-- Это, наконец, черт знает что такое!! Этому нет границ!!!
И редактор вцепился собственной рукой в собственные волосы.
-- Что такое? -- поинтересовался я. -- Опять что-нибудь по министерству народного просвещения?
-- Да нет...
-- Значит, министерство финансов?
-- Да нет же, нет!
-- Понимаю. Конечно, министерство внутренних дел?
-- Позвольте... Междугородный телефон, это к чему относится?
-- Ведомство почт и телеграфов.
-- Ну вот... Чтоб им ни дна ни покрышки!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось -- газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот, послушайте: если бы вы были настоящим журналистом, вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!
-- А что ж вы думаете... Не расследую? И расследую.
-- Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют.
-- Кто ворует?
-- Тамошние мужики.
-- Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист!
Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрел по направлению к ближайшей деревушке.
Догнал какого-то одинокого мужичка.
-- Здорово, дядя!
-- Здорово, племянничек. Откудова будешь?
-- С самого Питербурху, -- отвечал я на прекраснейшем русском языке. -- Ну, как у вас тут народ... Ничего живет?
-- Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай.
-- Цены как на хлеб?
-- Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три.
-- Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали?
-- Урожай-то? Да полтора рубля пуд.
-- Это вы насчет ржи говорите?
-- Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава Богу, оцинкованная.
-- Что оцинкованная?
-- Да проволока-та. На ней ржи не бывает.
-- Фу ты, Господи! А хлеб-то вы сеете?
-- Никак нет. Не балуемся.
Я вгляделся вдаль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам.
-- Что это они?
-- Косить идут.
Все представления о сельском хозяйстве зашатались в моем мозгу и перевернулись вверх ногами.
-- Косить?! В январе-то?
-- А им што ж. Как навесили, так, значит, и готово. Поселяне между тем с песнями приблизились к нам... Пели, очевидно, старинную местную песню:
Эх ты, проволока, --
Д-металлицкая,
Эх, кормилица
Ты мужицкая!..
Срежу я тебя
Со столба долой,
В городу продам --
Парень удалой!..
Увидев меня, все сняли шапки.
-- Бог в помощь! -- приветливо пожелал я.
-- Спасибо на добром слове.
-- Работать идете?
-- Это уж так, барин. Нешто православному человеку возможно без работы? Не лодыри какие, слава тебе, Господи.
-- Косить идете?
-- А как же. На Еремином участке еще вчерась проволока взошла.
-- Как же вы это делаете?
-- Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждем, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдет на столбах, созреет -- тут мы ее и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везем. Дело простое. Сельскохозяйственное.
-- Вы бы лучше хлеб сеяли, чем такими делами заниматься, -- несмело посоветовал я.
-- Эва! Нешто можно сравнить? Тут тебе благодать: ни потравы, ни засухи; семян -- ни Боже мой.
-- Замолол, -- перебил строгий истовый старик. -- Тоже ведь, господин, ежели сравнить с хлебным промыслом, то и наше дело тоже не мед. Перво-наперво у них целую зиму на печи лежи, пироги с морковью жуй. А мы круглый год работай, как окаянные. Да и то нынче такие дела пошли, что цены на проволоку падать стали. Потому весь крещеный народ этим займаться стал.
-- А то и еще худшее, -- подхватил корявый мужичонка. -- Этак иногда по три, по пяти ден проволоку не навешивают. Нешто возможно?
-- Это верно: одно безобразие, -- поддержал третий мужик. -- Нам ведь тоже есть-пить нужно. Выйдешь иногда за околицу на линию, посмотришь -- какой тут к черту урожай: одни столбы торчат. Пока еще там они соберутся проволоку подвесить...
-- А что же ваша администрация смотрит? -- спросил я. -- Сельские власти за чем смотрят?!
-- Аны смотрят.
-- Ого! Еще как... Рази от них укроешься. Теперь такое пошло утеснение, что хучь ложись да помирай. Строгости пошли большие.
-- От кого?
-- Да от начальства.
-- Какие же?
-- Да промысловое свидетельство требует, чтоб выбирали в управе. На предмет срезки, как говорится, телефонной проволоки.
-- Да еще и такие слухи ходят, что будто начальство в аренду будет участки сдавать на срезку. Не слышали, барин? Как в Питербурхе на этот счет?
-- Не знаю.
Седой старикашка нагнулся к моему уху и прохрипел:
-- А что, не слышно там -- супсидии нам не дадут? Больно уж круто приходится.
-- А что? Недород?
-- Недорез. Народ-то размножается, а линия все одна.
-- В Думе там тоже сидят, -- ядовито скривившись, заметил чернобородый, -- а чего делают -- и неизвестно. Хучь бы еще одну линию провели. Все ж таки послободняе было бы.
-- Им что! Свое брюхо только набивают, а о крестьянском горбе нешто вспомнят?
-- Ну, айда, ребята. Что там зря языки чесать. Еще засветло нужно убраться. А то и в бунты не сложим.
И поселяне бодро зашагали к столбам, на которых тонкой, едва заметной паутиной вырисовывались проволочные нити.
Хор грянул, отбивая такт:
Э-эх ты, проволока,
Д-металлицкая.
Э-эх, кормилица
Ты мужицкая!..
Солнышко выглянуло из-за сизого облака и осветило трудовую черноземную сермяжную Русь.