Меня часто спрашивают:
- Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
- Боюсь, - робко шепчу я.
- Вот чудак... Чего ж вы боитесь?
- Я писатель. И поэтому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
- Эва! Да какая же это родная территория - Константинополь?
- Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля - шофер кричит: "Пожалуйте, господин!" Цветы тебе предлагают: "Не купите ли цветочков? Дюже ароматные!" Рядом: "Пончики замечательные!" В ресторан зашел - со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь - слышишь:
Матреха, брось свои замашки,
Скорей тангу со мной пляши...
Подлинная черноземная Россия!
- Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
- Тому есть примеры, - печально улыбнулся я.
- А именно?..
Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну известную мне грустную историю.
О русском писателе
Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.
Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
- Прощай, моя бедная истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячат Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мною Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить "Медведя" на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне - моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же; слушая эти писательские слова, - и плакала.
* * *
Прошел год.
У русского писателя были уже квартира на бульваре Гренель и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него были свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное "ординэр"...
Пришел он однажды домой после кролика, после "ординэр'а", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
- Что ты хочешь делать? - спросила жена.
- Хочу рассказ написать.
- О чем?
- О России.
- О че-ем?!
- Господи Боже ты мой! Глухая ты, что ли? О России!!!
- Galmez-vous, je vous en prie [Успокойтесь, прошу вас (фр.).]. Что ж ты можешь писать о России?
- Мало ли! Начну так: "Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге... Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской..."
- Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
- А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности Невскую улицу! Итак: "...высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к "Медведю". "Что, холодно, monsieur?" - спросил метрдотель, подавая карточку. - "Mais oui [Ну да (фр.).], - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!"
- Послушай, - робко перебила жена. - Разве есть такое слово "замерзавец"?
- Ну да! Человек, который быстро замерзает, - суть замерзавец. Пишу дальше: "Прошу вас очень, - сказал тот молодой господин. - Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais [Хорошая свежая рыба (фр.).] и одну рюмку рабиновку".
- Что это такое - рабиновка?
- Это такое... du водка.
- А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка - жена Рабиновича.
- Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
И принялся грызть перо. Грыз до утра.
* * *
И еще год пронесся над писателем и его женой. Писатель пополнел, округлел, завел свой auto - вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, - щедро оплачивала его - "сет селебр рюсс" [Этот знаменитый русский (фр.).].
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл "Боже, царя храни...". Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России...
- О, нотр повр Рюсси! [Наша бедная Россия (фр.).] - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия.
Пришел. Сел. Написал:
"Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен [Настоящая петербургская (фр.).]. Один молодой господин ходил по одна улица, по имени сей улица: Крещиатик. Ему очень хотелось manger [Есть (фр.).]. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse de [Официант, одну чашку (фр.).] рабинович и одна застегайчик avec [С (фр.).] тарелошка с ухами..."
* * *
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
- А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки!
- Да, - ухмыльнулся мой собеседник. - Трудно вам уехать из русского города!