага и остановился.
-- А ты-то что же? -- спросил его отец, постукивая палкой, но, вспомнив вдруг, видно, совет Пыхача, отставил в сторону палку и вместо нее взял плетку из рук младшего сына. -- Подойди, слышишь?
Меняясь в лице и кусая губы, Юрий стоял как вкопанный. Илья Юрьевич сам шагнул к нему и щелкнул по воздуху плеткой. Но тут совсем неожиданно удержал его Илюша.
-- Не бей его, батюшка! Ведь после тебя он -- старший в роде, будущий боярин...
Рука с плеткой опустилась, боярин-отец оглядел с головы до ног "будущего боярина", своего первенца, стоявшего перед ним неподвижно с опущенными глазами. Не по летам высокий, статный, с выразительным юношеским лицом, пылающим теперь от душевного волненья, Юрий в нарядном сокольничьем уборе был так хорош, что родительское сердце невольно смягчилось. Но обнаружить перед сыновьями такую слабость не приходилось, и Илья Юрьевич по-прежнему сурово отнесся теперь к младшему сыну.
-- Ты-то что, молокосос? Твоя очередь еще впереди.
-- Знаю, и рад вынесть наказание и за себя, и за него.
-- Заодно уж?
-- Заодно. Для Юрия я на все готов.
-- Ишь ты какой! -- промолвил отец, и по сумрачным чертам его промелькнул как бы солнечный луч. -- Ну, что же, коли так, то покажи спину.
По спине Илюши все-таки пробежали мурашки. Но он крепко стиснул зубы и повернулся спиной, решившись ни пикнуть.
Плетка свистнула снова, но спины мальчика коснулась только слегка, другого удара уже не последовало.
-- Бог тебя простит! -- сказал Илья Юрьевич. -- На вот, поцелуй плетку, чтобы больше тебя не трогала, а потом повесь на место.
Илюша принял плетку, но вместо нее прижал к губам отцовскую руку.
-- Ну, ну, хорошо... -- проворчал боярин, не привыкший к таким нежностям, и провел рукой против шерсти по густой гриве мальчика. -- Пора бы тебе опять постричься... А ты чего ждешь, "будущий боярин"? -- обратился он полустрого-полушутливо к старшему сыну, стоявшему еще тут же в своем сокольничьем наряде. -- Коли быть тебе раз боярином, то сокольником уже не быть. Изволь-ка сейчас переодеться, и впредь сюда ни ногой!