I.
Мы сидѣли на скамьѣ тихаго бульвара.
-- Жестокость -- прирожденное свойство восточныхъ народовъ, -- сказалъ я.
-- Вы правы, -- кивнулъ головой Банкинъ. -- Взять хотя бы бывшаго персидскаго шаха. Это былъ ужасный человѣкъ!
И мы оба лѣниво замолчали.
Банкинъ сорвалъ травинку, закусивъ ее зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчасъ же лицо его засвѣтилось тихой радостью.
-- Онъ сейчасъ уже, навѣрно, спитъ! -- прошепталъ Банкинъ.
-- Почему вы такъ думаете? -- удивился я.
-- Конечно! Онъ всегда спитъ въ это время.
Послѣднее время Банкинъ казался человѣкомъ очень страннымъ. Я внимательно посмотрѣлъ на него и осторожно спросилъ:
-- Откуда же вамъ это извѣстно?
-- Мнѣ? Господи! И опять мы замолчали.
-- Ему, очевидно, не сладко живется... -- зѣвая, промямлилъ я.
-- Почему? Съ нимъ няньчатся всѣ окружающіе. Его такъ всѣ любятъ!
-- Не думаю, -- возразилъ я. -- Послѣ того, что онъ натворилъ...
Банкинъ неожиданно выпрямился и въ паническомъ ужасѣ схватилъ меня за плечи:
-- Натво...рилъ?! Владычица небесная!.. Что же онъ... натворилъ? Когда?
-- Будто, вы не знаете?.. Сажалъ, кого попало, на колъ, мучилъ, обманывалъ народъ...
-- Кто?!!
-- Да шахъ же, Господи!
-- Какой шахъ?
-- Бывшій. Персидскій. О которомъ мы говорили!
-- Развѣ мы говорили о шахѣ?
-- Нѣтъ, мы говорили о ребятишкахъ, -- иронически усмѣхнулся я.
-- Ну, конечно, о ребятишкахъ! Я о своемъ Петькѣ и говорилъ.
Банкинъ вынулъ часы, и опять лицо его засіяло счастьемъ.
-- Молочко пьетъ, -- радостно засмѣялся онъ. -- Проснулся, вѣроятно, и говоритъ: мамоцка, дай маяцка!
-- Ну, это, кажется, вы хватили... Сыну-то вашему всего на-всего два мѣсяца... Неужели, онъ уже говоритъ?
Я самъ былъ виноватъ, что коснулся этого предмета. Разговоръ о Петькѣ начался у насъ въ восемь часовъ и кончился въ половинѣ двѣнадцатаго.
-- Видите ли, -- началъ просвѣтленный Банкинъ, -- онъ, правда, буквально этого не говоритъ, но онъ кричитъ: мм--ма! И мы уже знаемъ, что это значитъ: "дорогая мамочка, я хочу еще молочка!" А вчера... Нѣтъ, вы не повѣрите!..
-- Чему?
-- Тому, что я вамъ разскажу. Да нѣтъ, -- вы не повѣрите...
-- Я далъ слово, что повѣрю.
-- Представьте себѣ: прихожу я... Позвольте... Когда это было? Ага! Вчера. Прихожу вчера я домой, а онъ у Зины на рукахъ. Услышалъ шумъ шаговъ и -- ха-ха! -- оборачивается и -- ха-ха!..ха-ха-ха!.. оборачивается и говоритъ: лю!
-- Ну?
-- Говоритъ: лю! Каковъ каналья?
-- Ну?
-- Ха-ха! Лю! -- говоритъ.
-- Что же это значитъ -- лю? -- спросилъ я, недоумѣвая.
-- Неужели, вы не поняли? Это значитъ: папочка, возьми меня на руки.
Я возразилъ:
-- Мнѣ кажется, что толкованіе это немного произвольно... Не значило ли "лю" просто: старый оселъ! Притворяй покрѣпче двери...
-- Ни-ни. Онъ бы это сказалъ совсѣмъ по другому. А вы знаете, какъ онъ пьетъ молоко?
Я поежился и попробовалъ сказать, что знаю. Банкинъ обидѣлся.
-- Откуда же вы можете знать, если вы еще не видѣли Петьки?
-- Я, вообще, знаю, какъ дѣти пьютъ молоко. Это очень любопытно. Я видѣлъ это отъ пятидесяти до ста разъ.
-- Петька не такъ пьетъ молоко, -- увѣренно сказалъ Банкинъ.
На половинѣ описанія Петькинаго способа пить молоко, сторожъ попросилъ насъ удалиться, такъ какъ бульваръ закрывался. Желая сдѣлать сторожу пріятное. Банкинъ пообѣщалъ, что, когда его Петька научится ходить, онъ будетъ играть песочкомъ только на этомъ бульварѣ.
По свойственной всѣмъ бульварнымъ сторожамъ замкнутости, этотъ сторожъ не показалъ наружно, что онъ польщенъ, а загнавъ восторгъ внутрь, съ дѣланнымъ равнодушіемъ сказалъ:
-- Пора, пора! Нечего тамъ.
Въ маленькомъ ресторанѣ, куда мы зашли выпить по стакану вина, мнѣ удалось дослушать конецъ Петькинаго способа пить молоко. Кромѣ того, мнѣ посчастливилось узнать много цѣнныхъ и любопытныхъ сторонъ увлекательной Петькиной жизни, вплоть до самыхъ интимныхъ...
Изъ послѣднихъ я вынесъ странное убѣжденіе, что Банкинъ былъ удовлетворенъ и чувствовалъ себя счастливымъ только тогда, когда пиджакъ его или брюки были окончательно испорчены легкомысленнымъ поведеніемъ его удивительнаго отпрыска.
Истощившись, Банкинъ долго сидѣлъ, полный тихой грусти.
-- За что вы меня не любите?
-- Я васъ не люблю? -- удивленно вскинулъ я плечомъ. -- Съ чего это вы взяли?
-- Вы меня не любите... -- увѣренно сказалъ Банкинъ. -- Вы не могли за это время собраться -- зайти ко мнѣ и взглянуть на Петьку.
-- Господи помилуй! Да просто не приходилось. На-дняхъ зайду. Непремѣнно зайду.
-- Правда?! Спасибо. Я вижу, вы полюбили моего Петьку, даже не видя его. Что же вы запоете, когда увидите!
Спину мнѣ разломило и глаза слипались. Я попросилъ счетъ и, зная, что съ Банкинымъ мнѣ по дорогѣ, попробовалъ завязать разговоръ о самой безобидной вещи:
-- Ночи теперь стали короче.
Банкинъ тихо засмѣялся.
-- Да, да! Свѣтаетъ въ четыре часа. Просыпаюсь я вчера, смотрю -- свѣтло. А онъ рученку изъ кроватки высунулъ и пальцемъ... этакъ вотъ...
-- Пойдемте! -- сказалъ я. -- А то мы не достанемъ извозчика.
-- Успѣемъ. У него теперь самый сладкій сонъ. Повѣрите ли вы, что если его поцѣловать -- онъ не просыпается.
-- Это неслыханно, -- пробормоталъ я. -- Человѣкъ! Пальто.
II.
Однажды Банкинъ зашелъ ко мнѣ. Я познакомилъ его съ сидѣвшимъ у меня редакторомъ еженедѣльнаго журнала и привѣтливо спросилъ
-- Какъ поживаете?
-- Онъ уже ходитъ, -- подмигнулъ Банкинъ. -- А вчера какой случай былъ...
-- Такъ вы говорите, что теперь еженедѣльники не въ фаворѣ у публики? -- обратился я къ редактору. -- Скажите...
-- А вы бросьте издавать еженедѣльникъ, -- перебилъ Банкинъ. -- Начните что-нибудь для дѣтей. Это будетъ имѣть успѣхъ. Да вотъ, я вамъ разскажу такой примѣръ: есть у меня сынъ -- Петька. Удивительно умный ребенокъ. И онъ...
-- Вы, господа, поговорите здѣсь, -- сказалъ я, вставая, -- а мнѣ нужно будетъ на часокъ съѣздить. Вы ужъ извините.
Дня черезъ три я встрѣтилъ Банкина около итальянца, -- продавца разной дряни изъ коралловъ и лавы
-- Это для взрослыхъ... Понимэ!. Эй, какъ васъ... синьоръ! Понимаете -- для взрослыхъ. Иль грано! А мнѣ нужно что-нибудь для мальчика... Копренэ? Анфана! Понимаете, этакій анфанъ террибль! Славный мальчишка... Да не брелокъ! На чорта ему брелокъ, уважаемый синьоръ? Фу, какой вы безтолковый!
Я тихонько прошелъ мимо, но, возвращаясь обратно на трамваѣ, опять встрѣтилъ Банкина. Онъ промелькнулъ мимо меня на противоположномъ трамваѣ, увидѣлъ мое лицо, и до меня донесся его радостный, но совершенно непонятный мнѣ крикъ:
-- А Петь... Въ кашу рук...
III.
Вчера я вышелъ на улицу, и первое лицо, которое мнѣ попалось, -- былъ Банкинъ.
-- А я за вами.
-- Что случилось?
-- Пойдемте. Посмотрите теперь на моего Петьку -- ахнете! Вы помните, я вамъ разсказалъ въ трамваѣ о его -- ха-ха! поступкѣ съ кашей -- ха-ха!
-- Помню, -- сказалъ я. -- Очень было смѣшно.
-- Это что! Вы посмотрите, какія штуки онъ теперь выдѣлываетъ. Впереди насъ шла нянька съ мальчикомъ лѣтъ трехъ.
-- Постойте -- вскричалъ Банкинъ, хватая меня за рукавъ. -- Постойте!!
Я посмотрѣлъ на его поблѣднѣвшее лицо, дрожащія губы, слезы на глазахъ и -- испугался.
-- Что съ вами?!
-- Ха-ха! Такой Петька будетъ. Черезъ два года. Ха-ха! Такъ же будетъ ножками: тупъ-тупъ! Постойте!
Онъ подошелъ къ нянькѣ и далъ ей двугривенный. Потомъ разспросилъ: сколько мальчику лѣтъ, чей сынъ, что ѣстъ и не капризничаетъ ли по ночамъ?
Потомъ присѣлъ передъ мальчикомъ на корточки и спросилъ:
-- Какъ тебя зовутъ?
-- Ва-я.
-- Ваня, -- пояснила нянька.
-- Ваня? Милый мальчикъ! Нянька... Можетъ, онъ чего-нибудь хочетъ?
Оказалось, что Ваня "чего-нибудь хотѣлъ" только полчаса тому назадъ.
Это настолько успокоило Банкина, что онъ нашелъ въ себѣ мужество разстаться съ Ваней, и мы пошли дальше.
-- Проклятый городъ, -- сказалъ я. -- Сколько пыли.
-- Что?
-- Городъ, я говорю, пыльный.
-- Да, да... -- разсѣянно подтвердилъ Банкинъ.
И задумчиво добавилъ:
-- Воды онъ боится.
-- Чего же ему бояться, -- возразилъ я. -- Только бы поливали!
-- Да и поливаютъ. Если тепленькая вода -- такъ онъ не кричитъ... и, если поливаютъ спинку, только морщитъ носъ и ежится.
IV.
Когда мы подошли къ квартирѣ Банкина, онъ открылъ ключомъ дверь, схватилъ меня за шиворотъ, втолкнулъ въ переднюю и, проворно вскочивъ вслѣдъ за мною, захлопнулъ дверь.
Я упалъ на ступеньки лѣстницы. Ушибъ ногу. Сѣлъ на нижней ступенькѣ и, потирая колѣно, со страхомъ спросилъ:
-- Что я сдѣлалъ вамъ дурного?
-- Петька простудиться можетъ, -- объяснилъ Банкинъ. -- Дуетъ.
Я всталъ и мы вошли въ первую комнату -- столовую.
-- Вотъ здѣсь, на этомъ мѣстѣ, -- указалъ Банкинъ, Петькѣ нянька даетъ молочко. Вотъ видите -- стулъ.
Я осмотрѣлъ стулъ.
-- Хорошій стулъ. Вѣнскій.
-- Приготовьтесь, -- хохоча счастливымъ, лучезарнымъ смѣхомъ, воскликнулъ Банкинъ. -- Сейчасъ увидите его.
Я пригладилъ волосы, одернулъ сюртукъ, и мы, на цыпочкахъ, вошли въ дѣтскую.
-- Вотъ онъ, -- шопотомъ сказалъ Банкинъ, указывая на кроватку.
-- Какой хорошенькій.
-- Да это не то. Этотъ уголъ подушки! А вонъ онъ лежитъ за подушкой.
-- Прелестный ребенокъ.
-- Правда? Я зналъ, что вы сейчасъ же влюбитесь въ него... Помните, я вамъ разсказывалъ, что если я его цѣлую во время сна -- онъ никогда не просыпается... Вотъ вы увидите.
Банкинъ подошелъ къ кроваткѣ, нагнулся и -- вслѣдъ за этимъ раздался бѣшеный ревъ ребенка. Вбѣжала госпожа Банкина.
-- Опять ты его разбудилъ?! Вѣчно лѣзетъ съ поцѣлуями! Молчи, молчи, мое сокровище... Здравствуйте! Какъ поживаете?
-- Благодарю васъ. Я совершен...
-- Вы его хорошо разсмотрѣли? Неправда ли, очаровательный ребенокъ? Садитесь. Ну, какъ вы поживаете?
-- Очень вамъ благодаренъ. Живу ниче...
-- Видѣли ли вы когда-нибудь такого большого мальчишку?
За мою бурную, богатую приключеніями жизнь, я видѣлъ десятки ребятъ гораздо больше Банкинаго ребенка, но мнѣ неловко было заявить объ этомъ.
-- Нѣтъ! Въ жизни своей я не видѣлъ такого колоссальнаго ребенка!
-- Правда? Ну, какъ вы поживаете?
-- Я сов...
-- Не плачь, милый мальчикъ! Вотъ дядя... Онъ тебя возьметъ блямъ-блямъ. Правда, Аркадій Тимофеевичъ? Вы его возьмете блямъ-блямъ?
-- Безъ сомнѣнія, -- робко подтвердилъ я. -- Если вы будете добры посвятить меня въ цѣль и значеніе этого...этой забавы, то я съ удовольствіемъ...
-- Блямъ-блямъ? Неужели, вы не знаете? Это значитъ: покачать его въ колясочкѣ.
V.
Петька захныкалъ и, вытянувшись на рукахъ няньки, капризно поднялъ рученки кверху.
-- Смотри, смотри! -- воскликнулъ пораженный и умиленный Банкинъ, -- на потолокъ показываетъ!!!
Госпожа Банкина наклонилась къ Петькѣ и спросила:
-- Ну, что, Петенька... Потолочекъ? Что Петенька хочетъ на потолочкѣ? Спросите его, Аркадій Тимофеевичъ: что онъ хочетъ на потолочкѣ?
Я несмѣло приблизился къ Петькѣ и, дернувъ его за ногу, спросилъ:
-- Чего тебѣ тамъ надо на потолкѣ?
Ребенокъ залился закатистымъ плачемъ.
-- Онъ боится васъ, -- объяснилъ Банкинъ. -- Еще не привыкъ. Петенька!... Ну, покажи дядѣ, какъ птички летаютъ?! Ну, покажи! Представьте, онъ рученками такъ дѣлаетъ... Ну, покажи же, Петенька, покажи!
Петьку окружили: мать, отецъ, нянька, кухарка, пришедшая изъ кухни, и сзади всѣхъ -- я.
Они дергали его, поднимали ему руки, хлопали ладонями, подмигивали и настойчиво повторяли:
-- Ну, покажи же, Петенька... Дядя хочетъ посмотрѣть, какъ птички летаютъ!
Полетъ птицъ, и даже въ гораздо лучшемъ исполненіи, былъ мнѣ извѣстенъ и раньше, но я считалъ долгомъ тоже монотонно тянуть вслѣдъ за кухаркой:
-- Покажи, Петенька!... Покажи...
-- Наконецъ, ребенку такъ надоѣли, что онъ поднялъ рученки и оттолкнулъ отъ себя голову няньки.
Снисходительные родители признали этотъ жестъ за весьма удачную имитацію птичьяго полета, и такъ какъ я не оспаривалъ ихъ мнѣнія, то мы приступили къ новымъ экспериментамъ надъ задерганнымъ горемычнымъ Банкинымъ отпрыскомъ.
-- Хотите, -- спросилъ Банкинъ, -- онъ скажетъ вамъ по нѣмецки?
-- Я по нѣмецки плохо понимаю, -- попробовалъ сказать я, но госпожа Банкина возразила;
-- Это ничего. Онъ все-таки скажетъ. Дайте ему только въ руки какую-нибудь вещь... Ну, пенснэ, что ли. Онъ васъ поблагодаритъ по нѣмецки.
Со вздохомъ я вручилъ Петькѣ свое пенснэ, а онъ сейчасъ же засунулъ его въ ротъ и сталъ сосать, словно надѣясь высосать тотъ отвѣтъ, который отъ него требовали...
-- Ну, Петенька... Ну, что нужно дядѣ по нѣмецки сказать?
-- Ну, Петенька... -- сказалъ Банкинъ.
-- Что нужно... -- продолжала нянька.
-- По нѣмецки сказать? -- подхватила кухарка.
-- Ну-же, Петенька, -- поощрилъ его Банкинъ, дергая изо рта пенснэ.
-- Ззз... -- капризно пропищалъ Петька.
-- Видите? Видите? Данке! Онъ вамъ сказалъ данке! А какъ нужно головкой сдѣлать?
Такъ какъ госпожа Банкина (о, материнское сердце!), зайдя сзади, потихоньку ткнула въ Петькинъ затылокъ, вслѣдствіе чего его голова безпомощно мотнулась, -- то всѣ признали, что Петька этимъ страннымъ способомъ совершенно удовлетворительно поблагодарилъ меня за пенснэ.
-- Вѣжливый будетъ, каналья, -- одобрительно сказалъ Банкинъ.
-- Кррра... -- сказалъ Петька, поднимая лѣвую руку подъ угломъ сорока пяти градусовъ. Всѣ всколыхнулись.
-- Что это онъ? Что ты, Петенька?
Прослѣдили по направленію его руки и увидѣли, что эта воображаемая линія проходила черезъ три предмета: спинку кресла, фарфоровую вазочку на этажеркѣ и лампу.
-- Лампу, -- засуетился Банкинъ. -- Дать ему лампу!
-- Нѣтъ, онъ хочетъ вазочку, -- возразила кухарка.
-- Зу-зу-у... -- пропищалъ Петька.
-- Вазочка, -- безапелляціонно сказала нянька. -- Зу-зу -- значитъ, вазочка!
Петькѣ дали вазочку. Онъ засунулъ въ нее палецъ и, скосивъ на меня глаза, бросилъ вазочку на полъ,
-- На васъ смотритъ -- восторженно взвизгнулъ Банкинъ. -- Начинаетъ къ вамъ привыкать!..
VI.
Передъ обѣдомъ Банкинъ приказалъ вынести Петьку въ столовую и, посадивъ къ себѣ на колѣни, далъ ему играть съ рюмками.
Водку мы пили изъ стакановъ, а когда Петьку заинтересовали стаканы -- вино пришлось пить чуть ли не изъ молочниковъ и сахарницы.
Подметая осколки, нянька просила Петьку:
-- Ну, скажи -- лю! Скажи дядѣ -- лю!
-- Какъ вы думаете... На кого онъ похожъ? -- неожиданно спросилъ Банкинъ.
Носъ и губы Петьки напоминали таковыя же принадлежности лица у кухарки, а волосы и форма головы смахивали на нянькины.
Но сообщить объ этомъ Банкину я не находилъ въ себѣ мужества.
-- Глаза -- ваши, -- увѣренно сказалъ я, -- а губы -- мамины!
-- Что вы, голубчикъ! -- всплеснулъ руками Банкинъ. -- Губы мои!
-- Совершенно вѣрно. Верхняя ваша, а нижняя -- матери.
-- А лобикъ?
-- Лобикъ? Вашъ!
-- Ну, что вы! Всмотритесь!
Чтобы сдѣлать Банкину удовольствіе, я долго и пристально всматривался.
-- Вижу! Лобикъ -- маминъ!
-- Что вы, дорогой! Лобикъ дѣдушки Павла Егорыча.
-- Совершенно вѣрно. Темянная часть -- дѣдушкина, надбровныя дуги ваши, а височныя кости -- мамины.
Послѣ этой френологической бесѣды Петьку трижды заставляли говорить: данке. Я чувствовалъ себя плохо, но утѣшался тѣмъ, что и Петькѣ не сладко.
VII.
Сейчасъ Банкинъ, радостный, сіяющій изнутри и снаружи, сидитъ противъ меня.
-- Знаете... Петька-то!.. Ха-ха!
-- Что такое?
-- Я отнимаю сегодня у него свои золотые часы, а онъ вдругъ -- ха-ха -- говоритъ: "Папа дуракъ"!!..
-- Вы знаете, что это значить? -- серьезно спросилъ я.
-- Нѣтъ. А что?
-- Это значить, что въ ребенкѣ начинаетъ просыпаться сознательное отношеніе къ окружающему.
Онъ схватилъ мою руку.
-- Правда? Спасибо. Вы меня очень обрадовали.