Начался вечер очень мило: я сидел у Веры Николаевны и оживленно беседовал с ней о литературе, о любви, о морях-океанах, о преимуществе жареных пирожков над печеными, об искусстве смешивать духи, о нахалах, пристающих на улицах, и о полной допустимости загробной жизни.
Звонок в передней прервал мое заявление о том, что паюсную икру, размятую с сардинами и соком лимона, - никак нельзя приправлять сливочным маслом.
- Гм... Звонок... Это, вероятно, моя школьная подруга. Я ее не видела двенадцать лет.
"Чтоб ее черт унес", - подумал я. Вслух продолжал:
- Я знал даже людей, которые присыпали ее зеленым луком и петрушкой.
- Подругу? - удивилась хозяйка.
- Икру!..
- Какую? - рассеянно переспросила хозяйка, прислушиваясь.
- Паюсную!..
Я ревниво отметил, что внимание ее было уже не около меня, а в передней, откуда доносился стук сбрасываемых ботиков и шелест снимаемых одежд.
- Ну да, это она! - просияла хозяйка. - Боже ты мой... двенадцать лет! Ведь мы расстались совсем девчонками! С седьмого класса...
Сначала в комнату влетело что-то темно-коричневое, потом ему навстречу шумно двинулось зеленовато-голубое, потом эти два кружащихся смерча соединились, сплелись воедино и образовали один бурный, бешено вращающийся на своей оси смерч, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме мелькающих рук, писка и чмоканья... Жуткое зрелище!..
В отношении поцелуев разгон был такой, что инерция еще долго не могла прекратиться. Но на третьей минуте подруга засбоила, то, что называется у коннозаводчиков "сошла с круга", и отстала в одном темпе: именно, хозяйка чмокала ее в то самое время, когда щеки подруги отрывались от хозяйкиных губ; чтобы вознаградить хозяйку за этот холостой поцелуй в воздух, подруга ретиво возвращала лобзанье, но в этот момент хозяйкина щека, в свою очередь, уже отрывалась от подругиных губ, и снова поцелуи, как петарды, безвредно разряжались в воздухе.
Наконец смерч распался на свои основные цвета - темно-коричневый и зеленовато-голубой, подруги отдышались, фыркнули, точно запаренные лошади, отчетливо, как по команде, вынули из сумочек какие-то красные палочки, намазали губы, попудрили носы, еще раз обменялись радостными взглядами, и только тогда их внимание обратилось на меня, скромного, забытого, оглушенного, ослепленного шумом и треском.
- Позволь тебе представить, Нюра, мой большой друг.
Подруга бросила на меня рассеянный взгляд и швырнула в мою сторону, как собаке кость:
- Очень приятно.
- Я думаю! - самодовольно хихикнул я, радуясь уже тому, что они обратили на меня внимание.
- Что вы сказали?!
- Я говорю, что Вера Николаевна много мне о вас говорила.
Соврал. Для того и соврал, чтобы они обратили на меня хоть какое-нибудь внимание.
Но нет ничего ужаснее зрелища двух встретившихся после долгой разлуки подруг. От созерцания такой пары холодеет кровь и свертывается мозг у самого стойкого человека.
Они уселись на диван по обе стороны от меня, и с этого момента я превратился в ничтожество, в диванную подушку, через которую можно переговариваться, совершенно ее не замечая.
Глаза их восторженно вперились в лица друг друга, а руки сплелись через меня и невозмутимо покоились на моих кротких коленях.
- Так вот оно, значит, как, - проворковала хозяйка.
- Да-а...
- А ты помнишь Кузика? Обе дружно рассмеялись.
- Ну, еще бы! "Медам, берит на себе труд". Ха-ха! А где сейчас Лили?
- Ну, как же! Она вышла за Савосю Брыкина!
- Что ты говоришь?! Вот не думала. А Жужуточка?
- Он ведь во Владивосток уехал. Алика на войне убили.
- А помнишь Мику в ящике?
- Ха-ха-ха...
- Какого Мику? - спросил я с наружным интересом.
- Ах, этого вам нельзя знать. Не совсем прилично. Костя Лимончик сделался таким интересным, что не узнаешь. На виолончели играет.
- Что вы говорите?! - ахнул я, будя внутри себя дремлющий интерес к неведомому виртуозу Косте.
- Неужели на виолончели играет? Кто бы мог подумать! Ну и ну!..
- А вы его знаете?
- Мм... Нет.
- Ну, так и не суйтесь не в свое дело. А где сейчас Григорий Кузьмич?..
- Он же живет до сих пор на Почтовой, 82. Незнакомые имена, фамилии, адреса мелькали передо мной так быстро, будто бы я помимо воли погрузился в чтение старой телефонной книги.
На меня перестали обращать какое бы то ни было внимание. Лица горели, глаза сверкали, а из уст, вперемешку со смехом, сыпались десятки Аликов, Жужу точек и Григорий Кузьмичей. Но не такой я человек, чтобы примириться с небрежностью в отношении, подобной мне, важной особы... Мне скучно, на меня не обращают внимания - так мне сейчас будет весело, и меня почтят самым лихорадочным вниманием! Я внутренне подобрался, подстерегая удобный момент для прыжка...
- А где теперь тот студент, который, помнишь, за тобой ухаживал?
- Адя Берс?
- Адя Берс?! - воскликнул я. - Неужели вы о нем ничего не знаете?
- А вы с ним знакомы?
- Ну!! друзья! Мне его так жалко, что и рассказать невозможно.
- А что с ним?
- Ну, как же. Сварился. В мыле.
- В каком мыле?
- Целая история. Жуткая. Вы Костю Драпкина знаете?
- Нет...
- Ну, еще бы. Так у этого Кости был мыльный завод...
- Не тяните, Господи!!
- ...Как-то раз осматривали они с Адей чан, где варилось мыло. Адя нечаянно оступился, да и вниз! Бух! Я до сих пор не могу опомниться от этого кошмара. Как только умываюсь, так и поглядываю на мыло - вдруг найду Адину пуговицу или клок волос.
- Какой ужас! Воображаю горе его сестры Людмилочки.
- Ей все равно, - горестно качнул я головой. - Раздавлена.
- ??!!
- Сенокосилкой. В имении графа Келлера. В пьяном виде.
- Что за вздор?! Разве Люда пила?
- Как лошадь. Алкоголизм. Наследственность. Вместе с Жужуточкой и пили.
- А вы и Жужуточку знаете?
- Как свои пять пальцев. Его повесили в Харбене. Организовал шайку хунгузов. Поймали в опиокурильне. Отбивался как лев. Семь человек.
Я достиг своего. Внимание подруг было приковано ко мне всецело. Ротики их доверчиво раскрылись от избытка интереса и груди порывисто дышали.
Некоторая мрачность и трагизм, которыми были окрашены последние минуты целой вереницы старых друзей обеих подруг, до известной степени искупалась захватывающим интересом и романтичностью фабулы.
Не обошлось и без легкомысленного элемента: Миля пошла на сцену, в кафешантан, и теперь танцует со своим партнером, негром, тустеп.
Я сделался душой маленького общества: все-то я знал, обо всех-то я рассуждал с видом близкого приятеля и общего конфидента.
Царил я около получаса.
После одной из пауз, посвященных отданию последнего долга трагически погибшему при пожаре кинематографа, учителю немецкого языка Кузику, - хозяйка вздохнула и спросила:
- А ты помнишь Катину "Липовку"!.. Что с ним?
- Я знаю, - вырвался я вперед. - Он женился на цыганке из хора Шишкина, и она его от ревности отравила. Совсем на днях. Сулемой. В пирожке дала. С капустой. Как сноп! Предстоит сенсационный процесс!..
Обе подруги внимательно взглянули в мое лицо.
- Кого? - в один голос спросили обе.
- Что - кого?
- Кого отравили?
- Этого самого... Липовку, как вы его... Гм!.. Назвали. Катиного Липовку отравили... Такого человека отравить, а? Здоровяк был. И пел - как малиновка.
- Кто?
- Да этот же, Боже мой... Липовка!
Хозяйка встала с дивана с видом, не предвещавшим ничего для меня доброго и радостного...
- Вы знаете, что такое Липовка?
- Это... он... Такой... Липовка. По прозвищу. Брюнетик такой.
- Послушайте, вы! Нахал вы этакий! "Липовка" - это Катино имение, и оно не могло жениться на цыганке из хора, и его не могли отравить!! Как малиновка он пел, чтоб вы пропали?! Я уже давно заметила, что вы слишком развязно отправляете всех на тот свет. Теперь я понимаю...
- Прогони его, - посоветовала разъяренная подруга. - Пусть он уйдет вон!
- Ты когда уезжаешь, Нюра? - спросила хозяйка.
- Через десять дней.
- Так вот что, расторопный молодой человек!.. Уходите и являйтесь не ранее, чем через десять дней. Я накладываю на вас эпитимью.
Я цинично захохотал, послал дамам воздушный поцелуй и, крикнув: "Привет от меня Жужутке" - вышел в переднюю.
Натягивая пальто, услышал:
- Вот нахал-то. Без него, по крайней мере, наговоримся. Послушай, а где Диночка Каплан?
- В Курске. Уже четверо детей. Ха-ха-ха! А помнишь апельсинное желе на пикнике?..
- А помнишь...
- А помнишь...
Неуклюжая громоздкая машина воспоминаний запыхтела и двинулась, увозя упоенных подруг в туманную даль. Эх, жизнь наша! Все мелочь, все тлен, дорогой читатель........