Въ извѣстномъ вамъ нумерѣ Петербургской гостиницы долго не вставала на другой день его хорошенькая обитательница. Сѣренькое утро, освѣщенное неяркимъ блескомъ ноябрьскаго солнца, давно уже глядѣло въ окна, и въ постели чувстовалмся непріятный холодъ нетопленой комнаты, а молодая женщина кажется боялась пошевельнуться подъ одѣяломъ и безъ всякаго опредѣленнаго выраженія глядѣла лѣниво раскрытыми глазами на окна, успѣвшія запотѣть и кое-гдѣ замшиться инеемъ. Комната еще сохраняла вчерашній отпечатокъ дороднаго безпорядка: раскрытый чемоданъ, на половину и спѣшно опорожненный, скомканная блуза, какая-то кофточка, снятая вечеромъ, и тутъ же брошенное предъ кроватью платье -- все это, не прибранное, валялось по угламъ и на мебели, и по всему этому равнодушно скользилъ взглядъ вырывшей въ подушки и жавшейся отъ утренняго холода молодой женщины. Большіе, сѣрые, отливавшіе морскою водой глаза что-то думали и перебирали въ памяти -- и вѣрно не очень грустное, потому что лицо, неподвижно лежавшее на упругой массѣ темнорусыхъ волосъ, отражало спокойное и какое-то балованное выраженіе.
Наконецъ молодая женщина потянулась на постели, поправила высунувшіеся на лобъ волосы, отбросила одѣяло и, поежилась почувствовавшими холодъ плечами, привстала на кровати. Ея глаза обошли комнату, ища сонетку; но сонетки, по провинціальному обычаю, не оказалось. Отыскавъ не обутыми ножками туфли, пріѣзжая накинула блузу, и отворивъ запертую изнутри дверь, кликнула горничную. Та тотчасъ явилась, съ аккуратно сложенною и запечатанною какимъ-то эффектнымъ гербомъ запиской.
-- Изъ конторы отвѣтъ прислали, объяснила она.
На конвертѣ крупнымъ генеральскимъ почеркомъ было надписано "Катеринѣ Петровнѣ Шелопатовой". Молодая женщина нетерпѣливо сломала печать и прочла:
"Обожаемая Катишь! Письмо твое наполнило меня радостью, съ которою лишь нетерпѣніе прижать тебя къ груди моей можетъ состязаться! На крыльяхъ онаго (это оное относилось къ нетерпѣнію) уже стремлюсь къ тебѣ и прибуду сегодня же къ обѣду. Брошу все, но не отложу до другаго дня счастье видѣть тебя. Безъ памяти отъ тебя твой
"Степанъ Соловцовъ."
Записка, скомканная въ рукѣ, скользнула въ карманъ блузы; Катерина Петровна тряхнула головой, на которой колыхались спутанныя пряди волосъ, и отвернула рукава.
-- Ну, Дуня, теперь умываться, чесаться и одѣваться, распорядилась она.
Спустя часа два, она уже шла по главной улицѣ города, заглядывая въ окна магазиновъ и сторонясь предъ рѣдкими прохожими, съ любопытствомъ останавливавшими на ней не привыкшій къ незнакомымъ встрѣчамъ провинціальный взглядъ. Отыскавъ магазинъ наружность котораго показалась ей наиболѣе внушительною, она вошла, и бѣгло осмотрѣвъ предложенные ей наряды, выбрала нѣсколько дорогахъ вещей и велѣла тотчасъ отнести къ ней въ нумеръ.
-- Счетъ пришлите мнѣ тоже въ гостиницу, сегодня въ пять часовъ, приказала она.
Оттуда она зашла въ другой магазинъ, выбрала двѣ шляпки, и точно также велѣла прислать счетъ въ гостиницу, въ пять часовъ. Модистка разложила предъ ней нѣсколько кружевныхъ вещей; молодая женщина равнодушно посмотрѣла на нихъ и потянула одну за конецъ.
-- Это дорого? спросила она. Модистка назвала довольно крупную сумму.
-- Да, это дорого, равнодушно отказалась Катерина Петровна.-- Впрочемъ, прибавила она, останавливаясь въ дверяхъ, пришлите вмѣстѣ со счетомъ; можетъ-быть я и возьму.
-- Я къ вамъ сейчасъ это пришлю, предупредительно вызвалась модистка.
-- Нѣтъ, въ пять часовъ, настойчиво повторила молодая женщина.
Вернувшись въ нумеръ, она уже нашла на столѣ цѣлую гору картонокъ. Предъ зеркаломъ стоялъ роскошный букетъ живыхъ цвѣтовъ.
-- Откуда букетъ? спросила Катерина Петровна горничную.
-- Человѣкъ принесъ и не сказалъ отъ кого, отвѣтила та. Молодая барыня строго и какъ-то внушительно посмотрѣла ей въ глаза.
-- Но вы, моя милая, знаете чей это былъ человѣкъ? произнесла она. Дуня тотчасъ отвѣтила:
-- Изъ княжеской конторы.
-- Постарайтесь и на будущее время всегда знать отъ кого что прислано, внушительно замѣтила ей барыня.
Картонки были тотчасъ перерыты, разсмотрѣны и отнесены въ другую комнату. Съ помощью горничной одно изъ купленныхъ платьевъ было тутъ же примѣрено, и Катерина Петровна, внимательно осмотрѣвъ его на себѣ въ зеркалѣ, рѣшилась остаться въ немъ.
-- Какъ только пріѣдетъ Соловцовъ, дайте мнѣ знать, обратилась она къ горничной.
-- Слушаю-съ, точно обрадовавшись чему-то подхватила камеристка.
-- И вотъ что еще: когда принесутъ изъ магазиновъ счеты, подайте ихъ мнѣ тотчасъ же, кто бы здѣсь ни былъ. А теперь приберите немного въ спальной.
Катерина Петровна подошла къ букету, выбрала изъ него крупную бѣлую камелію, заткнула ее себѣ въ волосы, и захвативъ со стола какую-то книжку, прилегла на кушетку, протянувъ изъ-подъ платья крошечные кончики туфель.
Въ началѣ пятаго, возокъ, запряженный четвернею княжескихъ разгонныхъ, подъѣхалъ, скрипя по камнямъ, къ подъѣзду гостиницы. Изъ него вылѣзъ мущина высокаго роста, внушительной наружности и неопредѣленнаго возраста; ему могло быть и сорокъ лѣтъ, могло быть и шестьдесятъ. Медвѣжья шуба отлично лежала на его плечахъ, отливая пушистою чернотой; но соболья шапка не шла къ нему, потому что закрывала его дѣйствительно прекрасный лобъ и придавала лицу больше строгости и какой-то даже грубости, чѣмъ слѣдовало. Выбѣжавшій на тротуаръ корридорный почтительно поддержалъ его подъ-локоть. Слегка крякнувъ, онъ взошелъ на крылечко, и обернувшись, басистымъ, раздавшимся на всю улицу, голосомъ приказалъ кучеру ѣхать въ княжескій домъ и предупредитъ людей что вечеромъ онъ заѣдетъ выпить чашку чаю и переодѣться.
Въ гостиницѣ, по какому-то странному свойству провинціальной сообразительности и сообщительности, прислуга уже знала что Соловцовъ пріѣхалъ къ Шелопатовой и будетъ обѣдать у нея въ нумерѣ. Его такъ прямо и вели къ ней по корридору.
-- Что прикажете на обѣдъ, ваше превосходительство? спрашивалъ внезапно очутившійся съ боку хозяинъ.-- Осетрина получена превосходная, стерляди, дупеля есть.
Пріѣзжій остановился и сбросилъ на руки лакею шубу.
-- Стерлядь мороженая вѣрно? спросилъ онъ.
-- Свѣжая, ваше превосходительство, самая свѣжая.
-- Ну, стерлядь дай, разварную, согласился генералъ, всегда тыкавшій хозяина, несмотря на то что тотъ былъ изъ разночинцевъ и носилъ отличные бакены и голландское бѣлье.-- Да нѣтъ ли раковъ? продолжалъ онъ уже задумчиво.
-- Раки чрезвычайные есть, отвѣтилъ хозяинъ.-- Можно алябарделезъ, а то и нафаршировать, если прикажете....
-- Аля-барделезъ, голубчикъ, аля-барделезъ, подхватилъ съ оживленіемъ генералъ, пріятно встряхнулся всѣмъ тѣломъ, такъ что крупныя звенья цѣпочки слегка звякнули у него на животѣ.-- И понимаешь, лучкомъ присыпь немного и чтобъ жижка, жижка эта самая чтобъ была! пояснилъ онъ, причмокивая и смакуя губами.
У Соловцова былъ отъ природы такой непроизвольно громкій голосъ что что бы онъ ни говорилъ, его слышно было въ цѣломъ домѣ; даже у себя въ деревнѣ, отъ скуки валяясь до тошноты по диванамъ, онъ зѣвалъ и икалъ такъ громко что въ людской, помѣщавшейся подъ его кабинетомъ, камердинеръ Василискъ каждый разъ различалъ эти привычные звуки и замѣчалъ, подкинувъ головой: "не спокоится никакъ, чортъ этакій"; а княгиня Дарья Ипатовна Озерецкая, жившая на другой половинѣ, присылала узнать не нужно ли чего Степану Андревичу. Въ гостиницѣ корридорные очень любили когда Степанъ Андреичъ говорилъ, и всегда сходились его слушать.
-- Еще что прикажете, ваше превосходительство? Продолжалъ почтительно спрашивать хозяинъ.
-- Ну, остальное такъ.... что-нибудь такое.... сообрази. И что-нибудь сладкое тамъ..
-- Мусьедуазъ можно, предложилъ хозяинъ.-- Или еще желе на шампанскомъ.
-- Ну, маседуанъ, или тамъ что-нибудь такое: ты сообрази.
-- Слушаю, ваше превосходительство. Я соображу.
Соловцовъ пошелъ дальше, нѣсколько раскачивающейся походкой, приводившею въ движеніе и плечи, и руки, и весь станъ, плавно колебавшійся въ таліи при каждомъ шагѣ. Предъ двойною дверью ведшею въ нумеръ Катерины Петровны ему попалась Дуня; онъ остановился и съ большимъ интересомъ посмотрѣлъ на нее.
-- Въ горничныхъ здѣсь, душечка, служите? спросилъ онъ, и насколько не стѣсняясь тѣмъ что первая дверь была отворена, взялъ ее обѣими руками за голову, приподнялъ и поцѣловалъ. Дуня слабо отпихнулась.
-- Что его вы вздумали, Степанъ Андреичъ, проговорила она.
-- А? а ты знаешь меня? я тебя никогда не видѣлъ, простодушно и ужасно громко продолжалъ генералъ. Онъ дѣйствительно былъ очень забывчивъ на счетъ горничныхъ и не помнилъ что ужь нѣсколько разъ точно такимъ же образомъ цѣловалъ Дуню.-- Мнѣ казалось что тутъ какая-то другая вертѣлась.-- А какъ тебя зовутъ, милочка?
-- Дуней-съ.... прошептала горничная, и чтобъ пропустить Соловцова, посторонилась такъ что оба они очутились въ узенькой дверной коробкѣ.
-- Мм... хорошенькая.... что-то такое промычалъ генералъ, и потрогалъ ее двумя пальцами.
Катерина Петровна, своевременно предупрежденная горничной о пріѣздѣ Соловцова, давно уже ждала его въ весьма напряженной позѣ, и спустивъ съ кушетки одну ногу, готовилась при первомъ скрипѣ двери швырнуть книгу на подъ и броситься на встрѣчу гостю; нѣкоторый сценическій навыкъ (она очень недавно оставила сцену) подсказалъ ей это движеніе. Оставаясь въ своей напряженной позѣ, она слышала не только распоряженія генерала относительно обѣда, но и любезности обращенныя имъ къ Дунѣ. Послѣднія, однакожь, не произвели на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія; она просто съ любопытствомъ слушала.
Когда генералъ отворилъ, наконецъ, дверь и, по привычкѣ наклонясь подъ притолкой, переступилъ порогъ, движеніе къ которому приготовила себя Катерина Петровна послѣдовало съ такою стремительностью, что они оба столкнулись на срединѣ комнаты, чему сами даже нѣсколько испугались, а брошенная книга сильно ударила генерала по мозоли и тѣмъ причинила ему значительную боль.
-- Наконецъ-то! Степанъ Андреичъ! отозвалась первая Катерина Петровна, и генералъ почувствовалъ прикосновеніе шумящихъ, мягкихъ складокъ и слабый запахъ скрученныхъ въ густыя и тяжелыя косы волосъ. Все это, впрочемъ, продолжалось одно мгновеніе, потому что когда онъ нагнулся, въ намѣреніи поцѣловать слабо толкнувшуюся объ его грудь головку, губы его поймали только воздухъ, а протянувшіяся руки скользнули по какой-то шелковой оборкѣ.
-- Садитесь, пригласила Катерина Петровна, повернувъ къ нему кресло, и сама, оправляя шелестящія складки, опустилась на стоившую рядомъ кушетку. Генералъ сѣлъ, но предварительно повернулъ кресло такъ что оно совсѣмъ прижало Катерину Петровну, и тотчасъ потянулъ у нея руку. Это ему позволили.
Когда онъ сидѣлъ теперь, безъ шапки, свободно раскинувъ свои крупные члены и слегка перегнувъ талію -- можно было получить опредѣленное понятіе о красотѣ его лица и фигуры. Красота эта была совсѣмъ особеннаго свойства, и попадись кому-нибудь такая наружность въ иностранцѣ, всякій назвалъ бы ее скорѣе грубою и даже безобразною, чѣмъ красивою; не потому чтобы къ иностранцамъ мы были взыскательнѣе, а потому что у Француза или Нѣмца такія крупныя, неправильныя черты и такое излишество въ размѣрахъ непремѣнно получило бы отпечатокъ или тупости, или свирѣпости, тогда какъ свободныя формы и расплывающіяся черты Степана Андреевича производили преимущественно впечатлѣніе доброты и простодушія, и самое излишество мяса и кости не чуждо было породистости и даже нѣкотораго джентльменства. Выпуклый, бѣлый, тронутый какими-то почти художественными морщинами лобъ особенно могъ бы поразить выраженіемъ прямоты и породы: такіе лбы встрѣчаются только у немногихъ русокихъ дворянскихъ фамилій, въ семейной хроникѣ которыхъ нѣтъ воспоминаній ни о вывезенныхъ изъ Парижа куаферахъ, ни о приключеніяхъ на заграничныхъ водахъ. Короткіе, мягкіе, съ легкою просѣдью волосы росли отъ ушей и отъ лба вверхъ и напереди поджимались въ маленькій хохолокъ, выпуклости характернаго черепа свободно обозначились сквозь ихъ густыя пряди. И несмотря на крутые контуры этой головы, красиво посаженной на сильную шею, какая-то внутренняя мягкость непонятными путями проступала въ наружности Степана Андреевича и сообщала его лицу и фигурѣ оттенокъ чего-то милаго и вмѣстѣ съ тѣмъ чего-то такого что встрѣчается только у людей не привыкшихъ ломать надъ чѣмъ-нибудь голову и глядящихъ на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами.
Эта привычка глядѣть на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами едва ли не составляла главной и отличительной особенности Степана Андреевича. Въ противоположность множеству тѣхъ, можетъ-быть очень развитыхъ, но въ сущности мелкихъ и изъѣденныхъ всяческимъ сомнѣніемъ людей, которые усложняютъ себѣ бремя жизни безплоднымъ раздумываемъ надъ ея явленіями, Степанъ Андреевичъ облегчалъ себѣ это бремя какою-то не размышляющею выносливостью своей натуры. Онъ, напримѣръ, остался холостякомъ не оттого чтобъ имѣлъ какія-нибудь невыгодныя для брака убѣжденія или дорожилъ свободой, а просто такъ, потому что не представилось подходящаго случая, да еще развѣ по врожденному отвращенію ко всякаго рода предпріятіямъ; а представься удобный случай, онъ бы женился, и навѣрное былъ бы отличнымъ, немножко безпечнымъ, но добрѣйшимъ и деликатнѣйшимъ семьяниномъ. Крестьянская реформа значительно разстроила его состояніе; тѣмъ не менѣе къ оппозиціи онъ не присталъ, хотя когда его съ раздраженіемъ спрашивали: неужели ему все равно; отвѣчалъ съ нѣкоторою задумчивостію: "ну, какъ же опять все равно? То я получалъ шестнадцать тысячъ доходу, а теперь шесть", и въ глубинѣ души относился къ этому обстоятельству такъ точно какъ отнесся бы къ неурожаю, градобитію или пожару. Въ полку, которымъ онъ командовалъ въ концѣ своей военной карьеры, его любили какъ немногихъ командировъ, хотя ни при комъ не было такихъ злоупотребленій какъ при Соловцовѣ; Степанъ Андреевичъ даже и въ отставку вышелъ вслѣдствіе своего совершеннаго неумѣнія справиться съ этими злоупотребленіями, да еще развѣ отъ нѣкотораго смутнаго страха предъ новыми порядками, какіе начали заводить по полковой части. У княгини Озерецкой, находившейся ему двоюродною сестрой и съ семействомъ которой у него велась издавна близкая дружба, онъ поселился опять-таки вовсе не вслѣдствіе какихъ-нибудь опредѣленныхъ и практическихъ соображеній, а просто потому что жить у нея ему было пріятно. Еслибы стеченіемъ какихъ-нибудь обстоятельствъ другой образъ жизни показался ему несомнѣнно пріятнѣе, онъ не задумываясь ни минуты перешелъ бы къ этому другому образу жизни. Все что ему нравилось дѣлать онъ дѣлалъ не соображаясь ни съ какими принципами; но въ дурныхъ поступкахъ никто не могъ бы укорить его, и опять-таки не оттого чтобъ онъ по убѣжденію остерегался поступать дурно, а потому что дурныя дѣла не доставляли ему никакого удовольствія. Привычками своими онъ очень дорожилъ и не любилъ до раздраженія если имъ встрѣчалась какая-нибудь помѣха. Одною изъ такихъ привычекъ была привычка сорить деньгами, и когда доходы его уменьшились, онъ отъ нея не отсталъ, хотя чувствовалъ что запутываетъ больше и больше свои дѣла. Это было постоянное и самое темное пятно на горизонтѣ Степана Андреевича: оно заставляло его иногда, какъ онъ выражался, плевать печенью. Женщинъ онъ любилъ чрезвычайно и ради нихъ нерѣдко проявлялъ подвижность и дѣятельность, не вполнѣ свойственныя его натурѣ; но и тутъ онъ только слѣдовалъ привычкѣ доставлять себѣ пріятное,-- привычкѣ, руководившей всею его жизнію. Женщины ему нравились всякія: княжны, актрисы, камеліи, графини, горничныя, цыганки, деревенскія бабы; но женщинъ образованныхъ и утонченныхъ предпочиталъ простымъ и необразованнымъ. Возню съ женщинами онъ до того привыкъ считать чѣмъ-то существеннымъ и обязательно входящимъ въ человѣческую жизнь что еще бывши полковымъ командиромъ судилъ объ офицерахъ по мѣрѣ ихъ успѣховъ между прекраснымъ поломъ и слѣдилъ за этою частью въ одинаковой степени съ требованіями службы.