Небольшая гостиная Талдыкиных. Налево на диване полулежит Ольга Григорьевна Талдыкина, у ног ее в нежной позе Глыбович. Она перебирает ему волосы.
Ольга. Мой миленький! Сокровище мое ненаглядное! Вот уже почти месяц, как мы с тобой признались, что любим друг друга... По-моему, мы должны быть счастливы... Я, конечно, и счастлива! Но... но ты-ты меня беспокоишь! Что с тобой? Ты задумчив, молчалив, часто, сидя в уголку что-то шепчешь. На вопросы отвечаешь невпопад... Милый! Может быть, ты разлюбил меня? Может, я тебе за один месяц надоела? Или другую встретил? Я несколько раз ловила твои взгляды, устремленные на гувернантку -- неужели тебе может нравиться эта немецкая копченая выдра? Конечно -- если ты меня разлюбил -- против этого ничего не поделаешь. Сердцу не прикажешь. Ты лучше признайся. И если это правда, мой драгоценный кумир, мой греческий бог -- (грозно) я тебя застрелю, как собаку. Слы-шишь?! (грустно) я требую только одного: честности и откровенности. Встретил другую -- что ж делать? Я примирюсь с этим. Нужно признаться. Скажи, любишь другую? Я затаю в себе все, все... Но имей в виду, если это правда -- я так этого дела не оставлю. Слава Богу, серную кислоту можно еще в любой лавке достать!
Глыбович (вздыхая). Конечно, то, что ты говоришь о другой женщине -- неправда! И оправдываться я считаю ниже своего достоинства. Я люблю только тебя, (с фальшивым пафосом) тебя одну -- и вот это-то меня и угнетает!!
Ольга. Угнетает? Что именно, Боже мой?!
Глыбович. Скажи, тебе никогда не приходила в голову мысль о твоих детях?
Ольга. При чем тут дети?
Глыбович. Дети -- это ангелы на земле! (Почти декламирует, возведя глаза к небу.) Дети -- цветочки алые на сожженной солнцем ниве... Это... это невинный глазок незабудки, выглядывающий из сорной травы нашей жизни.
Ольга. Ну и что же?
Глыбович (прочувствованно), Я их люблю, как своих родных детей... Меня пугает их будущее!
Ольга. Господи, помилуй... Да почему?!
Глыбович (встает торжественно). Скажи... Тебе никогда не приходило в голову -- что будет, если твой муж узнает о наших отношениях?
Ольга. Что будет? Скандал будет!
Глыбович. О, нет, Ольга! Я боюсь другого. Я боюсь... (наклоняясь к ней, шепотом) убийства!
Ольга (оживленно). Ты думаешь, он тебя убьет?
Глыбович. О, как ты меня мало знаешь... Стал бы я о себе думать! Не меня!! Я боюсь, что он убьет тебя!
Ольга (притягивая его к себе). Тебе будет жалко, если я умру?
Глыбович (рассеянно). А? Что? Ну да, конечно, жалко. Еще бы не жалко! Как ты, ей-Богу, можешь спрашивать? Но не забывай -- после тебя останутся дети -- двое невинных крошек... два прекрасных цветочка, выглядывающих из этого... как его... Гм... Ну, неважно! Ты об этом подумай! Что с ними будет? Убийца-отец или пойдет на каторгу, или, в лучшем случае оправданный, начнет пить, чтобы алкоголем заглушить муки совести и раскаяния... Пьяный, опустившийся, будет приходить он в холодную, нетопленную комнату и будет он терзать безвинных деток своих. "Папочка, -- будут спрашивать они, складывая на груди исхудалые ручонки, -- "за что ты нас бьешь?" -- "Молчите, проклятое отродье" -- заревет отец... (Ольга, припав к спинке дивана, тихо плачет, утирая глаза платком.) А потом он умрет от белой горячки около трепещущих, испуганных, ничего не понимающих детей. С ужасом будут взирать они на его искаженное злобой и безумием лицо... (Другим тоном, деловито.) Кстати, у него есть какой-нибудь вклад в банке?
Ольга (отрывая лицо от платка). Что?
Глыбович. Я спрашиваю: у него есть что-нибудь? В процентных бумагах или на текущем счету?
Ольга. Что ты, дорогой! Откуда? Мы все проживаем. Так, кое-какие крохи наберутся. А почему ты вдруг об этом спросил?
Глыбович (сурово). Потому что дети, в таком случае, останутся выброшенными на улицу. Что их ожидает? Карманный воришка и падшая женщина!..
Ольга (закрывая лицо руками). Ой, не надо, не надо! Не говори так!
Глыбович (торжественно). Вот видишь! Вот что гнетет меня! Имеем ли мы право строить наше счастье на трупиках этих малюток?
Ольга (ломая руки). Ну что же... что же делать? Боже, Боже мой! Ну, укажи мне выход... Слушай... А почему ты думаешь, что он непременно меня убьет?
Глыбович. Он? Конечно, убьет. О, милая моя! Плохо же ты знаешь мужчин, которые любят... Никакие законы и никакие дети их не остановят...
Ольга (вставая). Значит что же?! Из твоих слов ясно, что мы должны расстаться?
Глыбович. Боже сохрани! Что ты! Но я хочу быть уверенным за судьбу твоих детей. Пусть они его дети -- все равно! Я привязался к ним за этот месяц и люблю, как собственных.
Ольга (задумчиво). Но... им, все-таки, что-нибудь останется! У меня есть бриллианты.
Глыбович. Ну, бриллианты! Отец отнимет их и пропьет... Как ты их (делая ударение на следующем слове) застрахуешь от этого?
Ольга. Гм... Вот что... У меня есть одна старая тетка. Правда, небогатая...
Глыбович (поспешно, с деловым видом). Старая тетка? Она застрахована на случай смерти?
Ольга. Кажется, нет.
Глыбович. Ну, вот видишь... Уверена ли ты, что она застрахована, или если даже застрахована -- что у нее нет других родственников, которые получат страховку?! Ну, скажи... Какие у тебя гарантии?
Ольга (задумчиво, снова опускаясь на диван). Как ты странно говоришь: страховка, страховано, застраховано... Послушай! А что если мне застраховаться?
Глыбович (чуть не подпрыгнув на месте от радости). Тебе?! Это, пожалуй, идея. Да! Прекрасная идея. Если, конечно, полис завещать детям! Только надо, чтобы муж не узнал об этом... И ты подумай! Тогда ничто не будет омрачать нашей любви...
Ольга. Неужели, ты меня, так любишь?..
Глыбович. Я? (спокойно). Обожаю. Только тобой и дышу! Значит я могу быть спокоен за твоих детей. Все, что нужно для страховки, я сам сделаю... Принесу проспекты и условия...
Ольга. Хорошо, милый, делай, как знаешь.
Глыбович. Ну, право же, ты моя добрая фея! (осыпает ее руки поцелуями.)
В это время в гостиную тихо входит Талдыкин. Молча смотрит, как Глыбович целует руки его жены.
Талдыкин. Гм... да! Извините... (сухо.) Вы тут, кажется, серьезный разговор ведете... я вам не помешал?
Глыбович (вскакивает, показывает полное присутствие духа и спокойствие). О, нет, ничего. Пожалуйста! Я как раз благодарил Ольгу Григорьевну за одно доброе дело, которое она сделала.
Талдыкин. Да? Очень мило. Она у меня, вообще, мастерица творить добрые дела! (Значительно.) Вот что, господин Глыбович... Мне нужно кое о чем серьезно поговорить с вами. Не пройдете ли вы в мой кабинет?
Глыбович. О, сделайте одолжение! Всегда готов служить чем могу! (Поправляет волосы, галстук, расшаркавшись перед Ольгой Григорьевной, уходит вслед за Талдыкиным.)
Ольга (нервно ходит по комнате, сжимая голову руками). Вот оно... Вот! Позор, скандал. (Прислушивается.) Громко разговаривают! Вдруг сейчас выстрел, крик, падение тела... Боже, подкрепи меня! Я этого не перенесу. (Снова подходит к дверям, ведущим в кабинет, прислушивается.) Объясняются. Господи! Господи! Что только со мной будет!
Из кабинета резкий голос Талдыкина: "Ни за что! Никогда этого не будет, слышите?" Голос Глыбовича: "Вы не правы! Это не справедливо! Если вы о ней не хотите подумать, то подумайте хоть о детях!"
Ольга. Опять о детях заговорил! Решительно не понимаю этого человека! Он о моих детях думает больше, чем обо мне. Не человек, а размазня! (Прислушивается.
Голос Глыбовича: "Конечно, кто первый умрет -- это еще вопрос!"
Голос Талдыкина: "А я вам говорю... Да позвольте! Дайте мне хоть слово сказать!"
Голос Глыбовича: "Виноват, виноват! Вы должны допустить, что она женщина молодая!"
Голос Талдыкина: "При чем тут ее молодость?!"
Голос Глыбовича: "И что семейное счастье вещь не прочная... А главное -- дети! Подумайте о детях!"
Разговор делается тише.)
Дались ему мои дети! Будто акушерка какая, прости Господи! (Прислушивается.) Вот, прошу, покорно... Ведут самый мирный разговор... А я-то тут... Думала: выстрел, труп, падение тела... (обиженно). Однако, что же это такое? Неужели я такое ничтожное существо, что из-за меня и стреляться не стоит? Хоть бы пощечину друг другу дали! (Прислушивается!) Глыбович, как ручеек журчит, а мой муженек молчит, будто в рот воды набрал! Господи, до чего мужчины измельчали. Гм! Может еще целоваться начнут... У-у, червяки!
Входит гувернантка Минна Адольфовна.
Минна. Я позволий себье спросить, мадам... Чичас уже можно давайть Вовошке чоколад?
Ольга. Что? Вы еще тут чего со своим "чоколадом"?! Давайте ему что хотите, только оставьте меня в покое!
Минна (осматриваясь). Мадам! Я тоже хотел вас спрашивать... Тут, кажеса, бил мосье Глибовиш. Он... укадиль?
Ольга (нервно, со злостью). Да вам-то что за дело: "билль" он тут или "укадил". Имейте в виду, что я в своем доме ничего подобного не потерплю! Я вам категорически заявляю, чтобы вы оставили Глыбовича в покое!
Минна. О, мадам, но как я имей старучка мама... И мосье Глибовиш...
Ольга. Ну, что... Что, Глыбович! И при чем тут ваша "старучка" мама? Что он -- жениться должен на этой "старучке"?
Минна (с достоинством). Я не понимай, мадам, ваши волнение... Дело ишол не о моей маме, а только прикасательно до мене... и мосье Глибовиш...
Ольга. "Прикасательно"!! Вы лучше, чем такие штуки выкидывать, лучше бы в зеркало на себя взглянули!!
Минна. Серкало? Я заверчено не понимай...
Из кабинета вылетает Талдыкин, за ним Глыбович. Талдыкин тяжело дыша, облокачивается на пианино на первом плане, застывает так, совершенно измученный. Волосы у него влажные, в беспорядке... Глыбович же совершенно свеж. Увидев Минну, он подходит к ней, расшаркивается, шепчет ей что-то на ухо, потом отходит, делает общий поклон.
Глыбович. О, ля, ля! Уже третий час, а у меня еще тысяча дел. Общий поклон, господа! Лечу! До скорого. Мой телефон 402-52. Доктор там же. Можете вызвать, когда угодно! Ну, до скорейшего! (Уходит.)
Талдыкин (стоит в прежней позе, утирая платком лицо). Ф-фу!!
Ольга (в сторону). Доктор? Зачем им доктор? Неужели дуэль? Боже мой, что же это?! (С наружным спокойствием.) Что это у вас за разговоры были с Глыбовичем?
Талдыкин (сердито). Негодяй он, твой Глыбович!
Ольга. Во-первых, что это за "твой"? А во-вторых, я прошу тебя быть с моими знакомыми повежливее!
Талдыкин (иронически). Знакомый! Хороший знакомый! Если бы все были такие знакомые...
Минна. Я з вас не согласна, мосье Талдикин. Ви не карашо по отношений к мосье Глибовиш. Она ошень, ошень милий, симпатишни шеловек...
Талдыкин. Да-с? Почему же это вы им так очарованы, позвольте осведомиться? А по-моему "она -- шеловек антипатишни!" По-моему, он -- каналья!
Минна. О-о... ниет. Он с такая любовь относился до моя матушка, до моя старучка, которая даже не знай, потому, как моя матушка аус Либава... Он такой сочувственный. Он каварил, чтоб я страховайся на польза моя матушка, чтоб она не бил без кусочек хлеба, если зо мной случийся...
Талдыкин. Как?! Он и вас застраховал?!
Ольга (приблизившись, хватает его за руку). Как? Что это значит " и вас"?.. Что ты хочешь этим сказать?!
Талдыкин. Что хочу сказать!? Очень просто, что хочу сказать: что он и меня сейчас почти застраховал!.. Полчаса я от него отбивался, но разве от этого чувствительного, слезоточивого репейника отделаешься? О детях он такое развел мне, что я чуть не заплакал. И ты тоже хороша! Позволяешь себе принимать черт знает кого -- агента по страхованию жизни!!!
Ольга. Он?!! Агент по страхованию жизни?.. (Опускается обессиленная на диван, про себя.) О, мер-рзавец!
Ариша (входя в комнату). Барин... там...
Талдыкин. Что? Он и тебя застраховал?
Ариша. Чево-с? Там господин Казанцев пришли. Спрашивают вас.
Талдыкин (оживляясь). А-а... Проси, проси! А вы, медам, пассе муа ле мо -- проваливайте! Тут дела...
Ольга (подходит к Минне). Так он и вас хочет застраховать? Не думала я, что вы такая глупая!..
Минна. Он ошень пожалей мой старучка... Он такой добренький... шуть-шуть не плакаль. (Обе, разговаривая вполголоса, уходят налево.)
В среднюю дверь входит Казанцев. Он худ, бледен, лицо больное изможденное. Войдя, закашливается, кашляет долго, мучительно. Потом, отдышавшись, здоровается с Талдыкиным.
Казанцев. Вы меня вызывали по какому-то делу?
Талдыкин. Да, да... Очень рад вас видеть! Ну, как здоровье?
Казанцев. Плохо.
Талдыкин. Да что вы? Как же это так... Садитесь! Ну, здоровье вещь пустая. А главное -- дело. Дело, дело и только дело! Я вас вот по какому делу пригласил... Я знаю, что вы, хотя еще и не составили себе имени как писатель, но вероятно одно литературное дельце мы с вами сварганим, а? Хе-хе-хе!..
Казанцев (морщится). К черту дельце. Не хочу.
Талдыкин. Позвольте, позвольте, Иван Никанорыч... Так, кажется? Иван Никанорыч? Ну, так как же вы "к черту дельце"! Еще и не знаете, в чем суть, а уже к черту!
Казанцев. Видите ли... я сейчас... (закашливается). Я сейчас в таком положении... что меня решительно никакое "дельце" заинтересовать не может... Хотя бы миллионное.
Талдыкин. А вы раньше послушайте, а потом уж и капризничайте. Скажите, вы знаете поэта Аполодора Чавкина?..
Казанцев (опуская усталую голову на руки). Не знаю я поэта Аполодора Чавкина...
Талдыкин. Неужели, не знаете? Вот странно! Поэт, хоть куда. Даже стихи пишет. Так вот, перехожу к сути дела... Издал он месяц тому назад книжку своих стихов. Теперь предлагает мне купить всю партию по три рубля штука. Десять тысяч штук.
Казанцев. С ума он сошел, этот Чавкин?! Кто же печатает стихи в таком количестве?..
Талдыкин. Почему же? Его расчет математически прост... Чем больше книг напечатать, тем больше можно заработать.
Казанцев. А если книжка не пойдет?
Талдыкин. Здравствуйте? Почему же ей не пойти. Стихи как стихи. И рифма есть и размер -- по всем правилам. Чавкин Аполодор продал за полмесяца 200 книжек. Исходя из этого, я делаю математически простой и осуществимый расчет: в полмесяца 200 книжек. Так? В год -- четыре тысячи восемьсот, а в два года, значит, все десять тысяч у меня и уплывут! А? Недурно? Я вас спрашиваю, молодой друг мой, недур-рно? Хотите в компанию?
Казанцев (вставая). Закончим наш разговор в два слова. Я вам приведу другой расчет -- он также математически прост и осуществим... Если человек за 2 минуты съедает 1 котлету, то за час он, значит, съест 30 котлет? А в рабочий восьмичасовой день 240 котлет? Человек может стакан пива опорожнить в 3 секунды. Значит бутылку -- в 10 сек. Или 6 бутылок за минуту, или 360 бутылок в час? Или 144 ведра пива в восьмичасовой рабочий день?!
Талдыкин (растерянно). Почему вы... это... говорите?
Казанцев. Потому что можно съесть две котлеты, можно купить 200 книг, но не больше! Слышите вы -- не больше!
Талдыкин. Однако же, раз 200 покупателей нашлось, почему не найтись еще нескольким тысячам?
Казанцев. Почему? Почему? Да потому что нет такой самой скверной, самой пустой книжонки, которая не продавалась бы в этом фатальном количестве -- 200 экземпляров! Это издательское правило! Кто эти 200 покупателей, 200 чудаков? Неизвестно. Их никто не видал. Брюнеты они, блондины или рыжие, бородатые или бритые -- черт их знает! Я бы дорого дал, чтобы хоть раз посмотреть на одного из этой таинственной "секты двухсот"!.. Чем они занимаются? Домовладельцы ли, антрепренеры, библиотекари или конокрады?.. Но я знаю только, что их двести, и они занимаются тем, что сбивают с толку неопытных поэтов и издателей... (Пауза.)
Талдыкин (прохаживаясь по комнате). Жаль, жаль. Гм!.. Сорвалось. А я так рассчитывал... (Приостанавливается, пристально глядит на Казанцева.) Послушайте! Вот что... Вам никогда не было жаль, Иван Никанорович...
Казанцев. Кого?
Талдыкин. Не кого, "чего". Вам никогда не было жаль выбрасывать перегоревшую электрическую лампочку?
Казанцев (смеется). Какой вы странный. Конечно, досадно. Но если уже перегорела -- что же с ней сделаешь. К черту ее! Ведь она уже ни на что не нужна.
Талдыкин (восторженно). Так вот же, нужна! Что вы скажете, если я вам докажу, что нужна! Ага! Поражены? Ко мне тут изобретатель ходил делец, голова -- министр! Чемберлен! И вот, можете вы себе представить, государь мой, изобрел он способ менять проволоку в перегоревшей лампочке, снова выкачивать из нее воздух и того... снова пожалуйте бриться! Снова горит как живая! Да вот тут у меня есть смета небольшой фабрички и всего производства... (Роется в карманах.)
Казанцев. Да не беспокойтесь! Не надо. Я же вам говорю, что едва ли вы меня заинтересуете самым великолепным делом.
Талдыкин (горько). Почему? Да что вам трудно взглянуть, что ли? Вы сначала посмотрите, а потом уже говорите! Вот видите (достает из кармана): план фабрички, общая смета, а вот смета стоимости ремонта тысячи лампочек. Видите?.. У меня и образцы есть. Да вот! (Показывает на электрическую лампочку.) Вот эта -- горит, как проклятая. Видите? При мне он и уголек вставлял и воздух машинкой выкачивал. Без обману!
Казанцев (пожав плечами, рассеянно перебирает бумаги). Н... да-а... Позвольте... сколько по смете обходится ремонт сотни лампочек?
Талдыкин. А там сказано: 250 рублей.
Казанцев. А вы знаете какая оптовая цена сотни новых лампочек?
Талдыкин. Н... нет. Я все собирался навести справки, да некогда, знаете.
Казанцев. А мне как раз вчера попалась реклама магазина: 225 рублей. Новые-то, оказывается, на четвертную дешевле!
Талдыкин (совершенно уничтоженный). Серь... езно? Гм! Погибло. Все погибло. (Пауза, уныло.) Производство бумаги от мух вас бы не заинтересовало?
Казанцев. Вот странный человек! Да я же вам русским языком говорю, что не пойду в дело, хотя бы оно безо всяких затрат сулило миллионы!!
Талдыкин (сердито, стукнув кулаком по столу). Поч-чему?! Объясните мне -- почему?!!
Казанцев (с кривой усмешкой стучит кулаком по столу, передразнивая Талдыкина). Пот-тому! (Делается серьезным, наклоняется к уху Талдыкина и явственно шепчет, глядя ему в глаза.) Потому, что мне осталось жить 3 месяца. Чахотка. Доктора сказали! Вот вам! (Откидывается, устало опускается в кресло.)
Талдыкин (смущенно). А-а... Да... Вишь ты, какая беда. Гм! Как же это вы так?
Казанцев (устало). Что?
Талдыкин. Да вот это... заболели так неосторожно...
Казанцев. Извините, если не угодил чем... Больше не буду. (Усмехаясь.) Нет ли у вас какого-нибудь дельца, с помощью которого уничтожается процесс в легких? Вот в это дело я бы пошел.
Талдыкин (грустно). Нет, такого нет. Слушайте... Вам бы на юг поехать, а?
Казанцев. Экспорт трупа за границу? На это денег нет. Да и черт с ним. Я свыкся уже с этой мыслью. Мать только жалко. После моей смерти без средств будет старушка.
Талдыкин (задумчиво). "Старучка"...
Казанцев. Что-о?
Талдыкин. Это наша гувернантка Минна так свою мать называет "старучка". Застраховаться хочет в ее пользу... (Вдруг медленно встает с места, глядит пристально на Казанцева.) Послушайте! Мысль! Почему бы вам не застраховаться в пользу вашей матушки. Она бы...
Казанцев. Ну что вы! Кто же возьмется больного застраховать. Да и средств на страховые взносы откуда взять? Нет уж, куда там.
Талдыкин. Да постойте! Ведь это мысль! (Сразу загорается.) Это ведь может быть замечательно! (Бегает по комнате, ероша волосы.) Настоящее верное дело. Слушайте... у вас, действительно, здоровье не того..?
Казанцев. Сказал же доктор: 3 месяца!
Талдыкин. Прекрасно! Бесподобно! Тогда мы с вами такое дельце закрутим, что чертям будет тошно.
Казанцев. Черти-то почему должны страдать?
Талдыкин. Да не шутя!! Вы подумайте: (подсаживается) мы вас страхуем -- это уже мое дело столковаться со страховым доктором -- страхуем, скажем, в 100 тысяч, я плачу за вас первый взнос, а там... через три месяца -- вашей матушке 50 тысяч, мне 50 тысяч -- и все счастливы! Все довольны. Каково?
Казанцев. Все ли? -- А страховое общество?
Талдыкин. Да ведь это крокодилы! Какое нам дело до них. Форменные акулы!! Они, говорят, наживают миллионы. Их ли жалеть? Ну представьте себе, что вас через месяца 3 переехал бы трамвай -- не все ли равно?! Лишь бы ихний доктор нашел вас подходящим для страховки! А остальное предоставьте мне! (Оживленно.) Ну, идет? По рукам? Да не делайте такого похоронного лица! Что изменится? Ничего, кроме того, что ваша матушка будет обеспечена...
Казанцев (вяло). Но уверяю вас, что доктор, если он не слепой -- забракует меня.
Талдыкин. Ну, ладно! Забракует, значит сделка расстроилась... А если не забракует? Ведь вам же риску нет... забракует -- идите с Богом! Примет -- мамаша, получайте за сынка целую кучу бумажек. Вы хоть бы старушку пожалели. Хе-хе! Старучка, как говорится.
Казанцев (брезгливо). Нет... не надо... Позвольте мне уйти... Эти разговоры, это мотание по страховым обществам... И, примите же во внимание... Что я... хотя и странный человек... но все же таки человек!..
Талдыкин. Голубчик мой! Дружище мой замечательный! Разве же я не понимаю? Вхожу!.. Скорблю! Сочувствую! Но ведь это же дело! Согласитесь сами, что это не какие-нибудь там паршивые лампочки или книги! Ведь это все равно, что пшеницу посеял: нынче посеял зерно -- другими словами -- получил себе страховой полис и отдыхай! Гуляй три месяца. Даже лучше пшеницы: ни дождь не подмочит, ни град не пробьет. И никуда вам не нужно таскаться. Ни в какое общество. Хотите я сейчас вызову сюда же и этого пройдоху -- Глыбовича и доктора ихнего... У меня и телефон их есть... (Ласково, вкрадчиво.) Ну соглашайтесь, голубчик, ну соглашайтесь, дусенька, хорошо, а? Ведь вам все равно, а "старучке" вашей хорошо будет. Ну и я, конечно, заработаю на этом деле, как пайщик. И капитала вам не нужно, капитал мой! (почти в экстазе) ну, ладно? Да соглашайтесь же! Ну хотите, я на колени стану, ручки ваши поцелую, в ножки поклонюсь... (Делает вид, что хочет стать на колени.)
Казанцев (останавливает его устало, с оттенком брезгливости). Не надо, с ума вы сошли?.. Делайте, что хотите, только оставьте меня в покое. Все равно уж! Господи, как я устал. (Опускает голову на сложенные на столе руки.)
Талдыкин (ласково суетится около него). Ну, вот -- устали и отдохните, голубчик -- тут вам никто не помешает... Вот нате вам подушечку под голову... Вот тут вода... (берет диванную подушечку, графин с водой, переносит к столу подушку, несмотря на сопротивление, нежно подсовывает Казанцеву под голову.) Отдыхайте, с Богом, а я пока побегу по всем телефонам трезвонить. Охо-хо... Дела, дела! (С неожиданным энтузиазмом.) Ведь это же замечательно!
Талдыкин на цыпочках уходит в кабинет налево. На сцене несколько секунд, кроме Казанцева, никого. Потом открывается правая дверь, входит Зоя.
Зоя (подходит к столу, с удивлением смотрит на Казанцева, руки и голова которого покоятся на диванной подушке весело смеется.) Спите? Послушайте! Это гостиная. Спальня там.
Казанцев (подняв голову и подперев ее кулаками, долго смотрит на Зою). Здравствуйте.
Зоя. С добрым утром. Кто вы будете, землячок?
Казанцев (в тон ей). Питерские мы, касатка. Крапивное семя, холоп ваш Ивашка, сын Никаноров, Казанцев тож. А вы из каких?
Зоя. В племянницах тут хожу. Познакомимся (протягивает ему руку), только не говорите "очень приятно" или "очень рад". Если познакомитесь ближе, тогда, может быть, и будет приятно, тогда и рад будете. А то так бывает, что и не обрадуетесь!..
Казанцев. Почему же? Человек вы, верно, не плохой...
Зоя. Да ничего себе. Поджогами не занимаюсь, в сбыте краденого не замечена. Девушка как девушка. А вы тут чего на подушке... самоуглубились? Небось, о какой-нибудь женщине думали?
Казанцев. О, да и проницательная же вы. На аршин под> землей видите. О женщине думал, это верно. Только она не особенно молодая и с косой за плечами.
Зоя. Важное кушанье -- коса. Вот и у меня есть (перекидывает через плечо косу), вишь, ты какая.
Казанцев (шутя берет кончик ленты, вплетенной в косу). Хорошая коса. Отменная. Только у моей не такая (Задумался.) Металлическая.
Зоя. А-а... Это, значит, она косьбой занимается, царица ваших дум. Косит?
Казанцев. Во-во. Еще как.
Зоя. А вы, значит, увидели и голову потеряли?
Казанцев. Еще не потерял, но скоро боюсь потерять.
Зоя. Ну желаю вам у нее успеха.
Казанцев. Не стоит благодарности.
Зоя. А у нас вы чего торчите? (Присаживается на край стола). По делу, что ли?
Казанцев. Старучку хочу обеспечить.
Зоя (смеется). Туманный вы человек. Это наша Минна так говорит: старучка. Вы ее знаете?
Казанцев. Не имел удовольствия.
Зоя. Ну, это удовольствие не первого класса. Вы дядю ждете?
Казанцев. Дядю. У меня с ним дело. Скажите, ваш дядя хороший человек?
Зоя. Человек он, по-моему, неплохой. В обычной жизни добрый. Но если уцепится зубами за какое-нибудь дело -- пиши пропало! Делается слеп, нем и глух. Ничего не понимает и, как заводная игрушка в маленькой комнате, на все стены натыкается. Да и дела его все какие-то странные. Иногда смотришь -- бегает человек, кричит, суетится, горячится, -- по какому-такому делу? А подойдет ближе: оказывается открывает фабрику печенья из картофельной шелухи, (оба смеются.) Ей-Богу. Он и с таким делом носился. А теперь у него в голове перегоревшая электрическая лампочка.
Казанцев. Провалилась!
Зоя. Серьезно? Жаль тетю и детей. На лампочку шла вся игра и возлагались ба-альшие надежды.
Казанцев. Теперь у него другое дело. Со мной. И, кажется, более верное.
Зоя (протягивая ему руку). Ну, искренно желаю, чтобы оно удалось.
Казанцев. Искренно?
Зоя. Ну, да. Вы мужичок очень приятный. Только вид у вас не того. Палевый какой-то. Или старучка плохо кормит? Вы бы в деревне пожили. В природу бы нырнули.
Казанцев. К дьяволу природу. Не люблю.
Зоя. За что же это вы ее так?
Казанцев. А так. Она меня не любит, а я ее. Оба мы не жалуем друг друга (закашливается). Видите, какой я?
Зоя. Напрасно... А я люблю поваляться на травке, под солнышком -- когда все до последней козявки, до последнего жучка живет полной жизнью, все жужжит, влюбляется. Собирает мед с цветов, тащит сухую травинку в свою норку и вообще исполняет свое назначение.
Казанцев. Жучок... Тоже, знаете, и жучки разные бывают и разные их предназначения. Иной жучок только тем и живет, что хлеб на корню лопает и убытки делает. А то в ухо заползет.
Зоя. А вам, наверное, еще дальше заполз. В мозги. Чудовище вы!
Казанцев. Да право! Иной вдруг начнет восхищаться "цветочным ковром". А что это за "ковер"? Одна безвкусица. Тона подобраны кое-как... Безо всякого толка и смысла...
Зоя. Вам, может быть, обидно, что и солнце круглое, а не четырехугольное?
Казанцев. Да зачем мне четырехугольное.
Зоя. А так. Пойду уж я. До свиданья. Желаю вам поправиться и довести дело с дядей до удачного конца.
Казанцев. Не могу голубушка. (Разводит руками, печально улыбаясь). Эти два фактора взаимно уничтожают друг друга.
Зоя. Туманно, чивой-то. Невдомек мне, бедной девушке. (Пожав ему руку, уходит, потом возвращается.) Да, писатель! крапивное семя! А вы оценили мою деликатность или даже не заметили? Под нос нужно ее поднести?
Казанцев. В чем деликатность?
Зоя. Да вот вы сказали: писатель. Другая бы сейчас прицепилась, как репейник к собачьему хвосту: "ах вы писатель? Да что вы говорите? Да как же это так?! Да что же вы пишете? Да трудно ли писать? Ах, смотрите, не опишите меня". Наверное, всем писателям эти ахи и восклицания вот как в зубах навязли? А я хоть бы что. Сказали, что писатель, ну и ладно. Даже ухом не повела.
Казанцев. Ну, ушко такое красивое, что если бы вы и повели, так мне только приятно.
Зоя (всплескивая руками). Что слышу я, друг Горацио? Комплименты? (Кокетливо.) А ... что же женщина с косой? Ее уже забыли?
Казанцев (грустно). Ах, да... женщина с косой. О ней я ни на минуту не должен забывать. До свиданья, золотая девушка. Спасибо за ласку. (Берет ее за обе руки.) И если вам это будет приятно, я приложу все усилия, чтобы мое дело с вашим дядей окончилось в его пользу. Мне-то ведь все равно.
Зоя кивает головой, медленно уходит в двери, потом возвращается, кричит: "пейте молочко, кушайте яички" -- уходит совсем. Казанцев прохаживается с грустной, не успевшей растаять улыбкой на устах. В среднюю дверь входят Глыбович и доктор Усиков. Кланяются Казанцеву.
Казанцев. Вам, вероятно, Андрея Андреича?
Глыбович. Совершенно верно. Он нам сейчас звонил в страховое общество. Казанцев. А... а... Мою старучку хотите обеспечить?
Глыбович (недоумевающе) ... Виноват?
Талдыкин выходит из кабинета
Талдыкин (весело). Вот это быстрота! Главное в жизни -- быстрота и натиск. Люблю деловых людей! Познакомьтесь, господа! Казанцев, Иван Никанорыч, господин Глыбович, господин?... (к Усикову) Ведь вы доктор?
Усиков. Да. Я врач-консультант при страховом обществе "Прометей".
Талдыкин (от возбуждения лихорадочен). Прекрасно, прекрасно! Люблю медицину. В вас, доктор, есть что-то располагающее к себе. Чувствую, что мы, если познакомимся поближе, будем друзьями... Не правда ли, доктор?
Усиков. Почту за честь.
Талдыкин. Садитесь, господа, что же вы стоите? Садитесь, садитесь. (Суетится, усаживая Усикова и Казанцева. Глыбович уже развалился в кресле раньше). Я, господа, пригласил вас, чтобы сообщить вам приятное... Собственно, приятную для господина Глыбовича... Ну, и для вас, конечно, доктор, если вы блюдете интересы общества... приятную новость! Хотя вы, господин Глыбович, давеча уже почти уговорили меня застраховаться, но едва ли это выйдет! Скажу откровенно: человек я уже не юных лет, часто прихварываю и того... Да! А вот перед вами (указывает на Казанцева) сидит мужчина молодой, полный сил -- и вот его-то я вам и предлагаю застраховать!
Глыбович (порывисто вскакивая). Его? Вот этого? А ну, пойдите-ка сюда. Берет Казанцева за руку, подводит его к окну, бесцеремонно осматривает. Гм, да! (отходит). Знаете что, Андрей Андреич? Все-таки я лучше вас застрахую.
Талдыкин. Ну!.. Ну!.. ну!.. не оригинал ли? Я ему предлагаю выгодную комбинацию, даю хорошего клиента, а он ко мне привязался, как... как банный лист! Хе! Хе!.. Почему же вам Иван Никанорыч не подходит, скажите на милость?
Глыбович. Видите ли... (отводит Талдыкина немного в сторону, шепчет ему на ухо).
Талдыкин (горячо). У него? Да что вы, голубчик?! Скажете такое-этакое! Грудь, как грудь! Лицо, как лицо! (Берет Казанцева за талию, поворачивает к Глыбовичу.) Ну, посмотрите. Может быть, вчера поздно лег, устал, а так, в другое время... да ведь это кровь с молоком! Буквальная кровь с буквальным молоком!
Казанцев (в сторону, очевидно потешаясь всем этим). А они начинают мне даже нравиться. Люблю деловых непринужденных людей!
Глыбович (горячо). Вот это, по-вашему, кровь с молоком? Бросьте! Кому вы говорите! А почему грудь впалая? Почему руки, как плети? Вы знаете, какой у него вес? Копейки я не дам за его вес!
Те же и Минна.
Минна. Пожалиста простить мне, что я помешал, но... как я знаю, что здесь мосье Глыбович, то могу я ему оторвать ад вас на айне клейне минютка?
Глыбович. А-а, многоуважаемая... к вашим услугам! Привез, все привез как обещал... И проспект, и условия. Простите, господа, я сейчас! (Уходит с Минной.)
Те же без Глыбовича и Минны.
Талдыкин (после паузы). Ну-с, дорогой доктор... Надеюсь, вы мне поможете устроить это дельце с моим молодым другом.
Усиков. Я, конечно, с удовольствием... Но мне нужно раньше осмотреть, выслушать господина Казанцева.
Талдыкин. Да зачем вам его осматривать? Что он -- собор святого Марка в Венеции, что ли? Выслушивать его незачем! Вы лучше меня послушайте! (Берет доктора за талию, отводит в сторону, шепчет что-то).
Усиков. Что вы, голубчик... как же так? Осмотреть я его все-таки должен.
Талдыкин. Заверяю вас, что узоров на нем нет никаких. (Шепчет что-то на ухо Усикову.)
Усиков. Но вы, любезнейший, забываете о врачебной этике!
Талдыкин. Я забываю? Ничего подобного! Это я хочу, чтобы вы забыли. Да право, ей-Богу! Мало ли вы кого страхуете -- не будете же вы меня уверять, что они все абсолютно здоровы!
Усиков. Конечно, вы отчасти правы... Абсолютно здоровых людей нет. Но...
Талдыкин. Позвольте, позвольте!.. Предположим, человека через месяц после страховки перерезало автомобилем. Так? Виноваты вы? Что же вы, когда перед страховкой осматриваете его, должны заранее найти в нем эту автомобильную болезнь? Абсурд! Все случай! Все лотерея! Иван Никанорыч! Ну, скажите вы ему сами... (подбегает к Казанцеву.)
Казанцев (встает, потягивается). А вы знаете... Вы любопытный человек. Вы меня забавляете. Я даже развеселился.
Талдыкин. Ну, вот, видите, я очень рад, что развеселил вас. Веселье -- залог здоровья. Посмотрите, доктор, видите, какой он веселый! Разве больной человек может быть веселым? Эх, доктор, милый мой эскулапос! Да мы, может быть, еще на свадьбе его деток будем какое-нибудь па-де-патинер отплясывать. Вот так: (напевает) та-ра-ра-ра-рам!.. Хе-хе!.. (Перебегает от доктора к Казанцеву.) Иван Никанорыч! Сколько, вы говорите, одной рукой выжимаете? Кажется, три пуда?
Казанцев. А знаете что? Убирайтесь вы к черту!
Талдыкин (шепчет лихорадочно). Сейчас, сейчас, голубчик. Вы же сами понимаете -- нельзя без этого! Всякий купец свой товар хвалит.
Казанцев. Не понимаю, чего вы суетитесь? Все равно ведь доктор забракует.
Талдыкин. Он? Голубчик! Писатель вы, а не знаете людей... Если он мне сразу в ответ на мое предложение не дал по морде -- значит, с ним можно вообще разговаривать. Представьте себе...
Казанцев. Проваливайте. Вы мне надоели.
Талдыкин. Ну, не буду, не буду. Простите. Знаю, что вам волноваться вредно. (Громко.) Эх, наш нервный век!..
Усиков (вынимает папиросу). Курить можно?
Талдыкин. Что? Папироса? Бросьте папиросу! У меня есть чудесные сигары. Пойдемте, дам! Сигары -- нечто феерическое! Фимиам. Хе-хе. (Обняв доктора за талию, уводит в кабинет.)
Казанцев (прохаживается по комнате, подходит к зеркалу, долго рассматривает себя). Гм... да. Товар неважный. Однако никто в жизни так горячо и искренно не хвалил меня, как этот Талдыкин. Если бы критика относилась ко мне так же... (Прохаживаясь, подходит к двери кабинета. Прислушивается.) Вот Цицерон! Ишь как разливается. Мертвого ведь уговорит... Однако и доктор тоже фрукт, достойный пристального внимания знатока... Идут! (Отходит от двери, садится в кресло на втором плане спиной к публике.)
Из кабинета выходит Усиков, за ним Талдыкин.
Талдыкин (многозначительно). Ну, как сигара? Хороша? Усиков (тоже многозначительно). М... м... Ничего. Слабовата. И потом я люблю размер побольше, эта мала! Талдыкин. Ну от большой еще голова заболит. Усиков. Ничего, я привычный. Талдыкин. Да? Значит, не в первый раз.
Усиков. Что?
Талдыкин. Курите?
Усиков. Да! Я записной курильщик. Да ведь без курения не проживешь. Сам знаю -- привычка дурная, но ведь почти все курят.
Талдыкин. Хе-хе. А некоторые только нюхают.
Усиков. Да, дураки нюхают.
Глыбович, входя, ловит последнюю фразу.
Глыбович. Что нюхают дураки?
Усиков. Табак. Я говорю о табаке.
Глыбович. А вот я даже не нюхаю.
Усиков. И напрасно. Если бы вы начали курить -- больших бы дел мы с вами натворили!
Глыбович. То есть, почему?
Усиков. Да очень просто: курение освежает голову и вызывает усиленную деятельность... Вот, например, возьмите меня: пока вы там где-то болтались, я уже успел осмотреть и выстукать нашего нового клиента.
Глыбович (быстро). А! Ну и что же?
Усиков. Я полагаю, что на страх мы его можем принять. Здоровяк!
Глыбович. Что вы говорите? Вот не думал.
Усиков. М... да. Сложение худощавое, но крепкое. Сердце, хоть на выставку. В левом легком небольшие хрипы, но это от недавнего бронхита. Две-три недели и будет здоровехонек. Только пить ему нельзя и курить.
Казанцев. В особенности так "курить", как вы давеча.
Усиков. А? Да. Да. Гм!.. Ну-с, мое дело сделано. Теперь остальное по вашей части, Петр Казимирович.
Глыбович (потирая руки). Ну за мной остановки не будет. А в какую сумму вы предполагаете страховку?
Талдыкин. В сто тысяч.
Глыбович и Усиков (вместе). Ого-о-о! Вы знаете, какой годовой взнос на сто тысяч?
Талдыкин. Ничего-о-о... наскребем! Ну-с, а теперь, когда дело сделано -- не мешало бы его и вспрыснуть... У меня как раз есть заветная бутылочка. (Кричит в дверь.) Ольга Григорьевна! Зоя! Идите сюда! Тащите ту бутылочку, что я привез на прошлой неделе! (Весело потирает руки.) Хо-хо! А вечером мы катнем с вами в театр. Чтоб уж сегодня -- не разлучаться. У меня как раз взята ложа! Знаете, театр как-то после делового дня освежает голову.
Усиков. А что нынче идет?
Талдыкин. "Живой труп". А вот и вино, кажется... (Напевает на мотив из "Гейши"). Живой труп-труп-труп, та-да-ра-да-рам... Кит-кит-кит-китай превосходный край...
Выходит Ольга Григорьевна с подносом, на котором бутылка шампанского, бокалы, за ней Зоя.
Ольга. Что это у вас за торжество?
Талдыкин. Дельце одно с Казанцевым склеили... Проволоку обрезали? Так. Холодное? Ого! Ничего. (Разливает вино в бокалы.) Доктор, пожалуйста! Глыбович! Зоя, а ты ж чего? (Раздает бокалы с вином). Итак, господа, ура-а!.. За успех дела с Казанцевым! (Чокается.)
Усиков. Ну, дай Бог, чтобы все хорошо было.
Талдыкин. Надеюсь! Это будет, кажется, первое дело, которое мне удастся.
Глыбович. Господа! В качестве представителя нашего общества, я поднимаю свой бокал за здоровье Казанцева. И это не фраза, что я желаю ему здоровья, хе-хе! Дай ему Бог.
Талдыкин (в сторону). Вот дурень-то! Так тебе Бог и пошлет.
Зоя. Не знаю, в чем там ваши эти путанные дела, но за успех этого дела пью. Дядя, Казанцев твой мне понравился. А, кстати, где же он? Неужели ушел?
Талдыкин. Черт возьми! А ведь и правда? Мы о нем действительно забыли!.. Вон он сидит, в кресле. Иван Никанорыч! Чего ж вы не идете выпить за успех? (Радушно.) Пожалуйста! (Вытаскивает его, дает ему бокал.) С женой вы, кажется знакомы. А это вот племянница Зоя.
Зоя. Да и мы знакомы. (Подходит к нему.) Здравствуйте, еще раз, землячок. Хотите чокнуться со мной за успех вашего дела?
Казанцев (ласково). Милая вы моя девушка. Вы собой являете образец самого великолепного неведения. Залюбоваться можно! Так за успех нашего дела? Вам я, наоборот, желаю долгой жизни!
Зоя. Что значит -- наоборот? Эти писатели страх как туманно выражаются.
Казанцев. Ничего не туманно. Вы пьете за мою женщину с косой, а я за вас -- девушку с косой.
Зоя. Не хочу пить за вашу женщину! (Смеется.) Я ревную. Провались она! Пейте, землячок.
Казанцев. Спасибо, касатка.
Талдыкин подходит к Казанцеву. Доктор в это время, развалившись в кресле, прихлебывает вино. Между Ольгой Григорьевной и Глыбовичем немая сцена. Она с негодованием что-то шепчет ему -- он жестами оправдывается.)
Талдыкин. Ну-с, Иван Никанорыч... Чокнемся и мы с вами. С начатием дела, как говорится! Дай Боже! За вашу женщину! Ах! Вы уже выпили? Позвольте, еще налью.
Казанцев. Мне больше нельзя пить. Вы же знаете -- доктор запретил.
Талдыкин. Ну, вот глупости. Ведь доктор уже дал свое заключение, и полис все равно получим. Как говорят французы: вино откупорено -- его надо пить! Теперь уж можно пить! (Казанцев молча смотрит на него пронизывающим взглядом, выпивает вино залпом.) Чего вы на меня так смотрите? (Суетливо, стараясь не смотреть ему в глаза.) Сигарки не хотите ли? (Сует ему в зубы сигару, Казанцев обессиленный стоит, опираясь на пианино.)
Глыбович (отошедший в это время к Зое что-то тихо говорит ей, потом громко). "Живой труп"!
Ольга (вздрогнув). Где живой труп? Что за гадости вы говорите?..
Талдыкин. Это, Оленька, пьеса такая. Сегодня идет в театре.
Занавес