ТЕАТР
В сумерки садишься иногда в мягкое глубокое кресло и потонешь и в сумерках, и в кресле, и в воспоминаниях.
Воспоминания то тихие, как лесной ручей, то грозные, как десница Иеговы, то вызывающие улыбку, то слезы, толпятся, теснятся, громоздятся одно воспоминание на другом, подобно шелестящим льдинам в половодье, уносимым туда, где все тает, все разливается в один всепоглощающий океан.
Что давеча вспомнилось, а? Широко поместительно раскрыли свои объятия голубые бархатные кресла мариинского театра. На сцене занавес: мощно развернул могучие крылья Российский Орел, будто нет конца его трехсотлетнему лёту.
Сегодня парадный спектакль, дважды парадный: открытие сезона и присутствие царя.
Он приехал к самому началу, немного бледный, утомленный: показавшись у барьера Императорской ложи, улыбнулся устало поднявшейся при его появлении публике, обернулся к адъютанту, шепнул ему что-то и рукой, затянутой в белую перчатку, сделал жест сверху вниз.
С новым шелестом уселась публика, все взоры обратились на сцену: дали занавес. Грянули первые столь знакомые звуки "Жизнь за Царя".
Облокотившись о барьер ложи и полузакрыв глаза царь слушал.
О чем он думал?
* * *
А когда сумерки расплывутся в ночь, а ночь чудесно расцветет ясным утром, тогда воспоминания не нужны... Реальное, жестокое "сегодня" кажет свои крепкие, стальные, острые штыки.
И все так просто, так ясно и нет воспоминаний, нет глубокого сумеречного кресла.
Тогда встает в светлой ясной голове другая картина.
Вот она.
* * *
Сегодня в Мариинском театре дважды парадный спектакль: во-первых, премьера оперы в постановке товарища Мейерхольда, во-вторых на спектакле будет присутствовать сам Троцкий.
Опера написана в честь его. На афишах сказано об этом честно и определенно:
Первый Советский Театр
(бывш. Мариинский)
Сегодня в первый раз пойдет новая опера
Жизнь за Троцкого
С музыкой тов. Глинки, приспособленной тов. Фарфоркой
(губкомнарздрав).
Костюмы и бутафория из особняков белогвардейской сволочи.
Волосяные скальпы от Чека.
Световые эффекты -- первой пулеметной команды.
К сведению товарищей зрителей: в конце третьего акта на сцене будут расстреляны три живых саботажника.
Съезд на сегодняшнее представление небывалый: экипажей, правда, ни одного, но со всех сторон подлетают с грохотом броневики, автопулеметные машины и тяжело ползут танки новой советской аристократии.
Восходящее музыкальное светило, тов. Фарфорка, коллега товарища Глинки, прибыл тоже на небольшом танке. Почти уж подползши к театру, он нечаянно налез на незаметный в темноте памятник Глинке и, вывернул его с корнем, переполз, как огромная гусеница, через бесформенную груду и, шипя и пыхтя, подполз к самому подъезду.
Тов. Троцкий из боязни восторженных знаков внимания со стороны своих подданных, прибыл в бронированном поезде, поставленном на трамвайные рельсы. И 8 каких-то человек, увешанных оружием, как елочное дерево игрушками, окружили его у подножки бронированного вагона и повели его в театр.
-- Ну, что, сделан ремонт? -- спросил по дороге Троцкий, приостанавливаясь.
-- Все сделано.
-- Значит, всю мою Императорскую ложу перебронировали.
-- Всю. Сняли прежнюю двухдюймовую и обложили пятидюймовой чудной закалки. А переднюю часть забрали спускной стальной дверью, оставив только отверстие для глаз, да пониже два отверстия для пулеметов.
-- Это другое дело. Можно начинать.
-- Не все готово. Шаляпину портной на колени подушечки нашивает. Копается все.
-- Так отправьте портного в чека, весь и разговор.
-- Да, но не может же Шаляпин стоять на небронированных коленях.
-- А публика обыскана?
-- Так точно. Все документы осмотрены и два золотых портсигара, очень подозрительных, как оружие, отобраны.
-- Какое же это оружие -- портсигар?
-- Ну, а вдруг вам швырнут портсигаром в дырку, в которую вы смотрите...
Раздалось три выстрела к началу, и занавес, на котором была написана картина, изображающая пляшущего пьяного попа, взвился.
Жизнь за Троцкого чрезвычайно напоминала старую "Жизнь за Царя", но были сделаны некоторые изменения.
Например, Ваня у ворот монастыря пел:
Бедный конь в поле пал,
Я с него шкуру снял
И изрезав в куски
Слопал все от доски до доски.
На польском балу танцевали настоящие польские заложники под дирижерством тов. Мациса из Че-ка, а в новой сочиненной Фарфоркой и Мейерхольдом сцене, где Иван Сусанин при помощи Руслана и Людмилы открывает в доме Пиковой дамы белогвардейский заговор Онегина и Гремина, -- в этой остроумно скомбинированной сцене настоящие китайцы под руководством Сусанина расстреляли трех саботажников под звуки: "Вы мне писали, не отпирайтесь"...
Опера затянулась.
Разъезжались темной угрюмой ночью, и долго еще раздавались хриплые звуки на притихшей Мариинской площади:
-- Броневик товарища Вацетиса!
-- Танк Фарфорки!
-- Броневик Главкома.
А ночь молчала: у нее были выколоты глаза.