Шафур, прозванный "стариной" за множество шевронов, украшавших рукав его мундира, был человек незлой, но грубый и нетерпеливый. Солдат он был отличный, храбрый; он служил уже тридцать лет, из которых около двадцати пяти провел в Африке. Он участвовал во всех битвах, данных французами в Кабилии, был более или менее опасно ранен раз шесть, а два раза оставался замертво на поле сражения.
Но, несмотря на все свои подвиги, он все-таки оставался простым солдатом. Повышению по службе мешало то, что, во-первых, он был совершеннейший невежда и, во-вторых, имел скверный характер: упрямый, как осел, он вечно завидовал всем и всему, постоянно ворчал, жаловался, что к нему несправедливы, и ругался с утра до вечера; в довершение всего он не упускал случая приложиться к рюмочке.
Но у него было два неоценимых качества, которые и побудили коменданта послать его навстречу Кастейра: он превосходно знал местность и отлично говорил по-арабски.
Путешествие к бени-буслиманам вовсе не нравилось старику; едва они вышли за ворота, как он проворчал, обращаясь к своему товарищу:
-- Нечего сказать, приятная прогулка! Очень нужно было коменданту навязать нам этих трех поросят. Право, он принимает нас за кормилиц!
Дурное расположение духа угрюмого солдата усиливалось, по мере того как им приходилось подниматься все выше по горным тропинкам, хотя и весьма живописным, но очень крутым. Местами эти тропинки шли в тени под высокими кедрами, но большей частью дорога тянулась на солнцепеке, крутыми извилинами, по неровной песчаной местности, усеянной крупными каменьями.
Несмотря на это, Жан так стремился поскорее добраться до бени-буслиманов, что он очень неохотно останавливался на привалах, на которые не скупился Шафур. Мальчику несколько раз предлагали сесть на лошака вместо Мишеля или Франсуа, но он наотрез отказывался и доблестно продолжал идти пешком.
Наконец, спустя четыре часа после утомительного подъема на скалистую возвышенность, маленький караван прибыл в деревню Семура, принадлежавшую бени-буслиманам.
Шейх деревни, толстяк с грубым и маловыразительным лицом, вышел навстречу чужестранцам и объявил им, что видел господина Кастейра накануне и что господин теперь на Бу-Изеле.
Известие это не ослабило мужества Жана, хотя он и изнемогал от усталости, но удвоило дурное расположение духа Шафура.
-- Разве мы не останемся здесь ужинать и ночевать? -- спросил его товарищ.
-- Как бы не так! -- отвечал солдат с многозначительной гримасой. -- Чем нас будет угощать этот старый скряга, шейх Лагдар? Сухими финиками, черными лепешками да гнилой водой! Нечего сказать, хорош ужин! Пусть сам угощается этой дрянью, а мы лучше поскорей уберемся отсюда. Я знаю в трех километрах от Семуры ферму, где нас, по крайней мере, накормят по-христиански. Вперед, живо, чтобы поспеть в Сен-Филипп до ужина!
Час спустя, когда уже начало темнеть, Жан увидел в нескольких шагах от дороги четырехугольное строение с бастионом с одной стороны и башней с другой. Зубчатая ограда придавала этому странному жилищу вид крепости. Это и была та самая ферма Сен-Филипп, о которой говорил Шафур.
Жан увидел в нескольких шагах от дороги четырехугольное строение с бастионом с одной стороны и башней с другой.
Как и рассчитывал старик, фермер со своим семейством как раз собирался ужинать, когда наши путешественники вошли во двор. Неожиданных гостей приняли очень ласково, и не только потому, что фермер был дружен со "стариной", но и потому, что в Алжире гостеприимство чрезвычайно развито. Стол, на котором был накрыт ужин, был большой, и все удобно поместились за ним. Шафур, его товарищ, Жан и оба его брата по достоинству оценили ужин фермера, и можно сказать с уверенностью, что никто из них не пожалел о финиках и лепешках семурского шейха.
После ужина, пока хозяйка готовила постояльцам ночлег, Шафур, уже успевший за столом рассказать, куда и зачем они идут, спросил Жана:
-- Ну что, мальчуган, здесь ведь не так жарко, как на дороге в Семур?
-- Еще бы! -- ответил Жан.
-- Ведь гораздо приятнее сидеть здесь с друзьями, чем таскаться по горам на солнцепеке, умирая от жажды и рискуя каждую минуту свернуть шею? Правду я говорю?
-- Совершенную правду, -- с улыбкой подтвердил ничего не подозревавший Жан.
-- Так вот что я тебе скажу! -- воскликнул Шафур. -- Оставайся-ка завтра здесь, со своими братишками и со своей собакой, а мы с Монистролем одни пойдем навстречу твоему дядюшке. Без вас мы будем двигаться гораздо быстрее, а с вами -- никогда не дойдем. Сегодня ты шел молодцом, но это был только первый день, а завтра ты не так запоешь... Я-то знаю, каковы здесь дорожки! Итак, решено: оставайтесь здесь с Морелем; он будет ухаживать за вами, как за своими детьми.
-- Я очень благодарен господину Морелю, -- твердо и решительно возразил Жан, -- но лучше я тоже пойду навстречу дядюшке.
-- Скажите на милость, каков упрямец! -- вспылил Шафур. -- Ему же добра желают, а он и слушать не хочет!
-- Мы усталости не боимся, мы к ней привыкли, -- добавил Жан. -- И теперь, когда нам остается всего несколько часов до встречи с дядюшкой, неужели мы испугаемся...
-- Значит, ты непременно хочешь идти? -- перебил его старик.
-- Непременно, господин Шафур.
-- Ну как хочешь! -- сказал солдат, побагровев от гнева.
Фермер Морель тоже начал уговаривать Жана остаться, но мальчик стоял на своем.
-- Не приставай к нему, Морель, -- сказал Шафур с притворным равнодушием, -- ведь с этими ребятишками все равно не сладишь!
Старый солдат набил свою трубку и, взяв под руку фермера, увел его во двор.
Довольный, что ему удалось поставить на своем, Жан отправился с братьями в приготовленную для них комнату. Все трое с наслаждением растянулись на мягкой постели и вскоре уснули.
На следующее утро Жан проснулся рано. Хотя солнце едва взошло, его поразила необыкновенная тишина, господствовавшая во всем доме. Он сразу вспомнил, как легко накануне уступил ему Шафур, и в уме у него мелькнуло страшное подозрение. Он наскоро оделся и бросился в конюшню: лошака там не было.
-- Они ушли! -- воскликнул он с отчаянием.
-- Уже с четверть часа, как ушли, -- подтвердил трудившийся во дворе работник. -- Если хотите их догнать, идите скорее.
-- А где господин Морель?
-- Ушел на работу в поле.
Сердце бедного мальчика болезненно сжалось и слезы подступили к глазам, но это была лишь минутная слабость. Он бросился в комнату, разбудил братьев и сказал, что солдаты ушли без них и что им нужно идти как можно скорее, чтобы их догнать.
-- А лошака они взяли с собой? -- спросил Франсуа.
-- Да, с собой, -- ответил Жан.
-- Значит, нам придется идти пешком?
-- Да, пешком.
Франсуа не возражал, а только глубоко вздохнул; он, конечно, предпочел бы ехать, как вчера, на длинной сухой лошадке, как он называл лошака, чем идти пешком по жаре, но делать было нечего.
Через четверть часа они уже были готовы. Покидая ферму, Жан поручил работнику поблагодарить фермера за гостеприимство. Али, который за ночь отлично выспался, весело прыгал перед мальчиками.
Жан был уверен, что если они поторопятся, то непременно догонят Шафура и Монистроля. Дорогу он знал хорошо: вчера он слышал разговор Шафура с Морелем, обсуждавших дорогу: нужно идти вверх по речке Уэд-эль-Абиад до самого ее истока, потом перейти на речку Уэд-эль-Эрс и идти по этой речке до двух гор, Джебель-Гуссун и Джебель-Арума, у подножия которых она протекает, потом взять влево и идти все прямо -- до самого Бу-Изеля. Названия рек и гор Жан, конечно, не запомнил, но дорогу усвоил, а это было главное. К тому же он был убежден, что до Бузеля остается всего несколько миль, и думал даже, что им и не придется идти до конца, а просто на полпути они встретят дядю со шкурой убитого льва.
Жан был уверен, что если они поторопятся, то непременно догонят Шафура и Монистроля.
"А если даже нам придется идти до Бу-Изеля, -- думал он, -- так и то не беда: благодаря доброй мадам Леруа в сумках и карманах у нас провизии на целый день. Значит, бояться нечего. Главное, нужно поспешить, чтобы догнать солдат. Воображаю, какую мину скорчит Шафур, когда увидит нас. Он, верно, думает, что мы до сих пор спим на ферме".
Мысль о том, как будет раздосадован старый служака, заставляла Жана невольно улыбаться. Некоторое время наши маленькие путешественники весело шли по берегу Уэд-эль-Абиад, довольно богатом растительностью. С утра было нежарко, и они не чувствовали усталости. По дороге им попадалось много красных куропаток; Али гонялся за ними, и испуганные птицы с криком разлетались от него. Франсуа, глядя на них, хохотал до упаду. Но мало-помалу он начал отставать и жаловаться на усталость и голод, а Жану не хотелось останавливаться, пока они не догонят солдат.
-- Потерпи еще немного, -- уговаривал он брата, -- они наверняка уже близко. Когда мы их догоним, вы с Мишелем опять сядете на лошака и отдохнете.
Франсуа послушался и прошел еще с полчаса, но Жан и сам уже видел, что его бедный маленький брат совсем выбился из сил. Тогда он решился сделать привал. Дети расположились на берегу, с аппетитом поели, напились воды из речки -- горстями, так как у них не было ни кружки, ни стакана, отдохнули с четверть часа и весело пустились дальше.
Было уже около полудня, солнце жгло сильнее, а дорога, до сих пор сравнительно легкая и удобная, становилась все хуже. Выше по течению у речки Уэд-эль-Абиад начались крутые песчаные берега, кое-где поросшие тощим кустарником. Чтобы не удаляться от воды, которая все-таки навевала прохладу, дети спустились к самой реке. К сожалению, она становилась все меньше и меньше и, наконец, обратилась в узкий ручей, протекавший по скалам, гладкая поверхность которых ярко отражала солнечные лучи. Передвигаться по этим скалам было очень трудно, и, несмотря на все желание идти быстрее, бедные дети вынуждены были часто останавливаться. Наконец, уже к вечеру, они достигли второй реки, Уэд-эль-Эрс, о которой говорил накануне Шафур. Берега этой реки гораздо шире и живописнее. Наши путники страшно устали, в особенности Франсуа, и не могли противостоять искушению присесть и отдохнуть под группой деревьев, бросавших достаточно густую тень. Отдых был им необходим, тем более что они уже опять успели проголодаться. Но прежде чем приняться за еду, все трое с наслаждением напились из реки, вода которой показалась им необыкновенно вкусной, даже сладковатой. Утолив жажду, они доели все, что у них было. Но Жан об этом не беспокоился. Правда, он потерял надежду догнать солдат, но зато был уверен, что Бу-Изель уже недалеко и что они скоро встретят дядю. Не зная, сколько времени прошло с тех пор, как они пустились в путь, он рассчитывал, что вечер наступит еще не скоро. Но вдруг наши путешественники, к полному своему изумленно, внезапно очутились в глубоком мраке. В Алжире, как известно, ночь наступает быстро: сумерек не бывает...
-- Жан, -- дрожащим голосом спросил Франсуа, -- неужели мы будем ночевать здесь, на дороге?
-- Зачем? -- ответил Жан, стараясь говорить как можно веселее. -- Сейчас взойдет луна, мы опять пустимся в путь и скоро дойдем до какой-нибудь деревни, где нас пустят ночевать.
-- А если мы не найдем ни деревни, ни фермы? -- спросил Мишель.
-- Может ли быть, чтобы на такой славной реке не было домов? -- возразил Жан. -- До сих пор мы их не видели, потому что шли такой дорогой, где земля очень сухая и на ней ничего не растет. Что же стали бы разводить фермеры? Здесь -- другое дело; здесь есть и вода, и деревья, и зелень, земля должна быть отличная, и не может быть, чтобы никому не пришло в голову построить здесь дом.
-- Это правда, -- согласился Мишель, -- только взойдет ли луна? Если ее не будет, мы пройдем мимо домов и не увидим их. Посмотри, как темно...
-- Ничего, как-нибудь увидим. А вообще-то я, пожалуй, и не прочь переночевать под деревом.
-- Или где-нибудь в скале... -- добавил Франсуа, который, видя, что братьям не страшно ночевать на дороге, тоже перестал бояться.
-- Одна ночь под открытым небом -- не беда, -- сказал Жан, -- и я уверен, что мы отлично выспимся.
-- Я и сам так думаю, -- поддержал Мишель. -- Ой, что это? Посмотри, Жан, к нам как будто бежит собака.
-- Да, -- согласился Жан, -- видишь, я был прав, здесь где-нибудь неподалеку дом.
Жан начал звать собаку, но она, вместо того чтобы идти на его зов, вдруг взвизгнула и бросилась бежать. Али вскочил с места и бросился было за ней, но, пробежав несколько шагов, вернулся к хозяевам.
-- Какая странная собака, -- сказал Франсуа, -- она точно испугалась нас.
-- А собака ли это? -- засомневался Мишель.
-- Что же это, по-твоему? -- спросил Жан.
-- Почем я знаю? Может быть, волк.
-- Ну, вот еще! Разве ты забыл, что говорил нам Лефильель: в Алжире нет волков.
Жан был прав, волки в Алжире не водятся. Но и Мишель не совсем ошибался. Зверь, о котором шла речь, был не волк и не собака, но имел много общего с обоими. Это был шакал, плотоядное животное, очень распространенное в этих краях. Шакалы, вообще говоря, опаснее для кур и кроликов, чем для людей. Они чаще всего рыскают стаями, штук по тридцать или даже по сорок, высылая вперед разведчиков, которые высматривают, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Тот, которого увидел Мишель, был, по всей вероятности, одним из таких разведчиков, и его пронзительный визг послужил сигналом, которым он хотел предупредить стаю об опасности. В сущности, опасность была не так уж велика. Но если бы стая знала, каких слабых противников она найдет в трех бедных, измученных детях, она, возможно, не разбежалась бы, а скорее могла напасть на них.
Между тем взошла луна.
-- Пора в дорогу, -- сказал Жан, -- я готов об заклад побиться, что не пройдем мы и ста шагов, как увидим где-нибудь свет в окошке или дым из трубы.
-- Помоги мне встать, Жан, -- попросил Франсуа, -- я так устал.
Как часто бывает, бедный ребенок понял, как велика его усталость, только когда пришлось снова пуститься в путь. Он едва мог стоять на ногах. Но он все-таки постарался переломить себя и побрел потихоньку, шаг за шагом, опираясь на Жана и на Мишеля. Жан утешал его, уверяя, что трудно идти только поначалу и что ноги у него постепенно разойдутся. А сам между тем высматривал, нет ли где вдали огонька, один вид которого так оживляет усталого путешественника. Но нигде ничего не было видно. Жан уже начинал понимать, что им далеко не уйти, и решил заночевать под открытым небом. Но ему все-таки хотелось отыскать хоть какое-нибудь убежище, способное защитить их от холода, так как ночь была достаточно свежа. Скал поблизости не было, но местами встречались довольно густые деревья. Жан уже собрался было расположиться под дуплистым пробковым дубом, как вдруг увидел шагах в двадцати от него полуразрушенный шалаш из глины и из древесных ветвей. Это было жалкое убежище, но все же лучше, чем ночлег под открытым небом. Жан быстро вычистил накопившийся в шалаше мусор, натаскал в него листьев и поправил, как мог, ветки на крыше. Спальня вышла хоть и не совсем удобная, но все же в ней можно было провести ночь, не рискуя простудиться.
Как бы там ни было, дети как-то расположились и вскоре уснули глубоким сном. Жан, как старший в экспедиции, выбрал себе самое опасное место -- возле дверей; Али растянулся рядом с ним.
Долго ли спал Жан? Он и сам не знал, но звезды ярко сверкали сквозь щели в плетеной крыше, когда он проснулся от какого-то неожиданного толчка. Его разбудил Али, который с громким лаем бросился на нескольких шакалов, стоявших у самого шалаша. К счастью, шакалы трусливы, и ночные посетители, услышав лай собаки и увидев вскочившего на ноги Жана, тут же разбежались.
Тем не менее после такой тревоги Жан больше не смог заснуть. Удостоверившись, что Мишель и Франсуа спят глубоким сном, он сел так, чтобы ему было видно все поблизости от шалаша, и решил сторожить до рассвета. Али, разогнав шакалов, опять улегся возле своего хозяина и вскоре спокойно заснул. Высоко поднявшаяся луна озаряла всю окрестность мягким светом, позволявшим видеть достаточно далеко. Местами деревья и неровности почвы бросали тени на освещенное пространство, чернеющее причудливыми пятнами. Жан пристально вглядывался в даль, и -- странное дело! -- местность, такая пустынная днем, ночью показалась ему населенной и полной жизни. Каждую минуту мимо него мелькали тени, как бы гоняясь одна за другой. Его слух улавливал в ночной тишине множество неясных звуков; слышались как будто бы торопливые шаги, под которыми осыпались камешки, песок и хрустели ветки. Порой слышались и другие звуки, более угрожающего характера -- зловещий вой шакалов и гиен или далекий грозный рык пантеры или, возможно, льва.
Жан вслушивался в эти разнообразные звуки скорее с любопытством, чем со страхом, так как они слышались довольно далеко от шалаша. Но вдруг все затихло; воцарилось какое-то странное, глубокое и зловещее безмолвие. Жан вздрогнул, как бы предчувствуя приближение какой-то неизвестной опасности, и этот невольный ужас еще усилился, когда Али вдруг вскочил и прижался к нему, дрожа всем телом...
Прошло несколько секунд, и вдруг раздался страшный рев, подобный грому. Жан никогда не слышал львиного рыка, но почему-то тут же узнал его; сердце мальчика замерло в несказанном ужасе, кровь застыла у него в жилах. Перед этой грозной силой он чувствовал себя совершенно беспомощным и беззащитным. Жан не знал, что лев был еще очень далеко, и каждую минуту ждал, что он вот-вот появится перед ним.
Но даже в таком отчаянном положении мальчик не забывал о братьях. "Какое счастье, -- пронеслось у него в голове, -- что они спят и ничего не слышат".
Между тем время шло, а лев не появлялся, и Жан мало-помалу успокоился. Страшный рев слышался через короткие промежутки времени почти до самого рассвета. Но как только взошло солнце, он вдруг прекратился. Вместе с ним затихли и все прочие зловещие ночные звуки, и Жан смог наконец забыть свой ужас в спокойном сне, который восстановил его силы.
Когда храбрый мальчик проснулся, солнце стояло уже высоко над горизонтом. Маленький Франсуа совершенно отдохнул и весело играл с Али, который, по-видимому, и не помнил, как трусил ночью.
Дети вышли из шалаша, умылись в реке и продолжили путь в горы. Провизии у них больше не было, и им пришлось пуститься в дорогу натощак. Несмотря на это, Жан не отчаивался; он был твердо уверен, что все их бедствия должны скоро кончиться.
Горные тропинки, по которым мальчики шли, стараясь не сильно удаляться от реки, становились все круче. Местами тропинка и вовсе исчезала. Жан шел то по холмикам голубовато-серой глины, то по сверкающим, скользким скалам. Местность была совершенно голая, лишь изредка попадались тощие кусты можжевельника. Только вдали, на склонах гор, виднелись желтые прямоугольные пятна: это были скудные хлебные поля, с трудом распаханные и засеянные между скалами.
Около четырех часов дети бодро шли по этой бесплодной местности в надежде добраться до Бу-Изеля. Но он как будто уходил от них все дальше и дальше; нигде не было видно ни деревушки, ни фермы, не встречалось ни одного живого существа.
Между тем наступил томительный полуденный зной. Положение маленьких путников было ужасно. Измученные усталостью и голодом, они едва держались на ногах. Жан благоразумно старался не удаляться от реки; время от времени дети подходили к ней и пили горстями теплую, мутную воду, которая утоляла жажду и хоть немного поддерживала их силы.
Но впереди ребят ожидало новое испытание, самое страшное из всех, какие им пришлось перенести. Жар был невыносимым; стало так душно, что почти невозможно было дышать. И вдруг со всех сторон начала подниматься песчаная пыль, густая и мутная, как туман. Небо, несколько минут тому назад ярко-голубое, вдруг сделалось свинцового цвета, а вскоре полностью покрылось красными облаками. В то же время начал порывами дуть горячий ветер, как будто выходивший из жерла жарко натопленной печки.
Окруженные облаками пыли, ослепленные горячим дуновением, которое жгло им лица, задыхаясь от невыносимого жара, дети в ужасе остановились, не зная, что делать.
Это был сирокко, или симун, гвебли -- ужасный ветер Сахары, губительный для всего живого. От его смертоносного дыхания листья на деревьях моментально сохнут и чернеют, как будто под ними развели огонь. У животных шерсть поднимается дыбом, глаза наливаются кровью; поджав хвост и высунув язык, они торопливо прячутся по своим логовищам. При первом признаке сирокко арабы также скрываются в своих жилищах и, завернувшись в бурнусы, забиваются в угол, стараясь укрыться так, чтобы раскаленный воздух не касался ни одной части тела. Если сирокко застигает в пути караван, верблюды ложатся на землю, а люди прячутся под ними.
Очутившись без защиты, лицом к лицу с этим новым ужасным бедствием, наши маленькие путешественники совершенно растерялись. Им казалось, что настал их последний час. В ушах у них шумело, в глазах мелькали кровавые пятна, дыхание в груди стеснилось; через несколько минут они лежали на земле -- неподвижные, бесчувственные, едва живые.
Бедные дети!