Кіевскіе революціонеры въ началѣ 1882 г.
Въ концѣ декабря 1881 г. я вернулся изъ ссылки и послѣ свиданія съ родными въ и Борисполѣ, Полтавской губерніи. Переяславскаго уѣзда, въ началѣ января 1882 г. поѣхалъ въ Кіевъ, куда влекло меня желаніе принятъ немедленно активное участіе въ революціонныхъ дѣлахъ. Находясь въ ссылкѣ съ марта 1878 г., я имѣлъ достаточно времени, чтобы опредѣлить свое отношеніе къ сушествовавшимъ тогда партіямъ, и безъ колебанія принялъ программу партіи Народной Воли, хотя въ вопросѣ о цѣлесообразности систематическаго террора не чувствовалъ особенно твердой почвы подъ ногами. Утверждаю, что это не ретроспективная аберрація, потому -- что тогда уже у меня сложилось вполнѣ опредѣленное рѣшеніе отдаться исключительно дѣлу организаціи и пропаганды.-- Дѣлу, которое, на мой взглядъ, одно только могло дать прочные результаты. И во всей своей послѣдующей дѣятельности и сознательно и неуклонно проводилъ этотъ свой взглядъ.
Черезъ сестру свою, которая жила въ Кіевѣ и была знакома съ однимъ изъ главныхъ кіевскихъ революціонныхъ дѣятелей, нелегальнымъ Левинскимъ, {Исаакъ Левинскій за годъ до своего ареста былъ взятъ въ Житомірѣ въ солдаты; какъ политически неблагонадежнаго, его стали особенно преслѣдовать въ казармѣ, поэтому онъ скрылся и перешелъ на нелегальное положеніе. Послѣ ареста обвинялся онъ въ участіи въ приготовленіяхъ къ террористическимъ актамъ, между прочимъ въ дѣлѣ убійства Стрѣльникова. Въ тюрьмѣ Левинскаго держали въ ужасныхъ условіяхъ, здоровье его не выдержало и онъ уже во время суда проявлялъ признаки умственнаго разстройства. По суду онъ былъ приговоренъ к 15 годамъ каторги, но въ каторгу сосланъ не былъ, а его перевели прямо въ Казанскую психіатрическую больницу, гдѣ онъ вскорѣ и умеръ. Ред. } я зналъ, что послѣдній ждалъ моего пріѣзда и даже не задолго до этого времени намѣренъ былъ устроить мнѣ побѣгъ изъ ссылки. Уже въ день своего пріѣзда я имѣлъ свиданіе съ Левинскимъ и узналъ отъ него о положеніи революціонныхъ дѣлъ въ Кіевѣ. То, что я узналъ, крайне смутило меня. Оказалось, что въ Кіевѣ существовали тогда двѣ народовольческія группы; во гладѣ, одной изъ никъ стоялъ Г-скій, какъ агентъ Исполнительнаго Комитета, и группа эта считалась оффиціально признанной организаціей; во главѣ другой стоялъ Левинскій, которому "генеральство" Г--скаго было не по душѣ и который въ свою очередь стремился войти въ сношеніе съ Исполнительнымъ Комитетомъ и добиться оффиціальнаго признанія.
Несмотря на мой, для революціонера, почтенный возрастъ -- мнѣ было 25 лѣтъ -- жизнь для меня въ ту пору была еще въ значительной мѣрѣ абстракціей, и на революціонное дѣло я смотрѣлъ, какъ на нѣчто въ родѣ священной миссіи, для которой люди съ радостію, отказываются отъ всякихъ личныхъ чувствъ, стремленій и притязаній. А тутъ, вдругъ, на первомъ же шагу къ дѣлу, пришлось столкнуться съ дрязгами, которыхъ при нѣкоторой охотѣ можно было, какъ мнѣ казалось, легко избѣжать. Не помню уже въ точности подробностей раздора. Были какія то сплетни, отбиваніе связей и т. д. Тогда мнѣ казалось, что болѣе правымъ былъ Левинскій. Но, можетъ быть, я невольно былъ подкупленъ удивительной симпатичностью Левинскаго и его хорошимъ отношеніемъ ко мнѣ. Къ тому же altera pars не была выслушана мною, потому что вскорѣ послѣ моего пріѣзда Г--скій былъ арестованъ, и мнѣ не удалось съ нимъ познакомиться.
Ленинскій предложилъ мнѣ вступить въ его группу, членами которой, кромѣ него, были Ангелъ Богдановичъ, Яновскій и еще одна очень нервная дѣвица, нѣкая Марья Николаевна. Оффиціально вступить въ группу я отказался, но просилъ дать мнѣ возможность работать. Къ группѣ Левинскаго примыкали нѣсколько кружковъ молодежи, отдѣльные члены которыхъ вели пропаганду среди рабочихъ. Были у него связи и съ военными (онъ самъ былъ прежде военный) и кромѣ того онъ готовился поставить типографію, для которой у него уже былъ припасенъ шрифтъ. Я понемногу сталъ сближаться и заниматься съ молодежью и съ рабочими, при чемъ дѣло исключительно "водилось за разговоры. Сколько ихъ было! Я думаю, что во всю свою предшествовавшую жизнь я столько не говорилъ, какъ за эти два-три мѣсяца моего дебюта въ революціонномъ дѣлѣ.
Съ членами обезглавленной оффиціальной группы я сношеній не имѣлъ. Нѣсколько разъ я впрочемъ случайно встрѣчался съ однимъ изъ членовъ ея Росси (впослѣдствіи былъ взятъ на похоронахъ Судейкина сыщиками, которые видали его съ Дегаевымъ, и, кажется, погибъ въ Петропавловской крѣпости). Онъ мнѣ очень понравился, но мои разговоры о необходимости объединенія онъ встрѣтилъ въ то время довольно холодно. Однако впослѣдствіи черезъ него же и состоялось соглашеніе обѣихъ группъ или, правильнѣе сказать, того, ч то отъ нихъ осталось.
Такъ шло время, когда въ одно непрекрасное апрѣльское утро и узналъ, что Левинскій и Богдановичъ арестованы вмѣстѣ на улицѣ, и что въ ихъ квартирѣ взятъ типографскій шрифтъ. Кромѣ Левинскаго и Богдановича были еще арестованы нѣсколько другихъ лицъ. Въ полномъ огорченіи я рѣшился привести въ извѣстность все, что уцѣлѣло отъ группы Левинскаго, главнымъ образомъ, чтобы не дать утеряться пріобрѣтеннымъ связямъ. Скоро я узналъ, что Марія Николаевна не арестована, но какъ оказалось впослѣдствіи, помощи отъ нея было мало. Отъ знакомой молодежи узналъ, что кто то усердно разыскиваетъ "Кащея-Безсмертнаго" (это была моя кличка) по очень нужному дѣлу. Оказалось, что наканунѣ ареста, предчувствуя недоброе, Левинскій и Богдановичъ перенесли шрифтъ на квартиру одного студента съ указаніемъ обратиться въ случаѣ чего къ "Кашею Безсмертному". Въ квартирѣ же ихъ были взяты изъ шрифта только 81 точка, которыя нечаянно завалились въ щель сундука и которыя впослѣдствіи послужили Богдановичу темой для остроумной защитительной рѣчи на военномъ судѣ. Въ ней онъ показалъ судьямъ, какое фантасмагорическое несоотвѣтстіе существуетъ между извѣстной 249 ст., подъ которую его подводилъ прокуроръ, и 81 точкой. И судъ вынесъ Богдановичу оправдательный приговоръ.
При помощи знакомой молодежи мнѣ удалось спрятать шрифтъ въ надежное мѣсто и понемногу стянуть оставшіяся связи. Послѣ ареста Левинскаго исчезъ послѣдній поводъ къ раздѣленію революціонныхъ силъ, и вскорѣ Росси вызвалъ меня на свиданіе и въ свою очередь заговорилъ о необходимости объединиться. Я съ своей стороны могъ выразить только самую искреннюю готовность, за то со стороны Маріи Николаевны, которая осталась единственной законной представительницей группы Левинскаго (Яновскій не задолго передъ тѣмъ перешелъ въ нелегальность и уѣхалъ въ Харьковъ), была встрѣчена самая упорная, чисто женская оппозиція. Кромѣ вѣрности памяти кружка Левинскаго, главной подкладкой ея оппозиціи было желаніе стать по праву членомъ будущей организаціи. Но ни по своимъ способностямъ, ни по характеру она не могла претендовать на сколько нибудь отвѣтственное положеніе въ партіи, и я первый былъ противъ принятія Маріи Николаевны въ члены организаціи. Посовѣтовавшись съ молодежью, которая примыкала къ группѣ Левинскаго и которая единогласно высказалась за объединеніе, я вынужденъ былъ заявить М. Н., что съ ея оппозиціей считаться не будутъ. Въ сильномъ раздраженіи она объявила, что отрясаетъ прахъ отъ ногъ своихъ и уѣхала изъ Кіева. Съ тѣхъ поръ я о ней больше ничего не слыхалъ.
Послѣ ареста Грачевскаго, Корбы и др. въ іюнѣ сношенія съ центромъ были прерваны. Это обстоятельство, такъ же какъ и то, что и многіе изъ кіевскихъ революціонеровъ по тѣмъ или другимъ причинамъ выѣхали на лѣто изъ города, задержало основаніе центральной организаціи. Но уже съ іюня 1882 г. практически началась совмѣстная работа остатковъ бывшихъ во враждѣ группъ. Такъ Росси просилъ меня убрать въ надежное мѣсто шрифтъ, который былъ у нею, и который вмѣстѣ со шрифтомъ Левинскаго послужилъ намъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ къ постановкѣ типографіи. Къ этому же времени относится мое знакомство со Спандони, который тогда только что вернулся изъ ссылки и считался всѣми за очень способнаго революціонера. Дѣйствительно, у него было много выдержки, конспиративности и умѣнья отлично опредѣлять людей.
Въ іюлѣ пріѣхала въ Кіевъ Софья Никитина, чистое, героическое существо, память котораго я чту до сихъ поръ {О Никитиной: писалъ Кеннанъ въ своей книгѣ "Сибирь и ссылка".}. Дочь петербургскаго генерала, она очень молодой дѣвушкой везла транспортъ литературы на югъ и на станціи Бѣльскъ, Курской губ., встрѣтила поѣздъ, въ которомъ везли осужденныхъ на каторгу политическихъ. Она не могла удержаться, чтобы не послать имъ послѣдняго привѣта. Ее, конечно, немедленно арестовали, нашли при ней транспортъ и посадили въ Бѣльскую тюрьму, гдѣ продержали нѣсколько мѣсяцевъ. Трудно вообразить себѣ, сколько эта выросшая въ барской обстановкѣ дѣвушка вынесла, будучи неожиданно брошена въ ужасную обстановку провинціальной тюрьмы. Она мнѣ разсказывала, что тщательно прятала въ своей постели полѣно, которое она похитила у истопника и которымъ думала воспользоваться, какъ оружіемъ зашиты въ случаѣ нападенія на нее сторожей. Благодаря хлопотамъ ея отца, Лорисъ-Меликовъ -- это было въ эпоху "диктатуры сердца" -- согласился отпустить Софью подъ надзоръ отца, и ее привезли въ Петербургъ и сдали въ семью. Но она долго не выдержала и опять ушла въ "станъ погибающихъ" на этотъ разъ безвозвратно. Въ Кіевѣ она пробыла до конца февраля 1883 г. и была однимъ изъ дѣятельныхъ членовъ нашей организаціи. Арестованная съ Каморницкимь въ Москвѣ въ февралѣ 83 г., она была перевезена въ Д. Пр. Закл., откуда, насколько мнѣ извѣстно, первая дала знать на волю о предательствѣ Дегаева. Приговоренная къ административной ссылкѣ, Софья Никитина умерла по дорогѣ въ Сибирь,
Приблизительно въ одно время съ Никитиной пріѣхалъ въ Кіевъ З--въ, скрывшійся изъ Риги, гдѣ, кажется, онъ былъ студентомъ политехническаго института. Это былъ тихій, серьезный человѣкъ, отлично знакомый съ революціонной практикой. Очень образованный, онъ не любилъ выставлять свои знанія на показъ и говорилъ только тогда, когда это было нужно. Люди этого типа являются въ организаціи тѣмъ цементомъ, который связываетъ элементы ея въ одно крѣпкое цѣлое. Безъ нихъ никакое общее дѣло невозможно. Впослѣдствіи на З--на были нареканія: послѣ открытія Дегаевскаго предательства онъ ѣздилъ въ Парижъ, но тамъ не сошелся съ попавшими за границу народовольцами, отказался передать имъ связи, затѣмъ, вернувшись въ Кіевъ, вскорѣ отстранился отъ дѣлъ и уѣхалъ съ женой на Кавказъ, гдѣ былъ арестованъ и высланъ въ Сибирь; но, несмотря на эти нареканія, я не могу не признать, что онъ быль душой и истиннымъ руководителемъ организаціи, хотя до своего отъѣзда въ Одессу въ октябрѣ 1882 г. не онъ, а Спандони считался агентомъ центра.