Баронесса де Макюмеръ виконтессѣ де-л'Эсторадъ.
Римъ, декабрь.
Я получила твое отвратительное письмо; по моей просьбѣ управляющій переслалъ его сюда. О, Рене... Но я избавляю тебя отъ всего, что подсказываетъ мнѣ мое негодованіе... Я разскажу тебѣ только о томъ, какія послѣдствія вызвало твое нравоученіе. Мы вернулись съ очаровательнаго вечера, даннаго въ нашу честь посланникомъ. Я сіяла тамъ самымъ яркимъ блескомъ и Макюмеръ вернулся, въ такомъ опьянѣніи отъ меня, что я тебѣ и описать не могу. И вотъ, дома я прочитала ему твой отвѣтъ; я читала и плакала, рискуя показаться Фелипу безобразной. Мой дорогой Абенсерагъ упалъ къ моимъ ногамъ, называлъ тебя пустой болтуньей. Онъ увелъ меня на балконъ занимаемаго нами дворца. Оттуда открывается часть Рима, стояла лунная ночь... Его рѣчи были достойны зрѣлища, представившагося нашимъ глазамъ. Такъ какъ мы уже говоримъ по-итальянски, его любовь, выраженная на этомъ мягкомъ и удобномъ для страсти языкѣ, показалась мнѣ дивной. Фелипъ говорилъ, что если бы даже ты оказалась пророкомъ, онъ предпочелъ бы провести со мною одну ночь счастья или одно изъ нашихъ восхитительныхъ утръ, нежели прожить цѣлую жизнь съ другою. Сообразно съ этимъ разсчетомъ, онъ уже прожилъ тысячу лѣтъ. Онъ повторялъ, что ему хочется, чтобы я осталась его возлюбленной, а для себя молилъ только одного положенія, положенія моего любовника. Онъ твердилъ, что онъ счастливъ и гордъ тѣмъ, что остается моимъ избранникомъ; что если бы къ нему явился Богъ и предложилъ ему прожить еще тридцать лѣтъ по твоей доктринѣ и имѣть пятерыхъ дѣтей, или же прожить всего пять лѣтъ, полныхъ нашей дорогой любви, онъ, не задумываясь, выбралъ бы, чтобы я его любила, какъ люблю теперь и за то съ восторгомъ умеръ бы черезъ пять лѣтъ. Онъ высказывалъ эти увѣренія шепотомъ; моя голова покоилась на его плечѣ. Вдругъ его прервалъ крикъ летучихъ мышей, вѣроятно, потревоженныхъ совой. Этотъ крикъ смерти произвелъ на меня такое ужасное впечатлѣніе, что я почти лишилась чувствъ и Фелипъ отнесъ меня на постель. Но успокойся! Хотя это предзнаменованіе отдалось въ моей душѣ, я сегодня чувствую себя отлично. Вставъ, я опустилась на колѣни передъ Фелипомъ и, смотря ему въ глаза, сжавъ руками его руки, сказала:
-- Мой ангелъ, я ребенокъ и, можетъ быть, Рене права; можетъ быть, въ тебѣ я люблю только любовь. Знай же, по крайней мѣрѣ, что въ моемъ сердцѣ нѣтъ другого чувства, а слѣдовательно, я тебя люблю по своему. Если въ моихъ манерахъ, въ какихъ-либо мелочахъ моей жизни или въ мелкихъ проявленіяхъ моей души есть что-либо противное твоимъ желаніямъ и надеждамъ, скажи мнѣ это. Мнѣ будетъ пріятно слушаться тебя и слѣдовать указаніямъ свѣта твоихъ глазъ. Рене меня пугаетъ: она такъ любитъ меня.
Макюмеръ не могъ мнѣ отвѣтить: онъ заливался слезами. Я тебя благодарю, моя Рене; я не знала, до какой степени любитъ меня мой прекрасный, мой царственный Макюмеръ. Римъ -- городъ любви. Когда люди испытываютъ страсть, они должны ѣхать въ Римъ наслаждаться любовью; искусство и Богъ дѣлаются здѣсь сообщниками влюбленныхъ. Въ Венеціи мы встрѣтимся съ герцогомъ и съ герцогиней де-Соріа. Если ты мнѣ захочешь написать, пиши въ Парижъ, такъ какъ мы черезъ три дня уѣзжаемъ изъ Рима. Вечеръ посланника былъ прощальнымъ привѣтствіемъ.
P. S. Дорогая дурочка, твое письмо доказало мнѣ, что ты только теоретически знаешь любовь. Слушай же, любовь -- двигатель, всѣ слѣдствія котораго до того разнообразны, что ихъ нельзя подчинить какой бы то ни было теоріи. Это направлено противъ ученія моего дорогого доктора въ корсетѣ.