Генриху Кламму было восемь лет. Он жил в немецком городе. Все трое Кламмов: отец, мать и Генрих, а также Вольфи, большая серая овчарка, жили в маленькой каморке на пятом этаже рядом с чердаком. Когда Генрих протягивал руку, он доставал собаке до спины и мог ее погладить. Потому что Генрих был очень маленький, а Вольфи — очень большой. У Вольфи были острые и прямые, как свечки, уши и черное пятно на левом глазу.
Генрих спал на скамье, а Вольфи — на маленьком старом коврике между скамьей и платяным шкафом. Это было его постоянное место. Стоило только сказать: «Вольфи, на место!» и он сейчас же шел к своему коврику и только поглядывал на людей большими блестящими желтыми глазами. Вольфи был очень умен. Он сам шел на свое место, когда фрау Кламм ставила на стол еду. Ему строго-настрого было запрещено попрошайничать. Но это было очень трудно, и поэтому Вольфи старался подальше отойти от стола. Он даже отворачивал голову, почуяв запах еды. Он был хорошим псом и знал, что и самим-то Кламмам почти нечего есть, потому что отец Кламм давно уже был безработным.
В тот день, когда случилось это страшное несчастье, Генрих и Вольфи, как обычно, ровно в пять часов спустились во двор. Это был большой двор, где всегда собиралось много ребят. Старшие, которым перевалило за десять лет, играли в футбол в городском саду. На дворе собирались только младшие. Они играли в безработных. Эту игру они особенно любили.
Ребята, изображавшие безработных, уже выстроились в длинную очередь перед замурованным подвальным окном. Там находилась биржа труда.
Герберт Вагнер, с оттопыренными ушами, сидел на ящике. Он изображал чиновника и раздавал обрывки газетной бумаги. Это было денежное пособие безработным.
Под главными воротами уже притаился отряд ребят, с палками в руках, одетых в фашистскую форму — это была полиция и штурмовики.
Когда Генрих Кламм спустился во двор, он сразу же услышал крик Эвальда:
— Генрих Кламм! Сюда! Вступай в игру!
Эвальду уже минуло девять лет. У него были такие толстые, красные щеки, как будто он все время дует в трубу. Он был настоящим пимфом[1] и никогда не снимал форму. Во дворе он был старшим пимфом. Он кричал и командовал, потому что его отец был капитаном.
— Подойди сюда! Играй! — приказал он маленькому Генриху. Вольфи заворчал и оскалил зубы. Ему это не нравилось. Но Генрих был тихий, скромный мальчуган. Он подошел к Эвальду.
— Мне хочется сегодня быть полицейским или штурмовиком, — тихо и боязливо сказал он.
— У тебя же нет формы! — гордо ответил Эвальд.
— Отец не может мне купить ее.
— Вот видишь! Как же ты хочешь быть полицейским? Сейчас же иди к безработным. Марш!
Генрих был послушен. Он встал в очередь безработных. Там уже собрались все ребята, у которых не было формы.
Под воротами же стояли настоящие пимфы в желтых рубашках с черными галстуками, в кожаных поясах и кепи.
Игра уже началась. Девочки со всего двора и малыши толпились кругом и смотрели.
Герберт Вагнер с оттопыренными ушами заорал:
— Тихо! — и стал раздавать каждому бумажные лоскутки.
— Тебе марку и двадцать пфеннигов. Тебе одну марку. Ты не получишь ничего.
— У меня четверо детей, — захныкал Петер Каар, сын портного. — И двенадцать внуков, — добавил он, — и тридцать правнуков!
Безработные засмеялись, но Герберт заорал:
— Это меня не касается! Иди в чернорабочие! Подметать улицы! — и он толкнул Петера Каара в грудь.
— Стану я бесплатно работать, — обозлившись на удар, крикнул Петер. Остальные перестали смеяться.
— Коммунистическая агитация! — зарычал Герберт. — Спокойно! А не то я вызову полицию. Следующий!
— Эй, Лотар! — вдруг крикнул Эвальд вдогонку какому-то мальчику, который шел через двор с книгами под мышкой. Это был сын врача, который жил в третьем этаже. Ему было уже десять лет, но он был меньше и слабее Эвальда. И он не носил формы, потому что не был настоящим пимфом. Лотар сделал вид, будто не слышит окрика, и пошел дальше.
— Лотар! Ни с места! — скомандовал Эвальд, и его щеки стали еще толще и еще краснее.
Тогда Лотар остановился в подъезде и медленно повернулся.
— Что тебе надо? — спокойно спросил он и так посмотрел Эвальду в глаза, что тот заморгал.
— Играй с нами!
— К сожалению, не могу. У меня болят зубы. — И Лотар спокойно поднялся на ступеньки, даже не обернувшись.
Безработные подняли крик. Это они делали очень хорошо. Совсем как настоящие, взрослые безработные.
— Мы не желаем грошовых подачек! — крикнул горбатый Ганс Акерман. — Мы требуем работы и приличного вознаграждения.
— Спокойно! К порядку! — рычал Герберт.
— Работы и хлеба! — кричали все безработные разом, размахивая кулаками.
И Генрих, который тихо стоял позади всех, тоже крикнул:
— Работы и хлеба!
Его слабый голос был не слышен, но он почувствовал, как кровь ударила ему в голову и сильно забилось сердце.
— Работы и хлеба!
— Алло! Алло! — завопил Герберт, приложив руку ко рту, точно телефонную трубку. — Господин полицмейстер! Говорит Герберт Вагнер. Прошу немедленно прибыть сюда! Здесь коммунистическая демонстрация безработных. Пришлите броневики и пулеметы.
— Рр-р-р! Ррр-р-рр! — послышался внезапно грозный гул полицейского автомобиля со стороны ворот, и все малыши и девочки, глазевшие на игру, с криком бросились врассыпную, к самому колодцу, на другом конце двора. Только маленькая белокурая Хильда Штарк осталась на месте и продолжала смотреть.
Генрих тоже хотел убежать, но, заметив, что Лотар снова стоит внизу у лестницы и смотрит на него, ему стало стыдно.
— Где демонстрация безработных? — вопил Эвальд, носясь вприпрыжку по двору и размахивая палкой с таким видом, точно сидит на диком коне.
— Здесь, господин полицмейстер! — рычал Герберт.
— Разойтись! — скомандовал Эвальд, наскакивая на безработных. — Конная полиция! — заорал Эвальд, забыв, что они приехали на автомобиле. — В атаку! Галопом, марш!
Он поскакал вперед, и четырнадцать настоящих пимфов, изображавших штурмовиков, бросились за ним в самую гущу безработных. Они колотили палками, но не сильно, не по-настоящему.