ВЫКУП
В палате, по одну сторону стола, покрытого красным сукном и с зерцалом по середине, расположились оба воеводы; по другую сторону -- Разин. Товарищи-казаки стали позади своего атамана с не менее важной осанкой. Илюша с гусиным пером в руке и с бумагой да чернильницей перед собою, замирая, примостился на краешке стола по соседству с младшим воеводой.
-- Так вот, малый, пиши-ка, -- обратился к нему Львов, но, вдруг заметив, как перо дрожит в его руке, спросил вполголоса: -- Да что это с тобой? У тебя лихоманка?
Илюша сделал над собой усилие и, улыбнувшись, отвечал довольно бойко:
-- Ой, нет! А что писать-то?
-- Пиши по моим словам: "Великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, казацкий атаман, Степан Тимофеев сын Разин со товарищи челом бьет, а в чем, тому следуют пункты..."
И пункт за пунктом он продиктовал новоявленному писарьку то, что было перед тем обусловлено с Разиным. В заключение он просмотрел написанное, одобрительно кивнул Илюше головой, и прочитал все вслух казакам.
-- Ладно ли?
-- Ладно, умно и красно, -- отвечал за себя и товарищей Разин. -- Прибавь-ка только, что мы бьем государю челом и теми островами, что завоеваны нашею казацкою саблей у персидского шаха.
-- Да оставлена ли вами там достаточная воинская сила, чтобы удержать те острова за государем?
-- Силы-то никакой не оставлено...
-- Так ты подносишь, значит, то, чего сам не мог удержать в руках, и царскому войску пришлось бы сызнова брать те острова с бою? Великому государю и без того придется еще считаться из-за вас с шахом, коею область вы вконец разорили. Неладны, атаман, твои речи и на издевку похожи!
От вызывающего тона младшего воеводы сквозь густой загар на щеках казацкого атамана проступил румянец, и насупленную бровь его чуть заметно дернуло. Но вымещать свою обиду теперь же он находил, должно быть, еще несвоевременным.
-- Про острова у нас только к слову молвилось, -- произнес он с прежним достоинством. -- Но самим оправиться перед великим государем никто нам возбранить не может. Выбрали мы для сего станичного атамана Лазаря Тимофеева да есаула Михаилу Ярославова, а с ними еще пять человек. Пока что пускай отправляются в Москву к самому царю. Так-то крепче будет.
Слышавшаяся все-таки в голосе Разина затаенная досада заставила воеводу не возражать против самого посольства. Львов заметил только, что раньше чем выправлять войсковых послов в Москву, должна быть сделана поголовная перепись всему казацкому войску.
-- По нашим казацким правилам делать перепись войску отнюдь не положено! -- безапелляционно отвечал Разин. -- Ни на Дону у нас, ни на Яике спокон веку того не важивалось; да и в государевых грамотах о том нигде не значится. А про выкуп-то за купеческого сына мы за разговором чуть было не забыли. Внесен выкуп ведь полностью -- в пять тысяч рублей? Так вот, господа воеводы, чтоб ни вам, ни нам как-нибудь опять не запамятовать, пожалуйте-ка нам те пять тысяч теперича же. А купеческого сына мы засим уже не задержим: пускай идет себе, да и прочие с ним, куда им угодно, на все четыре стороны.
На вопросительный взгляд старшего воеводы младший пожал плечами: "Придется, дескать, согласиться!" Каждый из них достал из своего кармана по большому, причудливой формы ключу, и оба удалились в соседнюю горницу. Можно было расслышать, как там отпирались один за другим два замка, затем тяжело захлопнулась железная крышка сундука, снова хрустнули запираемые замки -- и воеводы возвратились. В руках младшего был увесистый, перевязанный бечевкой мешок, который он звякнул на стол перед казацким атаманом.
-- Ровно пять тысяч? -- спросил Разин, развязывая бечевку. -- Денежки счет любят. Мне-то самому нет до них корысти: своих девать некуда. Боюсь тех обсчитать, коим их назначил.
И он высыпал содержимое мешка на стол. Среди груды серебряных копеек (самой ходячей в то время на Руси монеты) были и ефимки (ценностью в 20 алтын, или 60 коп.), были и червонцы.
-- Ну, братцы, -- обратился атаман к своим товарищам, -- принимайтесь-ка за работу. Золото отберете особо, серебро покрупнее тоже, да сосчитаете: не наберется ль двух тысяч пятисот рублей. Не хватит чего, так добавите мелочью; а опосля сосчитаете и остальную мелочь.
"Аль спросить его все же про Юрия? -- мелькнуло тут в голове у Илюши. -- Господи, благослови!"
-- Прости, атаман... -- начал он, запинаясь. -- Скажи, пожалуйста, нету ли у тебя в войске казака по имени Осип Шмель?
Разин метнул на мальчика своим острым взором, точно хотел пронзить его насквозь.
-- Осип Шмель? -- переспросил он. -- А ты отколь его знаешь?
-- Так он здесь! С ним бежал к тебе старший брат мой...
-- Да сам-то ты кто будешь?
-- Он -- сын боярский, внук моего старого приятеля, -- пояснил со своей стороны Прозоровский.
-- Отрезанный ломоть к хлебу не приставишь, -- сухо оборвал разговор Разин и обратил все внимание на своих товарищей, пересчитывавших деньги.
Отделив в одну сторону золото и крупное серебро, а в другую -- серебряную мелочь, они пересчитали обе кучки, и затем из второй кучки прибавили горсточку к первой.
-- Ну, что, верно? -- спросил Разин.
-- До копеечки, батюшка Степан Тимофеич, -- отвечал старший из казаков.
-- По две тысячи пятисот рублей в каждой кучке?
-- В каждой, батюшка.
-- Так вот, господа воеводы: в уважение доброй к вам приязни эти две тысячи пятьсот рублей (он указал на правую кучку) я жалую на вашу приказную избу: золото да серебро покрупнее вам способнее ведь мелочи? А эту мелочь, -- продолжал он, сгребая обеими руками вторую кучку, -- эту мелочь, братцы, вы раздадите от моих щедрот народу. Давайте-ка сюда ваши шапки.
И в подставленные казаками шапки зазвенел серебряный дождь. Воеводы до такой степени были поражены небывалою щедростью казацкого атамана, что не нашли даже что сказать, и только на прямой уже вопрос его: "Удоволены ли они таким дележом?" -- отвечали с поклоном:
-- Много довольны.
Разин приподнялся с места.
-- А руку к челобитью когда мне приложить? Я чай, до отсылки в Москву еще перебелить дадите?
-- И вестимо, -- отвечал Львов. -- Дьяк наш недомогает, но завтра, либо послезавтра, даст Бог, оправится...
-- И ввернет еще какую хитрую заковыку? Прошу наблюсти, чтобы того отнюдь не было!
-- Не будет; перечитает он лишь так, для порядку, а писец перебелит. Тогда тебя, Степан Тимофеич, еще раз побеспокоим.
-- А то, может, и сами к нам завезете, не побрезгуете казацкою хлебом-солью? Стол у нас про добрых гостей завсегда заготовлен.
Как только казаки вышли из приказной палаты, оба воеводы, а за ними и Илюша, подошли к окну: всем троим хотелось видеть, как-то удалый атаман разбойников выступит перед народом. С появлением его богатырской фигуры на крыльце приказной избы шумевшая внизу многотысячная толпа разом замолкла. Когда он тут спустился по ступеням, стар и млад почтительно дали ему дорогу. Когда же следовавшие за ним товарищи стали из шапок своих сыпать направо и налево полною горстью серебряную мелочь со словами: "Атаман от щедрот своих вас жалует!" -- произошло если не побоище, то жаркая свалка и потасовка. Сам атаман шествовал все далее с победоносным видом, милостиво кивая расступавшемуся перед ним народу, а народ ему земно кланялся и оглашал воздух приветственными кликами:
-- Свет ты наш, кормилец, батюшка Степан Тимофеич! Дай тебе Бог здоровья!
Для темных людей это был идеал удальца-разбойника, стихийной силе которого они, более слабые, безотчетно поддавались, поклонялись. Впрочем, и оба воеводы, по-видимому, признавали эту могучую силу.
-- И нам с тобой, князь Семен, нет ведь того почета! -- со вздохом заметил своему товарищу Прозоровский. -- Ты помнишь еще, верно, на Москве покойного боярина Стрешнева, что ездил в немечину к лекарственным водам?
-- Как не помнить. А что?
-- Да насмотрелся он там всяких диковин, видел и некоего искусника, укротителя львов. "Вошел, -- говорит, -- тот укротитель в львиную клетку без всякого оружия, один хлыст в руке; щелкнул хлыстом перед самой мордой льва, подставил ему хлыст -- и перепрыгнул лев, как послушная собачка. А осердись лев, хвати его лапой -- и от человека мокренько бы только осталося". Так вот, когда этот Стенька сидел тут в палатке перед нами, мне все сдавалось, что он -- этакий лев в клетке, а мы с тобой -- его укротители.
-- М-да, похоже на то, но что впереди -- еще Бог весть! -- отозвался задумчиво Львов. -- Зовет он нас с тобой на хлеб-соль в свою собственную львиную берлогу. Кому охота видеть себя съеденным! Да не вместно тоже доблестному выполнению нашего долга выказывать перед ним малодушие.
-- Так что же ты делать-то ладишь?
-- В ознаменование нашего к нему якобы благорасположения, заглянуть к нему, хошь не хошь, а придется!