Два часа спустя ветер стих, снова ярко засияло солнце. Если бы не толстый слой красноватого песка, покрывавший землю, можно было подумать, что страшной бури, которая только что свирепствовала во всей округе, и вовсе не было.
Дети все еще лежали без чувств на том же месте, где упали, в олеандровых кустах, окаймлявших речку. Песчаная пыль накрывала их, как одеяло.
Благодаря своему крепкому телосложению Жан очнулся первым. Ему казалось, что он проснулся после тяжелого сна; все тело у него как будто онемело, голова отяжелела, в ушах раздавался какой-то странный шум. Прошло несколько минут, прежде чем он смог сообразить, что с ними случилось. Но мало-помалу к нему возвратились и полное сознание, и прежняя гибкость членов. Только шум в ушах, похожий на стук, все еще продолжался и слышался так ясно, так отчетливо, что мальчик, в конце концов, заподозрил, что это не в ушах у него шумит, а что-то стучит и, похоже, где-то поблизости.
Приподнявшись на локте, он отогнул ветви олеандрового куста, скрывавшие от него реку. То, что он увидел, так поразило его, что он чуть не вскрикнул от удивления и радости. Шагах в двадцати от него, посередине речки стояла молодая аравитянка и стирала белье, как стирают его везде в южном Алжире -- топая по нему ногами. Это-то и был тот шум, который привлек внимание мальчика.
Лицо молодой женщины было открыто, на голове -- черный тюрбан, из-под которого на ее плечи спадало белое покрывало; стройную фигуру скрывало темно-красное арабское платье, называемое хаик.
Если Жан был удивлен, увидев ее, то и она, в свою очередь, была не менее поражена, когда он вдруг вышел из олеандровых кустов. В первую минуту она даже испугалась и наклонилась было, чтобы подобрать белье и убежать. Но, разглядев, что тот, кто напугал ее, еще ребенок, остановилась. Умоляющий взгляд Жана окончательно успокоил ее, и она ласково улыбнулась ему, показав ряд прекрасных белых зубов.
Ободренный ее улыбкой, Жан подошел ближе и, забыв, что она не понимает его, стал умолять ее сжалиться над его братьями и не дать им умереть. Но, видя, что она не отвечает, а только смотрит на него удивленными глазами, он спохватился и, раздвинув ветви куста, указал ей на Мишеля и на Франсуа, все еще лежавших без чувств.
На этот раз молодая женщина поняла его. Оставив свое белье, она подбежала к детям, взяла на руки Франсуа и перенесла его на берег. Там, встав возле него на колени, она смочила ему лоб и виски, растерла руки и таким образом вскоре привела его в чувство. Он раскрыл глаза и, увидев склонившееся над ним доброе смуглое лицо, не только не испугался, но ласково улыбнулся молодой женщине, машинально обхватив ее за шею. Тогда она подняла его на руки и стала укачивать, как грудного ребенка, и Франсуа вскоре спокойно заснул. Осторожно положив его на траву, она подошла к Мишелю, около которого суетился Жан, также стараясь привести его в чувство. Когда мальчик очнулся, сострадательная женщина взяла спящего Франсуа на руки и, не разбирая дороги, пошла с ним к своему жилищу, сопровождаемая остальными двумя братьями.
Через некоторое время они встретили группу женщин в темных, ветхих одеждах и в черных тюрбанах, шедших к реке за водой. Все они были еще молоды, но сильный загар, покрывавший лица, старил их на несколько лет. Они были одеты не только некрасиво, но даже неопрятно. У некоторых из складок хаика, как из карманов, торчали различные предметы. Две или три из них шли с детьми, посадив их верхом на левое бедро и придерживая рукой.
Все эти женщины обступили маленьких пришельцев с неприязненным любопытством и раскричались на их покровительницу, очевидно, браня ее за проявленное сострадание. Но она, по-видимому, нисколько не разделяла их неудовольствия.
Пройдя еще немного, они встретили нескольких собак, больших и тощих, с торчащими вверх ушами, с острыми мордами и лисьими хвостами. Собаки залаяли на них, особенно на Али, но аравитянка прикрикнула, и они убежали.
Наконец они подошли к довольно крутой возвышенности, по одному из склонов которой лепились, возвышаясь один над другим, домики из глины. Это было селение Эдиса -- маленькая горная деревушка, состоявшая всего из нескольких мазанок, с узкими извилистыми переулочками между ними.
Появление детей в селении не произвело такого впечатления, какое можно было бы ожидать. Немногие туземцы, которых они застали у крайних домов, сидели на корточках, по-видимому, изнемогая от жары, и едва приподняли голову, чтобы посмотреть на пришельцев. Но по мере того, как они пробирались дальше, впечатление это становилось сильнее. Нагие ребятишки, увидев их, с визгом разбегались, а женщины с беспокойством выглядывали из домов и тут же прятались.
Молодая аравитянка остановилась в конце узенького переулочка, отперла калитку и вошла в маленький дворик, на который выходило ее жилище. В домике молодая женщина положила проснувшегося Франсуа на ковер и, отодвинув решетку, служившую дверью, прошла в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с несколькими пшеничными лепешками, испеченными на меду, и с небольшой связкой свежих фиников. Все это она раздала детям, которые с жадностью набросились на предложенное им угощение. Между тем из соседней комнаты вышла пожилая женщина в сопровождении двоих ребятишек -- мальчика в рубашке и в бурнусе и девочки в желтом платьице с черными полосками. Дети подошли к маленьким пришельцам и начали с любопытством их рассматривать, тогда как старуха резким, неприятным голосом принялась говорить что-то молодой женщине, чаще всего повторяя слова "Урида" и "Али-бен-Амар". Жан догадался, что их покровительницу зовут Уридой и что старуха бранит ее за то, что она привела их сюда, грозя ей гневом Али-бен-Амара, вероятно, хозяина дома. Но добрая Урида, похоже, нисколько не робела перед старухой и отвечала ей очень решительно. Женщины долго спорили, а маленькие Кастейра с беспокойством прислушивались к их разговору, ничего не понимая и гадая, чем все это кончится. Наконец злая старуха, исчерпав все свои доводы или, вернее, выбившись из сил от крика, замолчала и ушла в соседнюю комнату. Урида вышла за ней и увела с собой детей.
Оставшись одни, мальчики опять улеглись -- Франсуа на ковре, а Мишель с Жаном на полу. Вскоре все трое уснули глубоким сном.
Проснувшись несколько часов спустя, Жан не сразу вспомнил, где он находится: окружавшая его обстановка была до такой степени необычайной и фантастичной, что ему сначала казалось, будто он все еще грезит.
Уже наступила ночь. В углу с треском дымилась кабильская лампа, освещая хижину слабым, мигающим светом. Старуха, сидя на корточках возле лампы, молола зерна, перетирая их между двумя плоскими камнями арабского жернова. Возле нее негритянка, едва прикрытая несколькими лохмотьями красной и желтой материи, катала своими широкими руками шарики для кускуса, время от времени останавливаясь, чтобы раздуть огонь, разведенный тут же на земле, посреди комнаты. Урида и ее дети сидели немножко поодаль, не принимая участия в этой работе. Наконец, в нескольких шагах от себя Жан различил широкую спину рослого араба, который молча курил, сидя на рогоже. Время от времени струя голубоватого дыма медленно распространялась вокруг его головы, окружая ее как бы серебристым сиянием.
Несмотря на угрозы старухи, в этой странной семье, по-видимому, царило согласие. Глубокая тишина нарушалась только треском горевших углей и скрипом жерновов. Воспользовавшись тем, что никто из присутствующих не обращал на него внимания, Жан принялся с любопытством рассматривать окружавшую его картину.
Когда кускус был готов, негритянка вынула его из глиняной сковороды, в которой он варился, в большое деревянное блюдо и поставила его перед Али-бен-Амаром. Тот немедленно принялся за еду; он ел с крайнею жадностью, торопливо отправляя в рот горсти кускуса. Насытившись, он напился воды из лежавшего возле него меха из бараньей кожи и снова принялся курить, не произнеся ни слова. Тогда только Урида, которая до того времени почтительно стояла перед своим господином и молча смотрела, как он ел, в свою очередь, села на корточки перед блюдом вместе со своими детьми, девочкой в желтом платье и ее маленьким братом. Но перед тем как взять первую горсть кускуса, она вдруг, точно вспомнив что-то, встала и подошла посмотреть, спят ли еще маленькие чужестранцы. Увидев, что Жан лежит с открытыми глазами, она сделала ему знак разбудить братьев и идти ужинать. Дети не заставили себя упрашивать, так как они со вчерашнего вечера ничего не ели, кроме лепешек и фиников, которыми угостила их Урида и которые отнюдь не утолили их голода. Особенно сильно был голоден Франсуа, который, даже не посмотрев вокруг, жадно набросился на еду.
Кускус -- главная и часто единственная пища араба. Это не что иное, как небольшие шарики из теста, величиной с горошину, скатанные руками и сваренные на пару над горшком, в котором варится кусок баранины или другого мяса. Недостаток у него один: он довольно тяжел для пищеварения, и им легко можно подавиться. Бедному Франсуа пришлось испытать это на себе. Он поторопился есть, что вполне понятно, но, сделав несколько глотков, вдруг покраснел, как рак, и выпучил глаза. К счастью, добрая Урида заметила, что он подавился, и подала ему жестянку. Малыш схватил ее и торопливо поднес к губам, посмотрев на женщину взглядом, каким смотрит собачонка на человека, который вытащил ее из воды, когда она чуть не утонула. Но невзгоды бедного мальчика на этом не кончились. Глотнув из жестянки, он поставил ее на пол и скорчил жалобную гримасу. В жестянке, как оказалось, была не вода, а сыворотка -- питье, отлично помогающее пищеварению, но отвратительное для того, кто пробует его в первый раз; оно совершенно отбило у ребенка аппетит. Беда была невелика: блюдо уже почти опустело, а так как оно составляло весь скромный ужин этого небогатого семейства, то маленьким пришельцам оставалось одно -- снова улечься спать.
Но тут случилось нечто вовсе для них неожиданное. Али-бен-Амар, который до тех пор, казалось, не обращал на гостей ни малейшего внимания, вдруг встал, подошел к ним, вытолкал всех троих за порог и запер за ними дверь.
Совершенно растерявшись от такого недружелюбного обращения, дети несколько минут стояли в темноте, не зная, что предпринять. Наконец, Жан решил, что им лучше всего просто лечь, где придется, и постараться поспать до утра. Они и улеглись тут же, прислонив головы к стене негостеприимного жилища Али-бен-Амара. Но едва они успели забыться первым сном, как дверь тихо отворилась и чья-то добрая рука бросила им на ноги какой-то сверток, после чего дверь так же тихо закрылась. Урида не смела остановить своего свирепого мужа, когда он вытолкал бедняжек из дома, но когда он уснул, она бросила им ковер, чтобы детям было хоть немного удобнее.