Веранда дачи Талдыкиных. На сцене -- горничная Ариша, стирающая пыль с садовой мебели, и хозяин дачной лавки Харичкин.
Харичкин. Нельзя же так, разрешите посудить сами. В прошлом месяце сказали, что заплатите в этом, в этом месяце сказали, что заплатите -- на этой неделе, на этой неделе сказали, что заплатите на этих днях, а эти дни... Да вот же они и есть эти дни... Чего ж вы не платите?!
Ариша. Сказано вам: как только казанцевское дело окончится -- так и получите сполна.
Харичкин. Об этом казанцевском деле мы уже наскрозь наслышаны. Нам от казанцевского дела ни тепло, ни холодно... (Сурово.) Да ты-то, ежова голова, сама знаешь, что это за дело такое казанцевское?
Ариша. Мне-то откуда? Нешто я сую нос в барские дела. А только все ждут до окончания казанцевского дела, и я жду за два месяца, и ты подожди.
Харичкин (почесываясь). Эх! Хороший вы народ, только Бог смерти не дает!
Ариша (насмешливо). Даст Бог и смерть. Мы сейчас же после вас Григориваныч! (Уходит.)
Выходит Талдыкин. Он похудел, осунулся.
Талдыкин. Харичкин? Здравствуй. Чего тебе?
Харичкин. Да ведь помилуйте, господин Талдыкин, Андрей Андреич! Сами понимаете. Два месяца ведь.
Талдыкин. Чего два месяца?
Харичкин... Да как. Вы тут, пребываете!
Талдыкин. Спасибо за сообщение. Я это и без тебя знал.
Харичкин. Вот я и говорю.
Талдыкин. Что говоришь?
Харичкин. Да насчет, стало быть, двух месяцев. Разрешите посудить сами.
Талдыкин. Разрешаю. Ну?
Харичкин. Так вот: два месяца.
Талдыкин. Слышал. Два месяца! Ну? Восемь недель... Ну?! Шестьдесят дней!! Ну?! Что дальше?
Харичкин. Точно изволили сказать: шестьдесят дней! А я за это время, как говорится, ни синь-пороха.
Талдыкин. Охотиться собираешься?
Харичкин. Никак нет. Зачем мне охотиться?
Талдыкин. Чего ж ты о порохе говоришь?
Харичкин (утирая лоб). Ф-фу! О порохе я к слову. Я больше насчет того, что два месяца...
Талдыкин. Вот что, голубчик! Я сам человек деловой, серьезный и не люблю длинных разговоров. Чего ж ты топчешься и мямлишь о двух месяцах и порохе. Говори прямо -- чего надо?
Харичкин (неожиданно взрывается). Денег надо!!!
Талдыкин. Вот это я понимаю: точный, ясный ответ. Деньги ты получишь.
Харичкин (всколыхнувшись). Когда?..
Талдыкин. Когда? (вынимает медленно часы, смотрит на них, прикладывает их в уху). Когда? (на лице Харичкина радость.) Вот, братец ты мой, когда. (Прячет часы.) Через месяц.
Харичкин (опечаленный). Да что вы! Никак этого невозможно!
Талдыкин. Чего там невозможно! Вот казанцевское дело кончится и -- все до копеечки!
Харичкин. Да ведь и в прошлом месяце и давеча говорили, что казанцевское дело кончится.
Талдыкин. Фу, какой ты, братец! Ну, посуди сам: не могу же я для твоего удовольствия отравить человека!
Харичкин. Нам этого не требуется.
Талдыкин. Ну, вот -- видишь, видишь! Надо быть деловым человеком. Деловой человек -- одно, а убийца... гм!.. другое. Ну, ступай. Да! Я нынче как раз жду Казанцева: так ты винца пришли... покрепче! Коньяку там бутылочки две, мадерцы. Да, сигар, тех, что я брал.
Харичкин (нерешительно, вертя руками). Разрешите посудить сами...
Талдыкин. Ну! Ну! Ну! Ну! Харичкин... Ха-аричкин! Стыдись.
Харичкин. Ф-фу! (разводит руками, почесывается, уходит. Талдыкин в грустной задумчивости прохаживается по террасе).
Ольга Григорьевна (входит на террасу с цветами, ставит в кувшин). Кто это у тебя был?
Талдыкин. А? Так, один знакомый.
Ольга (поправляет скатерть на столе). Ты полюбуйся -- вечером забыли убрать скатерть -- до сих пор влажная. И как это можно снимать дачу в таком сыром месте. Ведь тут болото!
Талдыкин. Ну... много ты понимаешь. Мне это нужно было... для моих дел.
Ольга. Не понимаю! Какие это могут быть дела, для которых нужна сырая дача. Вечные фантазии в голове.
Талдыкин. Казанцев к нам нынче приезжает.
Ольга. Зачем?
Талдыкин. Да так просто. Погостить.
Ольга. Этого только еще не доставало! Сами в последнее время еле концы с концами сводим, а тут на тебе -- гость! Кстати, ты мне уже две недели не давал денег. Я без копейки. Можешь дать рублей полтораста?
Талдыкин. Голубушка! Откуда? Подожди, казанцевское дело кончится -- тогда вот как свободно вздохнем. Ведь ты знаешь -- я в это дело все свои свободные денежки убухал. И все новые и новые приходится доставать. Признаться -- немного затянулось.
Ольга (села). Да что это за дело, скажи мне на милость? Кругом говорят -- казанцевское дело, казанцевское дело -- а что это за дело, никто и не знает толком!
Талдыкин. Ну это тебе мало интересно. Сухие цифры... гм! (Мнется.) Сложные расчеты, планы... Ну да, одним словом, -- дело, как дело! Вот ты мне скажи, где я для Усикова денег достану?
Ольга. Для какого Усикова?
Талдыкин. А для доктора. Ты же знакома с ним. Еще три недели тому назад обещал я деньги этому злополучному Усикову. Хорошо, что он не показывается. Наверное, забыл. Или умер. В городе, говорят, холера.
Усиков (показывается в дверях). Кто? Усиков умер? Плохо же вы знаете Усикова. Усиков, по-моему, бессмертен или, как говорит наш добрый русский народ: "Холера его не возьмет". Здравствуйте (здоровается с Талдыкиными).
Талдыкин. Оля, выйди. Нам нужно по делу переговорить (Ольга уходит.) Эх, принесла вас нелегкая. Не вовремя!
Усиков (добродушно). А что?
Талдыкин. Да денег нет.
Усиков (свистнув). А как наш... клиент?
Талдыкин. Настолько здоров, что сегодня приезжает к нам. Хотя ведь... это болезнь такая, что может сразу свалить. А?
Усиков. А черт его знает. Ведь вы даже тогда не дали его осмотреть. Откуда я знаю, в какой он степени.
Талдыкин (отвернувшись от доктора). Он... этого. Говорил о трех месяцах...
Усиков (нерешительно). Послушайте... А ведь в конце концов мне эта штука начинает не особенно нравиться. Выходит, что мы будто какие-то коршуны над трупом кружимся...
Талдыкин. Что вы, доктор! Опомнитесь. Мы-то тут при чем? Приходит человек, уверяет, что житья ему всего-навсего осталось 3 месяца! Пожалуйста! Изменить ведь мы этого не можем? А раз не можем изменить, почему на этом не сварганить дельца? Казанцева жаль? Очень жаль! Чрезвычайно! Но спасти его мы не в силах. Страховое общество жаль? Не жаль! Нисколько не жаль. Они миллионные дивиденды своим разжиревшим акционерам выплачивают. Эх, не деловой вы человек, доктор!
Усиков. Мошенник я -- вот кто я.
Талдыкин. Ну, знаете... Человек, который говорит, что он сумасшедший -- всегда психически здоров. Если вы называете себя мошенником -- значит, вы не мошенник. В чем можно вас упрекнуть? Только в служебной небрежности. Должны были освидетельствовать человека и не освидетельствовали.
Усиков (уныло). Нет, и не говорите! Мошенник я. Признаться, я в первый раз-то и смошенничал. (Пауза.) Правду сказать, я и раньше пытался мошенничать два раза в жизни -- да как-то все выходило, что оставался честным человеком. Ей-Богу!.. Один раз написал анонимный донос на хорошего человека и послал с моим слугой опустить в почтовый ящик. И что же вы думаете? Слуга оказался таким же мошенником, как и я: почтовые марки отодрал, а письмо выбросил. В другой раз принял на страх знакомого человека, а у него болезнь сердца. И тут, представьте, окончилось по-честному: после двух взносов в общество он перестал платить, потерял право на полис, и общество не потерпело никакого ущерба!
Талдыкин. Значит, если я тоже перестану платить взносы -- и казанцевский полис потеряет силу? И мои денежки, что я вносил -- кровные мои -- тоже пропали?
Усиков. А как же?!
Талдыкин. Жулики они у вас там, это ваше общество!
Усиков. Ничего не поделаешь. Они жулики, высочайше утвержденные, а я так себе... кустарный мошенник.
Талдыкин. Будет вам! Главное, чтобы я вас считал честным человеком
Усиков. Вы?! А по-моему, главное, чтобы окружной суд считал меня честным человеком. (Входит Зоя.) А! Вот и царица сих мест!
Зоя. С добрым утром, дядя. (Ом целует ее в лоб.) Ты что, нездоров? (Протягивает руку Усикову.)
Талдыкин. Здоров! А что?
Зоя. Да вот -- этот вестник бедствия у тебя тут сидит.
Усиков. Зоя Николаевна! Стыдитесь!
Зоя. Перед доктором-то? Кто же стыдится доктора?
Усиков. Я говорю о нравственном стыде. А физически... конечно! Вы смело могли бы даже снять передо мной платье.
Зоя. Уверена в этом! Если начну у вас лечиться, вы последнее платье снимите.
Усиков. Ну и язычок же у вас -- бритва.
Зоя. Так точно. И перед тем, как брить -- я намыливаю как следует.
Усиков. Значит это -- только предварительная операция? Бритье после?
Зоя. Конечно. Чтобы шерстью не обрастали.
Талдыкин. Нынче Казанцев приезжает.
Зоя (радостно). К нам?
Талдыкин. Нет, к алжирскому бею. Чего это ты так всполошилась?
Зоя. Да я так... так просто одета для гостя. Надо бы переодеться...
Усиков. Нечего сказать, вежливо. А я что ж, собака?
Зоя. Ну, что вы! Это обидное сравнение.
Усиков. Для собаки?
Зоя. Ну да. Она все-таки друг человека. Что, съели? А я вижу, вы мастер вымогать комплименты с револьвером в руках. (Поправляет цветы, в кувшине, что-то напевая.)
Усиков (лукаво). А вы чего-то сразу повеселели, Зоя Николаевна? (Смотрит на часы.)
Зоя. Это вы меня развеселили.
Усиков. Чем?
Зоя. Да вот на часы посмотрели. Значит скоро уедете.
Талдыкин. Зоя!!
Зоя. Есть на борт! Он же знает, что я шучу. Скоро мы с вами, милый доктореночек, будем коллегами. На акушерские курсы с осени поступаю.
Усиков. Чего это вам вздумалось?
Зоя. Деньги зарабатывать. Буду дяде помогать! С мебели бахрома исчезла, а на краях брюк появилась.
Талдыкин. Зоя!!
Зоя. Асеньки? Ей-Богу, дяденька, не верю я во все эти твои дела!
Усиков (смеется). Но почему же именно на акушерские курсы?
Зоя. Как почему? Да поймите вы, доктореночек мой замечательный, что мы с вами будем самыми необходимыми людьми: без акушерки трудно родиться, без доктора трудно умереть.
Усиков. Так-с. Процесс намыливания кончился. Это, я вижу, начинается бритье.
Зоя (расшаркивается). К вашим услугам. Прикажете чистым одеколоном? Вам все лицо или где брито? Ма-альчик! Почисть.
Талдыкин. Помилосердствуй! Откуда у тебя такие познания по нашей мужской части?
Зоя. А это мне один юнкер анекдот рассказывал: барышня из женской парикмахерской, обливает изменившего ей любовника серной кислотой и тут же в силу привычки, машинально спрашивает: "Вам все лицо, или где брито?" Этот юнкерок был в меня влюблен, и поэтому всякие такие истории... (Увидев в дверях входящего Казанцева, сразу расцвела и бросилась к нему с протянутыми руками.)
Те же и Казанцев. Он немного пополнел, лицо посвежело, глаза не такие печальные и измученные, как в первом действии.
Зоя. Господи! Какое приятное явление! Здравствуйте, дорогой землячок! Здравствуйте, голубчик Иван Никанорыч. Ну, как здоровье? Вы очень мило выглядите!
Казанцев. Спасибо, касатка. На здоровье я нынче жаловаться перестал. Кашель почти исчез, аппетит появился!.. И в весе прибавился на 12 фунтов. Здравствуйте, господа!
Талдыкин (при виде поздоровевшего Казанцева лицо его вытянулось, жест испуга и разочарования в сторону доктора). Гм... да! На сколько, вы говорите?
Казанцев. Чего на сколько?
Талдыкин. Да в весе-то! Прибавились?
Казанцев. Да. На 12 фунтов. И, знаете, настроение как-то лучше. (Подходит к Зое, у них тихий оживленный разговор.)
Талдыкин (доктору, вполголоса). Видали? Ну, что вы на это скажете?
Усиков. На что?
Талдыкин. Да что в весе прибавился. На 12 фунтов?
Усиков. Это хорошо.
Талдыкин. Значит безнадежен?
Усиков. Нет, наоборот. Пожалуй, выздоравливает.
Талдыкин. Тьфу! Чтоб вас всех черт побрал. (Вскакивает, прохаживается нервно по террасе.) Иван Никанорыч! На минутку! Простите, господа! (Отводит Казанцева в сторону.)
Казанцев. К вашим услугам! (Усиков подходит к Зое.)
Талдыкин. Иван Никанорыч! Что же это вы, а?..
Казанцев. А что такое?
Талдыкин. Да как же... То говорили 3 месяца, 3 месяца, а теперь... 12 фунтов!! Я, конечно, не какой-нибудь кровожадный палач, можете себе жить, хоть 100 лет... Но я, извините, деловой человек. Я вложил капитал! И если уж мы начали дело...
Казанцев (добродушно). Дорогой мой, но чем же я виноват? Ей-Богу, я не хотел вас подвести... Даю вам честное слово, что я не старался.
Талдыкин. Да! Не старались. А 12 фунтов откуда?
Казанцев. А черт их знает. Поверьте, что я если бы знал, что причиню вам такое огорчение...
Талдыкин. Позвольте... Но кашель-то все-таки есть?
Казанцев. Иногда. По ночам.
Талдыкин. Грудь болит? Или совсем перестала?
Казанцев. Иногда покалывает.
Талдыкин. Гм! Покалывает! Покалывает... Ну ладно (неожиданно, хватая за руку Казанцева). Вы меня извините, Иван Никанорыч... Но если бы вы знали, как мне теперь круто приходится. Все деньги, какие были, ахнул в это дело. Тому плати, этому плати...
Казанцев. Господи! Да разве я не понимаю? Не зверь же я, в самом деле... Да вы не вешайте головы. Может, это так просто... временное улучшение. Знаете, как свеча перед тем, как погаснуть, ярче вспыхивает.
Талдыкин (радостно, схватив за руку). Вы думаете? (Опомнившись.) Ради Бога, простите! Но мои глаза застилает какой-то туман. (Трет себе глаза.) Я уже как-то потерял способность различать -- где дело, а где... гм! Свинство.
Казанцев (трепля его по плечу). Не беспокойтесь! Я вас понимаю. И поверьте, что моя деликатность никогда не допустит...
Зоя. Господа, что это у вас за секреты? У вас, Иван Никанорыч, такое лицо, будто вы в чем-то провинились и вас собираются высечь?..
Казанцев (разводя руками). Да! Вот, выходит, что вашего дядю кое в чем подвел. (Подходит к Зое.)
Талдыкин. Знаете что, докториссимус? Пойдем, по саду пройдемся.
Усиков. Зачем?
Талдыкин. А вы думаете, мне легко видеть этого... неунывающего россиянина. Изволите видеть -- явился! Как яблочко, румян!.. Да нет!! Это еще бабушка надвое сказала! Подождем! Над нами не каплет.
Усиков (берет его под руку). Над вами, может быть, и не каплет, а надо мной скоро начнет капать!..
Талдыкин. То есть?
Усиков. Да вот скоро осень, дожди... А если с квартиры выгонят за неплатеж...
Талдыкин. На себя пеняйте!
Усиков. Почему?
Талдыкин. Хороши -- нечего сказать! И как это так -- страховать человека, не освидетельствовав, как следует.
Усиков (возмущенно смотрит на него). Ну, знаете... Тьфу!
Талдыкин. Вот вам и тьфу! Хорош я буду, если мне еще год за него платить придется.
Усиков. Нам обоим тогда закаплет. (Уходят.)
Зоя, Казанцев остаются вдвоем.
Зоя (усаживаясь в кресло). Ну, а вы, что это время поделывали, землячок?
Казанцев. Лечился, касатка, лечился. По вашему же совету молочко пил, яички ел. А теперь работаю. Пьесу пишу.
Зоя. А-а!.. Где пойдет?
Казанцев. Сначала, если, конечно, примут -- в Петербурге. А если в Петербурге пройдет, как следует -- провинция обеспечена. Я сейчас с головой ушел в работу.
Зоя. Вы знаете -- я так рада за вас. Вы ведь и рассказы пишете? Так жаль, что я ничего вашего не читала.
Казанцев. Зимой вышла целая книжка (Грустно.) И, представьте, никакого успеха не имела.
Зоя (горячо). Свиньи!
Казанцев. Кто?!
Зоя. И критика, и публика. Знаю я ее.
Казанцев. Касаточка! Да ведь вы моей книжки не читали. Может, она самая гнусная.
Зоя. Не смейте на себя клеветать! Разве вы способны написать что-нибудь гнусное? Урод вы этакий... Книжка провалилась, галстук повязан кое-как... Давайте, перевяжу (перевязывает галстук). Эх, вы! Что бы вы без меня делали -- не знаю... Чтобы пьеса была хорошая -- слышите?
Казанцев. Раз вы требуете, как же может быть иначе. Буду любимцем кременчугской публики!
Зоя. Почему кременчугской?
Казанцев. А как же. Я своими глазами видел афишу кременчугского театра: "С дозволения начальства пойдет пьеса "Гамлет" Виллиама Шекспира, -- любимца кременчугской публики" (Смеется.)
Зоя. А вы, землячок, с зимы что-то повеселели. Видно, ваше дело идет на лад.
Казанцев. Какое дело?
Зоя. Да то дело, что вы затеяли с дядей.
Казанцев, (беря ее за руку, грустно). А вы... знаете, Зоя, что это за дело?
Зоя. Нечистый его знает. Разве дядя посвящает меня в свои дела? Но только мне уже все прожужжали уши этим делом. Прямо в воздухе звенит: "Когда окончится дело с Казанцевым...", "Вот дайте срок, когда получим казанцевские деньги"... Казанцев, Казанцевым, о Казанцеве!.. При всех обстоятельствах разговор на это дело сводится! Мне-то, конечно, все равно, но раз вы с дядей тут заинтересованы, я очень желаю вам благополучного окончания дела.
Казанцев. Спасибо (многозначительно.) Вы очень добры... (пауза) к вашему дяде! Скажите, вы его любите?
Зоя. Вы меня, помнится, уже раз спрашивали о чем-то в этом роде. Видите ли... он у меня дядюшка со всячинкой. Я, вообще, думаю, что в жизни, людей об одной стороне, людей одного цвета -- не бывает. Это только в плохих романах. Черный -- так уж черней сажи, розовый -- так такой розовый, что глядеть больно. Злодей -- так уж: "товарищи-граждане! Прячьте ваши кошельки, прячьте жен и детей -- злодей идет!" Добродетельная душа, так уж: "товарищи-граждане! Братия! Умилимся, станем на колени перед этим голубем чистым, и восхвалим его песнопением"... А в жизни -- сегодня человек вексель подделал, а завтра -- сироту в школу на свой счет определил.
Казанцев. А разве ваш дядя вексель подделал?
Зоя. Не говорите глупостей, вы, любимец кременчугской публики! Векселя он не подделал, но в стиле пригретой сироты что-то такое есть в его формуляре. Ведь вы знаете, он сам по своей охоте забрал меня к себе и воспитал, когда мама умерла.
Казанцев. Да, за такую штуку многое может проститься сему мытарю.
Зоя (тихо). Иван Никанорыч...
Казанцев. Ну?..
Зоя. А вы хороший?
Казанцев. Не знаю, право. Насколько помнится, зла никому не делал. Но это не от избытка добродетели. Просто от лени. Ведь зло предполагает какую-то активность. Предположим, решил я ухлопать неприятного человека. Вы подумайте, сколько хлопот: ножик поточи, человечка в глухое место замани, подозрительность его усыпи, зарежь его, да потом еще следы замети, как следует. Хлопот, как говорится, полон рот. А добродетельному -- что? Сходил в церковь, дал нищенке двугривенный -- вот тебе и вся работа.
Зоя. Чудак вы -- барин, как я на вас посмотрю.
Казанцев. Меня чудаком еще в гимназии называли. У меня, как говорил мой один друг, ежовая шуба шерстью внутрь.
Зоя. Это еще что за одеяние?
Казанцев. А видите ли: на каждом человеке надета невидимая ежовая шуба. У добрых она ежовыми колючками внутрь, у злых -- наружу. Поэтому, злым легче живется. Нет колючек внутри.
Зоя. Ну, а если встретится добрый мужчина и злая женщина?
Казанцев. О, это, конечно, не помешает им заключить друг друга в объятья. И тогда, когда женщина прижмется к нему -- его колючки вонзятся ему в тело.
Зоя. А ее колючки?
Казанцев. Тоже вонзятся в него! Ведь у нее они наружу. Вот, позвольте, я вам покажу на примере... (делает вид, что хочет ее обнять.)
Зоя. Те-те-те... (увертывается.) Вы с ума сошли, землячок? Во-первых, в такую жару на нас нет шубы, а во-вторых...
Входит Ольга Григорьевна.
Ольга (входя, кричит кому-то назад). Говорят же вам -- подождите! Не долго ждать... Вот дело с Казанцевым кончится, получим деньги и тогда... (Вдруг видит Казанцева, приостанавливается.) Простите... я вас не заметила. Здравствуйте. О, да вы прекрасно выглядите. Поздоровели. Очень рада. Ну, как ваше дело с мужем?
Казанцев. Да знаете, как вам сказать... Именно мое здоровье и мешает окончиться этому делу поскорее...
Ольга. Жаль! Вы еще не завтракали? А впрочем, в деревне не спрашивают. Сейчас будем завтракать. А пока прогуляйтесь по саду -- тут на столе будут накрывать. (Расстилает скатерть.)
Зоя. Пойдем, землячок.
Казанцев. Пойдемте... (Приостанавливается, смучительной гримасой прикладывает руку к груди.) Ой...
Зоя (беспокойно). Что с вами, что?
Казанцев (со слабой улыбкой). Ничего. Уже прошло. Это я, вероятно, о вашу ежовую шубу укололся.
Зоя. Ну, знаете, я вижу, у вас тоже не вся шуба шерстью внутрь! (Берет его под руку, они уходят.)
Ольга (в дверь). Ариша! Ариша! Приборы приготовила? Ах ты, господи, что это за глухая тетеря. (Уходит в двери. Сцена несколько мгновений пуста.)
Глыбович входит со стороны сада.
Глыбович. Ф-фу! Извольте в такую жару по делам трепаться... (Усаживается в кресло, насвистывает.)
Входит Ольга Григорьевна с приборами.
Глыбович (расшаркивается). Свидетельствую свое почтение. Все ли в добром здоровье?
Ольга. Вы?.. Здесь? И у вас хватило наглости явиться сюда!.. (Вид у нее взволнованный.)
Глыбович. Я по делу. К Андрею Андреичу. (Пауза. Ольга нервно расставляет приборы.) Ольга Григорьевна! Вы на меня сердитесь?
Ольга. Я?! На вас? (С презрением.) Разве на страховых агентов сердятся? Их просто не пускают в дом. А если и есть для них ход, то через кухню!
Глыбович. Или через будуар хозяйки.
Ольга. Негодяй!..
Глыбович. Не скажите (Пауза.) А у вас на даче сыровато. (Большая пауза.) А купанье близко?
Ольга. Вы наглец! Я не хочу с вами разговаривать -- слышите?!
Глыбович. А я, знаете, на лето в городе остался. Думаю: стоит ли? Ведь целый день пройдет в поездках в город и обратно. Не так ли?
Ольга. У-у! Вот уж, знаете, думала, что бывают всякие мерзавцы... Но чтобы был такой мелкий, такой мизерный мерзавец -- скажи кому, так и то не поверит. (Пауза.)
Глыбович. Продукты здесь достаете или из города приходиться возить.
Ольга. То есть, знаете, взяла бы эту вилку и с таким удовольствием проткнула ею ваши подлые глаза.
Глыбович (спокойно). Верно. А когда-то вы их целовали, называли звездочками.
Ольга (с презрением). Звездочки? Это у агента-то по страхованию жизни? Звездочки?
Глыбович (встает с кресла, серьезно). Ольга Григорьевна. Ну, давайте говорить серьезно. За что вы меня так возненавидели?
Ольга. Он еще спрашивает! Вполз, как змея, в приличный дом, ухаживал, говорил красивые слова, развел слюни, захлебывался, разливаясь о моих детках, о их будущем, о трагизме нашего положения -- и все это во имя чего? Чтобы получить клиента для вашего этого паршивого, жульнического общества.
Глыбович (с достоинством). Виноват! Меня вы можете ругать и унижать -- сколько хотите, но общество оставьте в стороне. Неужели вы думали, что мы бегаем, хлопочем, кружимся, как белки в колесе, делаем гигантские, нечеловеческие усилия, совершаем чудеса -- только из-за денег? Неужели, вы не можете допустить фанатизма, поэзии в этом деле, как и во всяком другом?! Я -- поэт -- чувствуете вы это?! Вот, например, вы идете по улице, видите проходящего человека -- что он для вас? Так... Ничто! Фикция! Обыкновенный прохожий человек! Прошел -- и черт с ним! А ведь для меня всякий такой прохожий человек -- это сырой, необработанный материал, это глина, из которой я могу вылепить то, что мне нужно. Вот я заговариваю с ним... Знакомлюсь... Конечно, произвожу на него впечатление, потому, что человек я не глупый -- вы сами знаете! Дальше, больше! Дальше, больше!!. Очаровываю его, опутываю его постепенно тонкой незаметной паутинкой лести, разных соображений, участливых разговоров о его делах, о его семье, о их необеспеченности -- все дальше! Дальше! Дальше!!!! Все глубже залезает он в паутину, окутанный, убаюканный моими теплыми, журчащими, как ручеек, словами... И вдруг -- трах!! (Кричит почти в экстазе.) Муха поймана -- вот уже бьется она, беспомощная, в моих умелых лапах... Ага-а... попался, голубчик... А вот мы тебя сейчас... На дожитие хочешь? На сколько? На пять? На десять лет? Или на случай смерти?.. Постой, постой!.. Куда же ты? Не вырвешься... Стоп! Готово!! Пожалуйте! Он и сам не заметил, как застраховался. Только пофыркивает, да тяжело дышит, как запаренная лошадь. А я -- свежий, бодрый, энергичный спешу, лечу дальше -- ко второму, к третьему, четвертому... Дружба, супружеская любовь, материнское чувство -- все ссыпается в один гигантский котел -- в наш великолепный "Прометей", и оттуда все это в сотнях, в тысячах полисов расползается по всему земному шару. Все полисы, полисы, полисы!! О, Боже! Если бы вы знали, если бы только знали, какая нам еще предстоит гигантская работа! Если бы вы знали -- сколько еще бродят по всему свету не застрахованных!! (Утирает лицо платком, усталый.)
Ольга. Я бы могла понять, если вы играете на материнском чувстве или на супружеских чувствах. Но любовь! Любовь мужчины к женщине... Делать ее не целью, а средством! Средством мелкой коммерческой операции...
Ариша вносит закуски, вино и уходит.
Глыбович. Ольга Григорьевна! А ля герр, ком а ля герр! На войне все средства хороши! Поймите, что приди я к вам не через ваше сердце, а через черный ход, как простой, ординарный агент по страхованию жизни, ведь вы бы меня и на порог не пустили. Ради Бога, не считайте меня подлецом -- я только деловой человек. Ведь это входит в круг моих обязанностей. Я недурен собой, умею говорить: моя сфера, главным образом -- сердечная сфера. Будуары! Лейбович -- наш агент -- он старый и хромой, поэтому он в игорных домах и клубах обрабатывает игроков. Цапкин имел меняльную контору: его специальность -- финансы -- и теперь в нашем деле он работает только около финансистов! Всякому свое. И потом -- если бы мы и приносили зло! Уверяю вас -- если бы весь мир понял всю пользу, которую приносит ему страховка -- весь мир бы у нас застраховался! Не трагедия ли это, что мы должны объяснять, разжевывать человеку его собственную выгоду?! Это все равно, что тащить человека за шиворот в Царствие Небесное. А он, подлец, каналья, не хочет! Ну, посудите вы сами: у вас есть семья -- есть детки, которые не обеспечены, потому что не в характере русского человека откладывать на черный день. Но если вы застрахуетесь в нашем обществе -- то у вас является обязанность делать периодические небольшие взносы, является угроза, принуждение -- для вашей же пользы угроза, что если вы перестанете платить, то ваши милые детки, ваши малютки...
Ольга. Опять мои детки. Поперек горла вы стоите мне с моими детками! (Встает с места, ходит по террасе, разгоряченный Глыбович по ее пятам.)
Глыбович. Хорошо! Хорошо! Не надо деток -- и не надо. Провались они. Чума их возьми, деток этих! В таком случае вы можете застраховаться (нежно, вкрадчиво.) Скажем вы делаете в течение десяти лет этакие маленькие, малюсенькие взносики. Если бы вы вносили их в банк, то при слабом человеческом характере, вы бы снова их выбрали, вытащили обратно, а уж если деньги попадут в наше общество, то сам черт...
Из сада возвращаются: Талдыкин, Усиков, за ними -- Зоя и Казанцев.
Талдыкин (увидя Глыбовича, ходящего по пятам жены). Господи! Спасайся, кто может! Глыбович при дневном свете на глазах у всех жену мою страхует!.. Держись, Ольга, мужайся, мы идем на выручку!
Глыбович (моментально остывая). Андрей Андреич! Душевно рад видеть вас (здоровается со всеми).
Талдыкин (отводя его в сторону). Вас еще чего сюда нелегкая принесла?
Глыбович. А как же! Вы разве забыли? Сегодня срок очередного взноса!
Талдыкин (сердито). Нет у меня денег! Все уже вытянули.
Глыбович. Позвольте в ваших же интересах доложить, что заплатить надо. Столько времени уже платили и вдруг из-за одного взноса вся страховка провалится. Жалко ведь. Ну, для вас я устрою, что недельку-другую мы подождем...
Талдыкин (в отчаянии). Провались вы, пропади, лопни вы с вашим обществом!
Глыбович. Что вы! Как же мы можем лопнуть, когда у нас основной капитал -- восемь миллионов!..
Ольга. Господа! Пожалуйте к столу, закусить. За столом наговоритесь.
Все шумно усаживаются, слышны голоса: "Вы около меня садитесь. Тут вам будет удобнее! А я здесь". Талдыкин разливает вино в рюмки.
Талдыкин. Ваш бокал, доктор! Петр Казимирович, позвольте вам, Иван Никанорыч (тянется к нему с бутылкой).
Казанцев (грустно). Вы... хотите, что бы я пил?
Талдыкин. Я... (лицо его меняется, светлеет). Я... Нет! Я вам не дам вина! Ведь доктор тогда еще говорил, что вам нельзя пить...
Казанцев (тихо). Но ведь вам это не выгодно...
Талдыкин. Пусть меня черти унесет в ад -- я ничего не понимаю: что выгодно -- то гнусно, что порядочно -- то разорительно, что разорительно -- то... А ну вас! Не дам вам вина!
Казанцев. Нет! Не деловой вы человек, Андрей Андреич... Или вернее -- не до конца деловой... Сами же говорили -- помните? Раз вино откупорено -- его надо пить! Так не дадите вина?
Зоя. Дядя. Чего ты обижаешь Иван Никанорыча? Дай ему вина, бедненькому.
Талдыкин (нерешительно держа бутылку в руке). Ему доктор запретил пить.
Глыбович (весело). Браво, Андрей Андреич, браво! От имени общества "Прометей" приношу вам свою благодарность за заботы о нашем общем клиенте! Не трогательно ли, Зоя Николаевна, дядя сам же застраховал его в большую сумму, сам же платит взносы и сам же печется о его здоровьи?!
Зоя (вскакивает, глаза сверкают). Ка-ак?! Что вы говорите?
Талдыкин (стукнув сердито кулаком по столу). Молчите, черт вас возьми! Что за болтливая баба.
Зоя (отодвигает стул, выходит из-за стола -- после большой паузы раздельно). Так вот оно что... Вот оно -- "Казанцевское дело"... Вот они эти денежки... Эта "живая копейка", как любил шутить дядюшка... (прорвавшись). Да как же вам не стыдно?! Да как же вы смели?! В какое положение вы поставили меня, сидящую с вами рядом, бок о бок, пьющую за успех этого "дела"? Хорошее дело! Нашли больного юродивого и обрадовались, закружились, закаркали, как воронье над неостывшим еще трупом... И мы ждали этих денег?! И мы в душе молились за "благополучное окончание этого дела"?! И если я теперь только на минуту вдумаюсь, в чем заключается конец этого дела...
Казанцев (подходя к ней, ласково). Послушайте, касаточка.
Зоя. Не приближайтесь ко мне -- вы такой же, как они! А я-то к вам подошла, как к настоящему большому "своему" человеку, (грустно), как к землячку... Какой позор!! "Казанцевское дельце". Хорошая компания, нечего сказать... (Горько смеется.) Ну, что ж, господин Казанцев... Здоровьем своим вы уже распорядились -- хорошо, вероятно, продали? Что у вас там осталось? Ваше писательское перо? Его тоже купят! То же страховое общество, что бы им сочиняли хвалебные оды о пользе страховки! Глыбович вам это устроит! Что там еще осталось? Скелет? Скелет вы тоже можете продать за большие деньги в какой-нибудь паноптикум... Пожалуйте, господа, публика! Редкий уникум! Подлинный скелет писателя Казанцева -- любимца кременчугской пуб... Господи, что с ним?
В это время стоящий перед Зоей Казанцев, пошатнувшись, хватается за сердце, падает, Талдыкин подхватывает его.
Талдыкин. Ему дурно!.. Пододвиньте кресло. Воды ему, воды скорее!! Да шевелитесь же, черт возьми! Усиков (бестолково мечется). Доктора! Позовите доктора! Скорее!
Талдыкин (злобно). Видели вы такого фрукта? Вот олух! Да ведь вы же и есть доктор! Забыли?! Помогите же ему!!!
Зоя подает воду, салфетку.
Усиков. Ах, да! Верно!.. Я доктор... Совсем голову потерял (прикладывает к голове Казанцева мокрую салфетку.)
Зоя. Доктор, что с ним?
Усиков. От жары верно сомлел. Да еще, пожалуй от ваших комплиментов. Не умеют женщины брить... Того и гляди -- порежут (приклыдвает ухо к сердцу Казанцева.) Гм! Да. (Отходит к Талдыкину.)
Зоя. Землячок! Что с вами, а! (Казанцев с трудом открывает глаза, ласково смотрит на нее.) Вам лучше? Вы простите меня, если я...
Казанцев. Ничего, касаточка... Чего там! Только вы прижались ко мне крепче, чем хотели... Иглы и вонзились в самое сердце...
Зоя. Голубчик... Это ваши иглы. А ведь моя шуба тоже шерстью внутрь. И прижавшись, я поранила и себя. Ах, Иван Никанорыч, Иван Никанорыч!
Талдыкин (на первом плане; он обеспокоен). Доктор, чем вы объясняете этот припадок?
Усиков. Очевидно, он все-таки, болен... И это улучшение здоровья, я полагаю -- временное. Знаете, как свеча перед тем, как погаснут, всегда ярче вспыхивает...
Талдыкин (схватывается за голову, глядит на Усикова полубезумными глазами). Свеча? Ярче вспыхивает?.. Перед тем, как погаснуть?! (Со стоном бьет себя в грудь.) Ведь он мне это обещал?! Обещал!!! Обещал!!! Да что же это такое?!!!! (Закрывает лицо руками.)
Занавес