ГОСУДАРЕВ УКАЗ
В старину и господа на Руси, подобно простонародью, приноравливали свой образ жизни к природе, ложились спать вскоре по закате солнца, вставали чуть свет и к полудню -- общему обеденному часу -- набирались уже такого аппетита, что наедались, как говорится, до отвалу, после чего, естественно, требовались им часа два полною отдыха, чтобы не в меру нагруженный желудок мог переварить все съеденное.
Зато насчет самой пищи и ее сервировки наши предки отнюдь не были привередливы. Похлебки, правда, кроме иноземного бульона, были те же: щи крапивные и ленивые, лапша, уха, солянка, ботвинья и разные прочие, но они не разливались по "тарелям", а подавались в нескольких мисках, по одной на двух, на трех человек. Только перед самим хозяином ставилась отдельная миска. Мясо и рыба, жареные или вареные, разрезались дворецким на тонкие куски и появлялись на столе без всяких соусов, приправ и прикрас французской кухни, а так как вилок тогда еще не было у нас в общем употреблении, то каждый брал с блюда и мясное и рыбное руками, кости и объедки бросал на свою "тарель", а руки обтирал в собственный платок или в поданное прислуживавшими холопями полотенце. Следовавшие затем сладкие яства состояли из оладьев, облитых жидким медом, из пшеничных калачей с медовыми сотами, из разных фруктовых и ягодных взваров, из кутьи и пастилы. Все это запивалось брагой, пивом, медом, домашними наливками и квасом. Виноградные вина, как редкий "заморский" товар, подавались только при особых оказиях, а простое отечественное "зеленое вино" употреблялось больше при закусках.
Те же порядки соблюдались и в Талычевке, с той лишь разницей, что сам Илья Юрьевич не признавал уже никаких иных напитков, кроме грушевого и малинового кваса.
После бурной сцены в оружейной палате, весть о которой, благодаря болтливости Пыхача, быстро облетела весь дом, обед в боярской столовой начался необычайно тихо. Боярин молча принялся за поданную ему отдельную мису с ботвиньей -- его любимой летней похлебкой, и все сидевшие кругом: боярчонки, их учитель и приживальцы-дармоеды обоего пола -- хранили такое же молчание, прерывая ею только стуком ложек о край мисок и смачным чавканьем.
Бесцеремоннее всех чавкал Пыхач, сопя носом и вздыхая, как от тяжкого труда. Сидел он по правую руку хозяина, который не раз уже неодобрительно косился на обжору, пока, наконец, не промолвил:
-- Емелька-дурак в лес по дрова поехал!
-- И муха не без брюха, -- промычал тот в ответ с полным ртом.
Кругом раздались сдержанные смешки. Вдруг, откуда ни возьмись, аэролитом из небесных пространств, в мису Пыхача упал кусок хлеба, и в лицо ему брызнул целый фонтан ботвиньи.
-- Ловко, -- сказал он, сообразив, видно, кому он этим обязан. -- Всякое деяние благо.
И, преспокойно, как ни в чем не бывало, обтерев себе платком лицо, он выудил ложкой хлеб из мисы, а затем стал уплетать его за обе щеки. Такая невозмутимость возбудила между остальными приживальцами еще большую веселость. На беду несколько брызг долетело и до их кормильца-боярина. Просветлевшее было чело его снова омрачилось.
-- Кто это бросил? -- спросил он, строго озираясь на своих двух сыновей.
-- Я, батюшка, -- ответил Илюша, пока брат его собирался еще с ответом.
-- Ты, тихоня? Пошел же вон!
-- Нет, бросил я, -- подал тут голос Юрий, приподнимаясь с места.
-- Значит, он солгал!
-- Не солгал, батюшка, а хотел только выгородить меня.
-- Так пошли вон оба!
-- Дай им хоть ботвинью-то доесть! Больно уж вкусна, -- вступился теперь Пыхач. -- Молодой квас -- и тот играет. Сам ты, бывало, не так еще бурлил.
-- Что-о-о-о?!
Это был уже громовой раскат, предвестник надвигавшейся грозы. Все за столом притихли в ожидании, что вот-вот ударит и молния. Тут внимание боярина было отвлечено конским топотом за окном.
-- Кого там еще нелегкая несет? Один из холопей кинулся к окошку.
-- Ну, что же?
-- Да какой-то верховой. Эй, ты, слушай! От кого прислан и с чем?
-- От воеводы, с государевым указом, -- донесся явственный отклик.
Илья Юрьевич весь встрепенулся и осенил себя крестом.
-- Благодарения и хвала Создателю во святой Троице! Этого указа я ждал ровно десять лет, что не видел царских пресветлых очей. Сердце-вещун говорило мне, что я все же не совсем еще забыт. Ну, детушки, скоро-скоро мы будем в Белокаменной...
-- И я тоже! -- заликовал Пыхач и захлопал, как ребенок, в ладоши.
-- И ты тоже, Емелька-дурак, само собой, на печи туда поедешь. Да где же гонец? Пускай войдет!
И вошел гонец... Да юнец ли это, полно? На плечах -- самого грубого сукна полинялый воинский кафтан, в руках -- затасканный воинский же колпак с медным репьем на остроконечной тулье, на боку -- сабля не сабля, а несуразный какой-то короткий меч... Да и рожа совсем неподобающая: одутловатая, очевидно, от неумеренного употребления горячительных напитков.
-- Да это простой ярыжка! -- заметил Пыхач и свистнул.
-- Не простой, а разбойного приказа! -- отозвался осиплым голосом обиженный в своем полицейском достоинстве ярыжка, утирая рукавом свой потный лоб.
-- Разбойного приказа? -- переспросил Илья Юрьевич, которого также стало брать уже сомнение относительно миссии гонца. -- И тебе доверили государев указ?
-- А то кому же, коли велено тем указом оповестить всех и каждого, что бежал с пути следования лихой человек...
Разочарование для опального боярина было чересчур сильно. В глазах у него помутилось, он запрокинулся назад и свалился бы, пожалуй, со стула, не подхвати его в объятья Пыхач.
-- Воды! -- крикнул Богдан Карлыч, вскакивая из-за стола. -- А ты, голубчик Илюша, сбегай-ка наверх за моим ланцетом. Ты знаешь ведь, где он? В моем шкапчике...
-- Знаю, знаю.
Но на этот раз обошлось и без кровопускания. От вылитой ему на голову кружки воды и от глотка квасу Илья Юрьевич пришел понемногу опять в себя.
-- Где ж у тебя указ? -- спросил он ярыжку, глубоко переводя дух. Только глухой звук голоса выдавал еще перенесенное им сейчас тяжелое испытание.
Ярыжка достал из-за пазухи завязанный бечевкой сверток, распутал бечевку и хотел только что подойти, чтобы вручить сверток лично боярину, но тот остановил его мановением руки.
-- Прими, Спиридоныч!
Пыхач принял и развернул из свертка пергаментный столбец.
-- Ну, что?
-- Да грамота, кажись, как быть полагается с малой государственной печатью из красного воску на шнурке.
-- Прочитай же во всеуслышанье.
-- Гм... Глаза-то у меня в последнее время что-то плохо видеть стали...
-- Аль, может, и читать уже разучился? Ну-ка, Юрий, ты -- грамотный, прочитай-ка.
Юрий взял указ из рук Пыхача и прочитал вслух следующее:
-- "7177 году [От сотворения мира; от Рождества же Христова 1669 г.] апреля в 10-й день великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, указал всем воеводам, товарищам их, дьяка и иных чинов людям, коим о том ведать надлежит: по пути следования из престольного города Москвы на железном канате осужденных в Сибирь воров и разбойников, разбив канат и кандалы ножные, утек от приставников приспешник разбойничьего атамана Стеньки Разина, по имени Осип Дементьев, а по прозвищу Шмель, с четырьмя товарищами. А оные товарищи по малом розыске переловлены, реченый же Осип Шмель доселе не разыскан, понеже уповательно возвратился на прежние свои злодейства с вящим устремлением к погублению бедных поселян и рыболовных ватаг. А приметы его: рост выше среднего, плечи широкие, волосы на голове черные, острижены по-казацки, лицо смуглое, с красным рубцом от левого уха через всю щеку, левая рука без мизинца, от роду же ему годов 35. Вследствие чего вменяется каждому к сыску и поиску оного беглого разбойника все удобовозможное и неусыпное старание приложить, а по поимке в железа сковать и в подлежащий воеводский разбойный приказ беспромедлительно представить под крепким присмотром, дабы в дороге утечки учинить не мог, под опасением лишения виновных чести и наказания по всей строгости законов".
-- По всей строгости законов! -- повторил ярыжка заключительные слова указа с таким самодовольством, словно он сам сочинил указ.
Илья Юрьевич, в мрачной задумчивости выслушавший чтение до конца, покорно преклонил теперь голову.
-- Воля государева для меня священна!
-- А отписки от тебя воеводе нешто никакой не будет?
-- И на словах доложишь.
-- Да он мне, поди, еще в шею накладет...
-- Доложи, что каждое слово государева указа я твердо памятую и исполнить оный за святой долг полагаю. Всем людям моим будет строжайше наказано неупустительно выслеживать того беглого злодея. Понял?
-- Понять-то как не понять... -- отвечал ярыжка, поскребывая всей пятерней затылок.
-- Ну, и проваливай.
-- Эх, Илья Юрьич! -- заметил тут Пыхач. -- Не видишь, что ли, что у божьего человека слюна бежит, на твое боярское брашно глядючи; облизывается, как теленок, коему на морду соли посыпали. Ужель ты его, великого гонца, так, не солоно хлебавши, и отпустишь?
-- Оно точно... -- подтвердил ярыжка, причмокнув. -- Скакал с указом, могу сказать, без передышки, язык на плече.
Илья Юрьевич махнул рукой.
-- Ступай в людскую там тебя покормят...
-- И напоят! -- досказал Пыхач. -- Без поливки и капуста сохнет. Потребуй себе добрый оловянник старой браги...
-- И кружку зелена вина, -- великодушно добавил от себя Илья Юрьевич.
-- Вот на этом сугубое спасибо! -- воскликнул ярыжка и, отвесив тароватому боярину и ею приятелю по поклону в пояс, поспешил убраться в людскую, чтобы милостивое разрешение, чего доброго, как-нибудь еще не отменили.
Что оно не было отменено, а, напротив, использовано в полной мере, можно было судить уже по тому, что выехал гонец из ворот усадьбы только под вечер, притом сильно покачиваясь в седле и заплетающимся языком распевая:
Как у нашего соседа
Весела была беседа...
Слышалась эта застольная песня еще долго-долго, пока не замерла, наконец, вдали за перелеском. И здесь она не оборвалась бы, если бы из-за деревьев не раздались внезапно подозрительные свистки. Ярыжка схватился за свой ржавый меч и храбро огляделся по сторонам. Как вдруг из чащи справа да слева выскочили какие-то неведомые молодцы с дрекольями, мушкетами и рявкнули хором:
-- Попался, вражий сын! Тащи его с лошади! Вдобавок огрели его еще пребольно по спине. По счастью, хлесткий улар угодил и по крупу лошадки. Как взмахнет она хвостом, как взовьется на воздух со всех четырех ног!.. Ярыжка чуть-чуть не слетел, не хлопнулся оземь, да вовремя еще уцепился за гриву. И помчала его сивка-бурка, вещая каурка вихрем; у всадника даже дух захватило, воинский колпак с затылка снесло. А вслед ему гоготал тот же ужасный хор:
-- Го-го-го! Держи его, держи!
У страха глаза велики. Захмелевший ярыжка разбойного приказа принял нападавших, очевидно, за разбойников, которые ему мерещились везде и всюду даже в трезвом виде. Не слышал он уже, как наши три проказника разразились звонким хохотом.
Возвращаясь с удочками на плече с речки, где наловили сперва мелкой приманки, а затем насадили ее на жерлицы для щук, они не утерпели подшутить над ехавшим им навстречу пьянчугой. Не чаяли они, что их ребяческая выходка будет иметь самые роковые для них последствия.