Я могъ начать эту главу криками негодованiя, язвительно замѣтить, что вотъ дескать какiе професора у насъ были и т. д., то есть излить свою жолчь страницахъ на пяти, – но увы! никакъ не могу сдѣлать этого. При воспоминанiи о професорахъ химiи и геогнозiи улыбка самая добродушная, самая незлобивая, появляется на лицѣ моемъ; мы вѣдь и тогда не сердились на сихъ почтенныхъ мужей, а какъ – то добродушно – терпѣливо переносили ихъ. Что спрашивать съ человѣка, когда онъ не въ силахъ ничего. Притомъ, оба професора были люди очень добрые и простодушные, они сознавали сами, что отжили свой вѣкъ, – но надо – же выслужить пенсiю?
Толстый, съ жирнымъ, румянымъ лицомъ, слегка плѣшивый, съ прiемами фокусника, величественно встаетъ передо мною образъ професора Химiи, слышится его округленная, однобразная рѣчь; сладость какая – то была въ звукахъ его голоса, точно глотаешь что нибудь маслянистое. Онъ такъ прiобыкъ въ преподаванiи, что повторялъ свои лекцiи чуть – ли не слово въ слово изъ году въ годъ; опыты всегда дѣлалъ одни и тѣже; даже всякiй годъ тщился сдѣлать анализъ сахара и всякiй годъ равно не удачно. Мнѣ особенно нравилась его вступительная лекцiя, начинавшаяся постоянно такъ: названiе химiи происходитъ отъ слова хеми; такъ называли древнiе евреи Египетъ и т. д. Затѣмъ слѣдовала неизмѣнная острота, что хеми значитъ чорная земля, слѣдовательно заниматься химiей значитъ заниматься чернокнижiемъ. Опыты постоянно не удавались почтенному професору. «Вотъ сейчасъ образуется синiй осадокъ», объявлялъ онъ… Въ полной увѣренности онъ засучивалъ рукава, съ важнымъ видомъ приливалъ реактива, – и, о ужас! получался какой – то мутнозеленоватый осадокъ. Професоръ этимъ не смущался; онъ встряхивалъ пробирку и говорилъ: «ну, видите, слегка синеватый». Сознаться, что онъ ошибкой какъ – нибудь реактивы перепуталъ, професоръ не рѣшался.
Чтенiя его были невыносимо однообразны; точно читаешь сухой и не совсѣмъ толковый учебникъ; ни одного живого замѣчанiя или сближенiя; остроты, которыми уснащалъ свою рѣчь почтенный наставникъ, были ужасно плоски и главное повторялись. Теоретическихъ соображенiй професоръ не долюбливалъ; оттого у него не было никакой системы въ чтенiяхъ; кажется, по его мнѣнiю, для изученiя химiи требовалось только громадная память. Что такое пай професоръ излагалъ какъ – то не ясно; а различiе между паемъ и эквивалентомъ онъ считалъ самымъ неудачнымъ нововведенiемъ Жерара. Однажды онъ даже потерпѣлъ отъ студентовъ по этому поводу сильное пораженiе, такъ что прервалъ дебатъ словами: «однако пора за дѣло, господа!» и началъ свою скучную лекцiю.
Замѣчу, что такое безсистематичное изложенiе химiи приводитъ къ тому, что у студента черезъ годъ, много два – если онъ не продолжаетъ спецiально заниматься Химiею – всѣ свѣдѣнiя испаряются. Да и какъ, въ самомъ дѣлѣ, удержать въ памяти множество фактовъ, связанныхъ чисто искуственно, да и то на живую нитку? Мнѣ разсказывалъ одинъ бывшiй ученикъ почтеннаго професора, что ему черезъ годъ послѣ окончанiя курса (блистательнаго; онъ считался однимъ изъ лучшихъ учениковъ) случилось присутствовать на диспутѣ по каѳедрѣ химiи. «Слушаю я, говорилъ онъ, и ничего не понимаю; слова будто знакомыя, но для меня совершенно безсмысленныя. Я мечталъ, что порядочно учился химiи и что – же? черезъ годъ оказалось, что я ничего не знаю.»
Въ юности своей професоръ занимался, былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ Либиха; даже открытiе сдѣлалъ. По поводу этого открытiя, Либихъ съострилъ, что «не N открылъ теобраминъ, а теобраминъ открылъ N.» Докторская дисертацiя почтеннаго професора одна изъ лучшихъ русскихъ дисертацiй. Но достигнувъ своей цѣли, професоръ опочилъ отъ дѣлъ своихъ. Онъ сначала запустилъ, ничего не читалъ, надѣясь на каникулахъ прочтетъ всѣ новости, а тутъ лѣто на бѣду стояло жаркое; лѣнь прежде насъ родилась и т. д. По собственному сознанiю професора, онъ съ 1842 г. ничего не читалъ. Единственный трудъ, которымъ онъ занимался – это составленiе «Элементарнаго курса Химiи.» Ежегодно на университетскомъ актѣ, ректоръ, исчисляя учоные труды професоровъ, упоминалъ, что професоръ химiи трудится надъ окончанiемъ своего «Элементарнаго курса.» Лѣтъ шесть онъ трудился и никакъ не могъ окончить. Затѣмъ года три ректоръ умалчивалъ о дѣятельности професора, а тамъ опять професоръ началъ «оканчивать свой элементарный курсъ.» Курсъ до сихъ поръ не оконченъ и я не сомнѣваюсь: сшита – ли даже тетрадь, гдѣ онъ будетъ писаться, или професоръ еще оканчиваетъ «сшиванiе», да такъ и умретъ не окончивши.
Въ такихъ трудахъ проводилъ время професоръ, а наука, какъ нарочно, летѣла впередъ на всѣхъ парусахъ; открытiе за открытiемъ, – а тутъ еще эти Жераръ или Лоранъ; нѣтъ, ужь лучше махнуть на все рукой и погрузиться въ Нирвану. О Жерарѣ и Лоранѣ професоръ положительно не имѣлъ никакого понятiя. Есть преданiе, что онъ какъ – то вздумалъ прочитать ихъ сочиненiя и по обычаю своему отложилъ до «каникулъ.» Приѣхавъ въ деревню, онъ въ одно прекрасное (или вѣроятнѣе дождливое) утро вздумалъ отъ скуки и «умственнымъ позаняться.» Хвать похвать, анъ книги остались въ городѣ. Что – жь тутъ дѣлать? значитъ не судьба… Пока професоръ собирался написать, чтобъ ему переслали въ деревню книги, пока написалъ, пока книги были посланы и получены, – каникулы кончились. Професоръ возвратился въ Петербургъ, не дождавшись книгъ; снова пришлось ихъ выписывать изъ деревни и т. д. Операцiя, повторившаяся раза три – четыре и наконецъ заставившая утомленнаго понесенными трудами професора отложить всякое попеченiе. Онъ такъ и представилъ дѣло «волѣ Божiей!»
Одно время у него не было доцента, и онъ принужденъ былъ читать курсъ «органической химiи.» Познанiя его въ этой части науки были весьма ограничены; какъ тутъ быть? – професоръ пустился на хитрости. Онъ взялъ нѣмецкое руководство (именно Шлоссбергера) и переводилъ его лекцiи. Эти упражненiя въ нѣмецкомъ языкѣ были весьма курьезны. Случалось, что професоръ переводилъ фразу не дочитавъ до конца; фразы у нѣмцевъ длинныя и на бѣду отрицанiе забирается на самый конецъ. Ну и выходило, что професоръ приписывалъ какому нибудь соединенiю какiя нибудь положительныя качества, доходилъ до конца фразы, краснѣлъ и объявлялъ, что все это «не такъ, все надо понимать на оборотъ».
Въ лабораторiи, – мы называемъ такъ комнату, предназначенную для практическихъ занятiй студентовъ, единственно изъ чувства приличiя, – ничего путнаго не дѣлалось, да безъ руководителя начинающимъ заниматься трудненько. Студенты занимались анализами единственно для того, чтобъ «отдѣлаться». При томъ – же почтенный наставникъ, являвшiйся въ видѣ мага и волшебника, только мѣшалъ своими плоскими шуточками и замѣчанiями и рѣшительно отбивалъ всякую охоту заниматься. Единственно чему у него было можно научиться, это – открывать стклянки съ реактивами. Откупоривать стклянки онъ былъ дѣйствительно великiй мастеръ. Похаживая взадъ и впередъ по лабораторiи, онъ дѣлалъ замѣчанiя въ родѣ слѣдующихъ: песокъ есть главный врагъ аналитиковъ. Если кто проносилъ мимо его приборъ для добыванiя сѣрнистаго водорода, то онъ говорилъ: «а нельзя – ли, для прогулокъ, подальше выбрать закоулокъ.» Если кто приливалъ въ пробирку реактива не оборачиваясь къ стѣнѣ, то онъ замѣчалъ: «оборотитесь лицомъ къ непрiятелю». И вѣчно эти замѣчанiя. Были однако господа, которые обращались къ професору за совѣтами: какую – бы имъ предпринять работу? Професоръ не затруднялся въ совѣтѣ. – «А вотъ – съ», совѣтывалъ онъ, – «вы человѣкъ богатый, купите – ка ртути, да проготовьте всѣ ртутныя соли.» Студентъ покупалъ ртути и начиналась пачкотня. Другому заказывалъ професоръ приготовить мѣдныя соли и т. д. Для какой цѣли производились эти работы? Какую пользу приносили они студенту? Результатомъ ихъ было то, что «занимавшiйся ртутью» на экзаменѣ о ртути – то и отвѣчалъ плохо; а приготовившiй всѣ мѣдныя соли не зналъ ни ихъ свойствъ, ни того, какъ онѣ приготовляются.
Еще милѣе былъ професоръ минералогiи и геогнозiи. Онъ былъ нѣмецъ и порусски говорилъ вродѣ того, какъ Вральманъ въ «Недорослѣ», съ тою разницею, что смыслъ вральмановскихъ рѣчей понятенъ, а почтеннаго професора часто совсѣмъ понять было нельзя. Довольно сказать, что онъ смѣшивалъ слова «уголъ» и «уголь», вмѣсто «атомы» произносилъ «атЪми», а вмѣсто «ложатся» – «лягаются». Я былъ у почтеннаго професора на четырехъ, никакъ не больше, лекцiяхъ и передамъ читателямъ почти все что вынесъ изъ его аудиторiи. На третьемъ курсѣ онъ читалъ минералогiю. Въ юности своей професоръ согрѣшилъ: при помощи студентовъ перевелъ свои записки на русскiй языкъ и предалъ ихъ тисненiю. На лекцiяхъ онъ раскрывалъ свою книжечку, вооружался pince – nez и начиналъ читать, страшнѣйшимъ образомъ перевирая слова. Слѣдя по книгѣ еще можно было понять что читаетъ учоный мужъ, – но слушая его можно было или хохотать надъ его уморительнымъ произношенiемъ, или спать. Не желая заниматься ни тѣмъ, ни другимъ, я избралъ благую часть: именно купилъ себѣ книжку и пересталъ ходить на лекцiи. Замѣчу еще, что во время печатанiя книжки, професоръ былъ преподавателемъ въ одномъ изъ провинцiальныхъ университетовъ, и примѣры въ его книгѣ были сдѣланы не совсѣмъ точные, именно были выбраны минералы, имѣвшiяся въ томъ университетскомъ кабинетѣ. Отсюда при чтенiи выходили преуморительныя вещи.
Были однако охотники посѣщать аудиторiю почтеннаго професора, не пропускавшiе ни одной его лекцiи. Я никакъ не могъ понять чего они тамъ видали? Не было имъ другого дѣла что – ли? Или дѣлали они это изъ приличiя? Научиться они ничему положительно не могли; доказательствомъ служитъ то, что знали они минералогiю никакъ не лучше (если не хуже) насъ грѣшныхъ. Одинъ изъ нихъ – чуть – ли не самый прилежный – на экзаменѣ не могъ сказать таблицы твердости минераловъ.
На экзаменѣ изъ третьяго курса въ четвертый, професоръ, вызвавъ меня, всталъ съ кресла, разсшаркался и сказалъ: «честь имѣю рекомендоваться, професоръ какой – то?» Я отвѣчалъ ему тѣмъ – же. Послѣ экзамена професоръ изъявилъ надежду, что мы въ будущемъ году будемъ чаще видѣться. Я съ своей стороны обнадежилъ его, и въ тоже время подумалъ: «какъ – же, держи карманъ шире».
На четвертомъ курсѣ я только разъ посѣтилъ аудиторiю любезнаго професора. Лекцiя была до того популярна и поучительна, что я разскажу ее. Началась она тѣмъ, что професоръ похвалилъ одного изъ своихъ слушателей за то, что онъ носитъ лупу на ленточкѣ. При этомъ былъ разсказанъ анекдотъ, какъ професоръ однажды во время путешествiя спалъ на сѣнѣ, какъ у него изъ кармана вывалилась лупа, какъ онъ долго искалъ ее, сколько заплатилъ хозяину постоялаго двора за то что онъ перетрусилъ все сѣно, отыскивая лупу и т. д., – какъ лупа все таки не нашлась и какъ натуралисту трудно обойтись безъ лупы. За тѣмъ начались дебаты на чемъ удобнѣе носить лупу: на ленточкѣ или гумиластиковомъ шнуркѣ. Шолковая ленточка одержала послѣ довольно продолжительныхъ пренiй верхъ, такъ какъ она прочнѣе. По окончанiи этого учонаго спора, професоръ вытащилъ изъ бокового кармана засаленную тетрадку. Тетрадка эта содержала курсъ професора, написанный по нѣмецки, лѣтъ 15–ть тому назадъ. Онъ раскрылъ ее и провозгласивъ: «милостивые государи», началъ переводить ломанымъ русскимъ языкомъ. Это продолжалось ксчастiю недолго. Студенты отъ нечего дѣлать начали разсматривать выставленные образцы горныхъ породъ. – «Господа! пожалуйста не перепутайте; кладите въ туже коробочку, изъ которой берете,» сказалъ професоръ и по сему удобному случаю разсказалъ два анекдота, одинъ изъ которыхъ я передамъ читателямъ.
– «Вотъ – та что случилось съ нашимъ знаменитымъ ученымъ генераль Гельмерсенъ, началъ профессоръ. Однажды – та генераль Гельмерсенъ былъ – та въ Берлинскiй музеумъ. Ну, и консерваторъ – то Вейссъ далъ ему посмотрѣть ящикъ съ окаменѣлости, который опредѣлялъ самъ – та д’Орбиньи. Ну и та, генераль Гельмерсенъ разсматривалъ эта ящикъ и уронилъ. Тутъ – та прибѣжалъ консерваторъ – та Вейссъ и заплакалъ. Ну, а генераль Гельмерсенъ пошолъ къ Александръ фонъ – Гумбольдтъ. Что вы такъ печальны генераль Гельмерсенъ? Тотъ – та разсказалъ ему. – Ну, не печальтесь генералъ Гельмерсенъ, сказалъ Александръ фонъ Гумбольдтъ, д’Орбиньи мой прiятель, онъ будетъ еще разъ опредѣлять.» За тѣмъ былъ разсказанъ подобный, но уже не столь интересный анекдотъ.
Снова началось чтенiе грязной тетрадки; при переводѣ професоръ сморозилъ что – то такое, что вся аудиторiя расхохоталась. Это послужило поводомъ къ разговору о трудности изученiя русскаго языка. Звонокъ прервалъ этотъ интересный разговоръ. Вотъ и все, что я вынесъ изъ посѣщенiя лекцiй почтеннаго професора.
На выпускномъ экзаменѣ професоръ – какъ самъ потомъ разсказывалъ – удивился моимъ знанiямъ, и должно быть онъ дома занимался «прибавилъ онъ – я его никогда не видалъ лекцiи.» Справедливость требуетъ прибавить, что свѣдѣнiя мои были весьма и весьма ограничены, – но что мудренаго, что и имъ удивился професоръ? – все – же мы готовились по новымъ руководствамъ, а онъ кромѣ своей грязной тетрадки ничего не зналъ.
Замѣчательна еще слѣдующая черта ученаго лакейства, о которой не безъ гордости повѣствовалъ почтенный професоръ: онъ не посмѣлъ сказать г. Розе, что змѣевикъ встрѣчается на Уралѣ въ сплошныхъ массахъ единственно потому, что знаменитый учоный былъ противнаго мнѣнiя. Зачѣмъ – дескать обижать старика.
На экзаменѣ отъ насъ требовались самыя ничтожныя свѣдѣнiя. Такъ напр. выставленно было 80 образцовъ горныхъ породъ и минераловъ, названiя которыхъ студенты должны были знать; мѣстонахожденiе минерала, его кристалическая форма и проч. – все это считалось ничтожными подробностями.