Мы, обыкновенные люди, так уж устроены, что не любим ничего абстрактного. Нам подавай конкретное, покажи нам такое, чтобы мы могли не только пощупать собственными руками, а, пожалуй, еще и понюхать, а, пожалуй, еще и лизнуть языком: "Сладко ли, мол? Не кисло ли?"
Вот только тогда мы, действительно, всеми чувствами нашими поймем, "що воно таке".
Например, я: сколько ни читал сухих, очень дельных исторических монографий о Екатерине Второй и Потемкине - все не мог себе живо представить: что это были за люди во плоти и крови?
Сухая передача их дел и подвигов ни капельки не волновала меня и не заставляла работать мое воображение.
И представились они мне ясно, во весь рост только тогда, когда я прочитал следующие несколько строк, брошенных вскользь русским писателем.
О Потемкине... "Минуту спустя вошел в сопровождении целой свиты величественного роста, довольно плотный человек в гетманском мундире, в желтых сапожках. Волосы на нем были растрепаны, один глаз немножко крив, на лице изображалась надменная величавость, во всех движениях была привычка повелевать". И дальше: "Потемкин молчал и небрежно чистил небольшой щеточкой свои бриллианты, которыми были унизаны его руки".
То же и о Екатерине II: "...Вакула осмелился поднять голову и увидел стоящую перед собой небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественно улыбающимся видом... - "Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я еще не видала", - говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев". И дальше: "Государыня, которая точно имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент из уст простодушного кузнеца..."
Всего несколько пустяковых штрихов - и обе фигуры стоят передо мной, как живые.
* * *
Сейчас - нет спору - в России две самые интересные фигуры - Ленин и Троцкий. И за ними еще две - Горький и Луначарский.
А как мы можем их себе представить конкретно, этих живых людей, которые ходят, говорят, едят и любят?
Не по сухим же советским сводкам, не по очередному же выступлению Троцкого в ЦИКе, не по бескровным же унылым и вялым фельетонам Горького и Луначарского.
Поэтому и отношение у нас к ним такое, как к героям отечественной сказки, происходящей в некотором царстве, в тридевятом государстве, где бесшумно и бесплотно бродят какие-то абстрактные символы.
Нет, ты возьми каркас, скелет их возьми, да обложи его мясом, да перетяни сухожилиями, да обтяни кожей, да наполни живой теплой кровью, да заставь их ходить и говорить - вот тогда я сразу представлю себе, что такое Троцкий и Луначарский.
Да моему сердцу одна пустяковая фраза Ленина, оброненная мимоходом: "Товарищ Марфушка, ты опять к столу теплый монопольсек подала? Ну, что мне с тобой, дурищей, делать?!" - скажет больше, чем целая его декларация о текущем моменте, произнесенная на съезде перед сотней партийных дураков!..
И поэтому я иногда сам, для собственного удовольствия, представляю - как они там себе живут?
Одно лицо, приехавшее из Совдепии и заслуживающее уважения, рассказывая о тамошнем житье-бытье, бросило вскользь фразу:
- С Горьким у них дружба. Луначарский по вечерам ездит к Горькому в рамс играть. Иногда и Троцкий заезжает. Выпьют, закусят... Жизнь самая обыкновенная.
Стоп! Довольно. Больше ничего не надо.
Схватываю двумя пальцами эту маленькую закорючку хвостика и вытаскиваю на свет Божий конкретную картину.
* * *
Кабинет Максима Горького. Зимний вечер.
По мягкому ковру большими неслышными шагами ходит Горький, и спустившаяся прядь длинных прямых волос в такт шагам прыгает, танцует на квадратном лбу. Руки спрятаны в карманы черной суконной куртки, наглухо застегнутой у ворота, весь вид задумчивый.
На оттоманке в углу уютно устроилась с вязаньем жена его - артистка Андреева, управляющая ныне всеми столичными театрами.
- О чем задумался? - спрашивает Андреева.
- Вообще, так... Сегодня на Моховой видел человека мертвого: не то замерз, не то от голода. И все проходят совершенно равнодушно, а многие, вероятно, думают: завтра свалюсь я, и пройдут другие мимо меня так же равнодушно. Ужас, а?
- Сегодня ждешь кого-нибудь?
- Да, Луначарский звонил, что заедет. Троцкий с заседания обещал завернуть. Кстати, у нас закусить чего-нибудь найдется?
- Телятина есть холодная, куском. Макароны могу велеть сварить с пармезаном. Рыба заливная... Ну, консервы можно открыть. Сыр есть.
- А вино?
- Вино только красное. Портвейну всего три бутылки. Впрочем, водки почти не начатая четверть, та, что на лимонной корке настоял... А! Анатолий Васильевич... Забыли вы нас: три дня и глаз не казали. Нехорошо, нехорошо.
В дверях стоял, сощурив темные близорукие глаза, Луначарский и, облизывая языком ледяную сосульку, повисшую на рыжеватом усе, усиленно протирал запотевшее в жаркой комнате пенсне.
- Холодище, - пробормотал он хрипловатым баритоном. - Я думаю, градусов 20. Мерзнет святая Русь, хе-хе. Ну, что ж нынче - сразимся? Только если вы мне вкатите такой же ремиз, как третьего дня, - прямо отказываюсь с вами играть.
- А что же ваша супруга? - любезно спросила Марья Федоровна, складывая рукоделие.
- Да приключение с ней неприятное. Так сказать: приключилось маленькое инкоммодите! Пошла вчера вечером пешком из театра - прогуляться ей, вишь, захотелось. Это при двух-то автомобилях! - в темноте споткнулась на какой-то трупище, валявшийся на тротуаре, упала и все плечо себе расшибла. Такой синяк, что...
- Какой ужас! Компресс надо.
- Не по Моховой шла? - задумчиво спросил Горький.
- Ну, где именье, где Днепр!.. Причем тут Моховая? А Лев Давидыч будет?
- Обещал заехать после заседания. А здорово, знаете, он играет в рамс. Умная башка!
- А жарковато у вас тут! Ф-фу!
- Да... Маруся любит тепло. Это у нее еще из Италии осталось.
- Анатолий Васильевич! Могу сообщить вам новость по вашей части: у нас почти весь сахар кончился.
- Отложил для вас полтора пудика. А мука как, что вчера послал, - хороша?
- О, прелесть. Настоящая крупчатка. Где это вы такую достали?
- А мне знакомые латыши спроворили. Очень полезный народ. Все как из-под земли достают. Например, любите малороссийскую колбасу?..
- Злодей! Он еще спрашивает!
- Слушаюсь! Будет. А вот и наш Леон Дрей. По гудку узнаю его автомобиль.
В кабинет вошел, молодцевато подергивая обтянутыми в коричневый френч плечами, Лев Давидыч Троцкий. На крепких бритых щеках остался еще налет тающего инея, желтые щегольские гетры до колен весело поскрипывали при каждом шаге.
- Драгоценная Мария Федоровна! Ручку. Здорово, панове! А я, простите, задержался - на пожаре был.
- Где пожар?
- На Глазовой. Эти канальи от холода готовы даже дома жечь, чтобы согреться. Я двух все-таки приказал арестовать - типичные поджигатели.
- Ну, не будем терять золотого времени, - хлопотливо пробормотал Луначарский, посматривая на золотые часы.
- Кстати, Левушка, об аресте... Помнишь, я тебя просил за того старика профессора, что сдуру голодный бунт на Петроградской стороне устроил? Выпустили вы его?
- Ах, да! К сожалению, поздно ты за него попросил. Звоню я в чрезвычайку на другой день, а его только что израсходовали. Еще тепленький.
- А, черт бы вас разодрал! И куда вы так вечно спешите. Ведь совершенно безобидный старик. Три дочери от голодного тифа скапустились. Он и того... Кому сдавать? Вам, Алексей Максимыч. Так-с. Я не покупаю. Ну, зайдем с валетика, что ли. А это как вам понравится? А это!! Хе-хе... Все пять - мои; пишите ремизы.
Вошла горничная.
- Домна спрашивает - телятину подогреть?
- Наоборот, - поднял голову от карт Алексей Максимыч. - Красное вино подогрей, а телятина пусть холодная. С огурчиком.
* * *
- Господа, пожалуйте закусить. Вам телятинки сначала, рыбки или макарон? Рюмочку лимонной! Сам настаивал, хе-хе.
* * *
Так они и живут, эти приятели, так дорого обошедшиеся России.