На сцене маленького театрика прибавили свету. Это означало, что предстоит выход особенно ценимой любимицы публики.
Сулавский раскрыл раскрашенную программу и прочел:
"Г-жа Лелева. Русские романсы".
"Что-то такое я уже читал про нее в газетах. Провинциальная звездочка", -- подумал Сулавский.
Он вел довольно рассеянную жизнь, но в этот театрик попадал редко. Уж очень дорогое было заведение. Всегда тут встречались знакомые, зазывали ужинать, и вечер обходился в несколько десятков рублей. А у Сулавского не всегда были лишние деньги. Да и вообще он еще не стоял твердо на ногах, получал скромное жалованье и жил у дяди, который иногда давал ему и двести и триста рублей, а иногда по целым месяцам словно забывал о нем, предоставляя ему справляться, как знает, с безжалостными требованиями веселой столичной жизни.
Музыка не ударила по нервам, а заиграла что-то странное, тихое, как бы скрытно-напряженное. Волна звуков медленно нарастала и рассыпалась робкими брызгами. Гул и шум в зале упали.
Чуть смуглая, с продолговатыми серыми глазами и несколько крупным ртом, стройная и гибкая, Лелева вышла из-за нелепой боковой колонны и остановилась близко перед рампой. Длинные ресницы ее опустились, как будто ей мешал яркий свет театральной залы. И при этом короткие, непослушные кончики ее волос вспыхнули рыжевато-бронзовыми искрами, а бледно-смуглое лицо стало еще бледнее.
Сулавский вытянулся и весь насторожился. Он словно почувствовал непонятный, странный толчок -- как будто что-то мгновенно соединило его с этой вышедшей напоказ толпе изящной фигуркой.
"Вздор... не может быть..." -- мелькнуло у него в голове.
Он приставил к глазам бинокль и с минуту усиленно разглядывал Лелеву.
"Она, конечно, она, -- продолжал он спорить с самим собой, -- Надя Колычева. Ни у кого нет такого разреза глаз и таких длинных ресниц. Ее нельзя не узнать. Да она почти не загримирована".
После первых раздавшихся со сцены серебристых звуков меццо-сопрано у Сулавского уже не оставалось сомнений...
Да, это она, Надя Колычева, провинциальная барышня, за которой он робко ухаживал пять лет тому назад. Робко и благоговейно, не соединяя с этим ухаживанием никаких притязаний. Расстояние между ними было слишком велико. Ее отец, отставной генерал, жил довольно открыто, имел собственный дом, держал лошадей и находился в дружбе с губернатором. Сыновья изредка наезжали из Петербурга, где служили в гвардии, а дочь Надя, только что окончившая гимназию, бойкая и хорошенькая, блистала в местном обществе. А он, Сулавский, вчерашний студент, зачисленный в губернаторскую канцелярию, болтался в городе, мечтая о переводе в Петербург и не зная, чем наполнить свои длинные провинциальные досуги.
Но какие недобрые силы вырвали Надю Колычеву из ее семейного уюта я бросили на подмостки маленького петербургского театрика?
Неотвязный вопрос мешал Сулавскому слушать. Он встрепенулся только тогда, когда по зале прошумели рукоплескания. Ему было приятно убедиться, что артистка имеет успех. Потом, когда она опять вышла на сцену, он встал, пробрался боковым ходом в коридор, оттуда в какой-то полуосвещенный уголок между кулисами и стал ждать.
До него доносились то звуки пения, то взрывы рукоплесканий. Потом между размалеванными на холсте колоннами мелькнуло белое платье. Сулавский подвинулся вперед и встретился с Лелевой.