Мы уже стали забывать о тех трудностях, с которыми сопряжено добывание денег "до послезавтра".
В свое время - до революции, которая поставила все вверх ногами, - это было самое трудное, требующее большой сноровки искусство.
Подходил один знакомый к другому и, краснея и запинаясь и желая провалиться сквозь землю, тихим, умирающим голосом спрашивал:
- Не можете ли вы одолжить мне пятьдесят рублей на две недели?
- Знаете что? - находчиво возражал капиталист. - Я лучше одолжу вам два рубля на пятьдесят недель.
Иногда ловили на ошеломляющей неожиданности.
- Послушай, - запыхавшись, подлетал один к другому, - нет ли у тебя двугривенного с дырочкой?
- Н-нет... - растерянно бормотал спрашиваемый. - В...вот - без дырочки есть.
- Ну, черт с тобой, все равно, давай без дырочки!
И, выхватив у сбитого с толку простака серебряный двугривенный, исчезал с ним.
Были случаи и явно безнадежные:
- Что это у вас?.. Новая сторублевка? Вы знаете, моя жена еще таких не видела. Дайте снесу покажу ей... Да вы не бойтесь - верну. Дня через три-четыре встретимся, и верну.
А вот случай, чрезвычайно умилительный по своей беспочвенности:
- Что это вы все в землю смотрите?
- А? Полтинник ищу.
- Обронили, что ли?
- Я? Нет. Но я думаю, может, кто другой обронил. Ах, с каким трудом раньше давали взаймы.
По свидетельству старинных летописцев (да позволено нам будет выразиться по-церковнославянски), это было "дело великого поту"...
Должник приступал к этой несложной операции, будто к операции собственного аппендицита, дрожа, заикаясь и спотыкаясь, заимодавец - с наглостью и развязностью необычайной, неслыханной - третировал несчастного en canaille, задавая ему ряд глупых вопросов и одаривая его попутно ни к черту не годными советами:
- А? Что? Да! Взаймы просите. Вы что же, думаете, что у меня денежный завод, что ли? Нужно жить экономнее, молодой человек, сообразуясь с вашими средствами! Если бы я еще сам печатал деньги - тогда другое дело!, а то ведь я их не печатаю - не правда ли? Чего вы там бормочете? А? Что? Ничего не понимаю!
Фу, какое было гадкое чувство!
А теперь у нас, в России, настал подлинный золотой век.
- А, что? Просите 7 тысяч? Да какой же это счет - 7 тысяч? Не буду же я ради вас менять в лавочке десятитысячную?! Или берите целиком десятитысячную, или подите к черту.
- Очень вам благодарен... Поверьте, что я на будущей неделе... сейчас же...
- Ладно, ладно, не отнимайте времени пустяками...
- Ей-Богу, я как только получу от папы деньги...
- Да отстанете вы от меня или нет?.. Действительно, нашел о какой дряни разговаривать...
- Поверьте, что никогда не забуду вашей... вашего...
- А, чтоб ты провалился! Не перестанешь приставать - выхвачу обратно бумажку и порву на кусочки!
- Однако... Такое одолжение... Так выручили... Сразу видно, что это старозаветный, допотопный должник.
Новый возьмет и даже не почешется.
А если вся требуемая сумма - тысяча или две, так он это сделает мимоходом, будто, летя по своим делам, на чужой сапог сплюнул.
- Сколько стоят папиросы? Две тысячи? Сеня! Заплати, у меня нет мелких. Как-нибудь сочтемся, а не сочтемся - так тоже неважно!
И Сеня платит, и Сеня смеется, распялив рот, не менее весело, чем жизнерадостный курильщик.
* * *
Позвольте рассказать об операции, которую любой из читателей может проделать в любой день недели и которая тем не менее несет благосостояние на всю остальную жизнь...
Один ушибленный жизнью молодой человек по имени Петя Козырьков, не имея ни гроша в кармане, лежал в своей убогой комнате на кровати и слушал через перегородку, как его честила квартирная хозяйка:
- И черт его знает, что это за человек? Другие, как люди: спекулируют, хлопочут, торгуют, миллионы в месяц зарабатывают, а этот!.. И знакомства есть всякие, и все... а черт его знает, какой неудалый! Слушайте, вы! Еще месяц я вас держу и кормлю, потому я вашу покойную маму знала, а через месяц со всеми бебехами вон к чертям свинячим! Вот мое такое благородное, честное слово...
А надо сказать, Петя не зря лежал: он дни и ночи обдумывал один проект.
Теперь же, услышав ультиматум, дарующий ему совершенно точно один месяц обеспеченной пищей и кровом жизни, Петя взвился на дыбы, как молодой конь, и, неся в уме уже выкристаллизованное решение, помчался на Нахимовский проспект.
Известно, что Нахимовский проспект это все равно что Невский проспект: нет такого человека, который два-три раза в день не прошелся бы по нему.
И вот на этом свойстве Нахимовского построил Петя свою грандиозную задачу: встал у окна гастрономического магазина Ичаджика и Кефели, небрежно опершись о медный прут у витрины, и стал ждать...
Ровно через три минуты прошел первый знакомый...
- Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим... Голубчик! У меня же к вам просьба: дайте десять тысяч. Не захватил с собой бумажника, а нужно свечей купить.
- Да сделайте ваше такое одолжение... Пожалуйста. Что поделываете?..
- Так, кой-чего. Спасибо. Встречу, отдам.
- Ну, какие глупости. Будьте здоровы. Почин, говорят, дороже денег.
Через полчаса у Пети было уже 70 тысяч, а через четыре часа 600.
Это была, правда, скучная работа, но Петя для развлечения варьировал ее детали: то ему нужно было купить не свечей, а винограду для именинницы, то "ему предлагали приобрести очень миленькое колечко за триста тысяч" и не хватало десяти.
Короче говоря, к шести часам вечера Петя встретил и задержал на минутку сто знакомых, что составляло по самой простой арифметике - миллион!
Пересчитал Петя добычу, сладко и облегченно вздохнул и помчался в кафе.
Уверенно подошел к одному занятому столику.
- Сгущенное молоко есть?
- Сколько надо?
- А почем?
- Оптом две тысячи.
- Пятьсот коробок.
- Ладно. Завтра утром на склад.
Свез Петя пятьсот коробок домой, сунул их под кровать, лег на кровать - и начался для него месяц самой сладкой жизни: дни и ночи лежал он на кровати, этот умный Петя, и чувствовал он, что в это самое время под ним совершается таинственный и чудный процесс постепенного, но верного обогащения его сгущенным швейцарским молоком, - не исследованный еще новыми экономистами процесс набухания и развития.
И ровно через месяц слез Петя с кровати, пошел в кафе и, усевшись за столик, громогласно сказал:
- Есть пятьсот банок сгущенного молока. Продаю. Налетели, как саранча.
- Почем?
- А сколько дадите?
- По четыре!
- По шесть дайте.
- По пять!!
- Сделано.
Получил Петя два с половиной миллиона, расплатился с добросердечной хозяйкой, пошел на Нахимовский, стал на то же место и принялся ловить своих заимодавцев:
- Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим. Что это я вас не видел давно? Там за мной должок... Вот, получите.
- Ну, что за глупости. Стоит ли беспокоиться. Я, признаться, и забыл. Спасибо. Ну, что поделываете?
- Так, кой-чего. Александр Абрамович! Одну минутку. Здравствуйте! Там за мной должок.
- Ну, какой вздор. Спасибо. Что это за деньги, хе-хе. Одни слезы.
- Ну, все-таки!
До вечера простоял у магазина Ичаджика и Кефели честный Петя, а на другой день купил на оставшийся миллион спичек и папирос, сунул их под кровать, сам лег на кровать, и так далее.................................
.................................................................
Если вы, читатель, ходите по Нахимовскому, а живя в Севастополе, вы не можете избежать этого, - вы должны заметить большой магазин, заваленный товарами, а над огромным окном - золоченая вывеска:
"Торговый дом "Петр Козырьков". Мануфактура и табачные изделия. Опт".