Графиня де-л'Эсторадъ баронессѣ де Макюмеръ.
Январь 1827 г.
Мой отецъ выбранъ, мой свекоръ умеръ, а у меня скоро опять родится ребенокъ. Вотъ самыя выдающіяся событія, которыми закончился прошлый годъ. Я это говорю сейчасъ же, чтобы поскорѣе разсѣять мрачное впечатлѣніе, которое на тебя произведетъ моя черная печать.
Моя милочка, твое письмо изъ Рима ужаснуло меня. Фелипъ дипломатъ, умѣющій притворяться, или мужъ, любящій тебя, какъ любитъ куртизанку человѣкъ, отдающій ей все свое состояніе, зная, что она обманываетъ его. Ну, довольно. Вы считаете меня пустой болтуньей, я замолчу. Но позволь мнѣ сказать тебѣ, что всматриваясь въ наши двѣ судьбы, я вывела одно жестокое правило, говорящее: "Хотите быть любимой? Не любите".
Дорогая, Луи получилъ орденъ Почетнаго Легіона въ то время, когда онъ былъ назначенъ членомъ генеральнаго совѣта. Съ тѣхъ поръ прошло почти три года; мой отецъ, котораго ты, вѣроятно, встрѣтишь въ Парижѣ во время сессій, просилъ для своего зятя слѣдующую степень ордена, сдѣлай одолженіе, похлопочи и позаботься о его маленькомъ дѣлѣ. Главное же не вмѣшивайся въ личныя заботы моего почтеннаго папаши, графа Мокомба, который хочетъ получить титулъ маркиза, сохрани всѣ твои милости для меня. Когда Луи сдѣлается депутатомъ, т. е. будущей зимой, мы пріѣдемъ въ Парижъ и поднимемъ тамъ на ноги все и всѣхъ, чтобы доставить ему какое-нибудь мѣсто, благодаря которому мы могли бы жить на жалованье моего мужа, откладывая всѣ наши доходы. Мой отецъ засѣдаетъ между центромъ и правой стороной; онъ проситъ только титула; нашъ родъ уже былъ знаменитъ во времена короля Рене; король Карлъ X не откажетъ Мокомбу. Но я боюсь, чтобы отцу не вздумалось просить какой-нибудь милости для моего младшаго брата. Если же ему не скоро удастся получить титулъ маркиза, онъ будетъ думать только о себѣ.
15 января.
Ахъ, Луиза, я прямо изъ ада. Я только потому рѣшаюсь заговорить съ тобой о моихъ страданіяхъ, что ты кажешься мнѣ моимъ вторымъ "я". Я не знаю, буду ли я еще когда-нибудь вспоминать объ этихъ роковыхъ пяти дняхъ? При словѣ "конвульсіи" дрожь охватываетъ меня, проникая до глубины моей души. Прошло не пять дней, а пять вѣковъ, полныхъ страданій. Пока мать не перенесла такой пытки, она не знаетъ, что значитъ слово "страданіе". Я "завидовала" тебѣ въ томъ, что у тебя нѣтъ дѣтей. По одному этому ты можешь судить, до какого безумія я дошла.
Наканунѣ ужаснаго дня стояла тяжелая, почти жаркая погода и мнѣ показалось, что духота дурно подѣйствовала на моего маленькаго Армана. Онъ, обыкновенно такой кроткій и ласковый, капризничалъ; Арманъ кричалъ изъ-за всего, начиналъ играть и ломалъ свои игрушки. Можетъ быть, всѣ болѣзни выражаются у дѣтей перемѣной настроенія. Я замѣчала его странную злобу и видѣла, что Арманъ то краснѣлъ, то блѣднѣлъ, но приписывала это тому, что у него выходило сразу четыре зуба. Я положила его спать къ себѣ въ комнату и постоянно просыпалась. Ночью у него былъ маленькій жаръ, который не обезпокоилъ меня; я и лихорадку приписала прорѣзыванію зубовъ. Подъ утро онъ сказалъ: "Мама" и жестомъ попросилъ пить, но его голосъ прозвучалъ такъ рѣзко, а рука сдѣлала такое судорожное движеніе, что кровь застыла въ моихъ жилахъ. Я соскочила съ кровати, чтобы приготовить для малютки сахарной воды. Суди же о моемъ ужасѣ; когда я поднесла Арману чашку, онъ не пошевелился; бѣдняжка повторялъ только: "Мама" и его голосъ уже не былъ голосомъ. Я взяла его ручку, но она не сгибалась, застыла. Тогда я приставила чашку къ губамъ моего мальчика. Бѣдный малютка сдѣлалъ нѣсколько ужасныхъ судорожныхъ глотковъ и вода страннымъ образомъ зажурчала въ его горлѣ, наконецъ, онъ отчаянно схватился за меня и я увидѣла, что его глазки, которые влекла какая-то внутренняя сила, побѣлѣли; всѣ члены Армана потеряли эластичность. Я страшно закричала. Пришелъ Луи. "Доктора, доктора! Онъ умираетъ!" крикнула я. Мужъ ушелъ; мой бѣдный Арманъ, цѣпляясь за меня, еще разъ повторилъ: "Мама, мама!" Послѣ этой минуты онъ уже пересталъ помнить, что у него есть мать. Хорошенькія жилки на его лобикѣ надулись; у него начались судороги. Цѣлый часъ держала я его на рукахъ. Этотъ розовый и бѣленькій ребенокъ, этотъ цвѣтокъ, составлявшій мою гордость и радость, сталъ жесткимъ, какъ дерево... А его глаза!.. Я дрожу, вспоминая о нихъ. Мой хорошенькій Арманъ почернѣлъ, сморщился въ какую-то мумію. Пріѣхали доктора, они стояли, точно зловѣщія птицы, вселяя въ меня ужасъ. Одинъ говорилъ о воспаленіи мозга, другой объ обычныхъ дѣтскихъ конвульсіяхъ. Медикъ нашего кантона казался мнѣ самымъ благоразумнымъ, потому что онъ не прописывалъ ничего. "Зубы", говорилъ второй докторъ. "Воспаленіе", повторялъ первый, наконецъ, они рѣшили приставить піявокъ къ шейкѣ моего мальчика и положить ледъ на его голову. Быть рядомъ и видѣть черный и синій трупъ, неподвижный и нѣмой, вмѣсто живого шумнаго созданьица!
Я потеряла голову и нервно захохотала, увидѣвъ, что піявки кусаютъ хорошенькую шейку, которую я такъ много цѣловала, что эту хорошенькую головку покрываетъ пузырь со льдомъ. Дорогая, ему пришлось остричь прелестные волосы, которыми мы съ тобой такъ любовались, которые ты постоянно гладила. Судороги повторялись черезъ десять минутъ, какъ это было и съ моими предродовыми болями, и бѣдный малютка корчился, то блѣднѣя, то синѣя. Его мягкіе члены стучали другъ о друга, издавая сухой звукъ, точно одеревенѣвъ. Это безчувственное созданіе недавно улыбалось мнѣ, говорило со мной, называло "мамой". При этой мысли страшное страданіе наполняло мою душу, волнуя ее, какъ ураганъ, возмущающій море; я чувствовала, что всѣ узы, соединяющія ребенка съ сердцемъ матери, страшно колебались. Моя мать, которая, быть можетъ, пришла бы мнѣ на помощь, дала бы мнѣ какой-нибудь совѣтъ или сказала бы мнѣ нѣсколько словъ утѣшенія, уѣхала въ Парижъ. Мнѣ кажется, матери знаютъ о судорогѣ больше, нежели доктора. Четыре дня и четыре ночи продолжались неизвѣстность и опасенія, которыя едва не убили меня; наконецъ, доктора рѣшили употребить какую-то ужасную разъѣдающую мазь. О, растравлять тѣло моего Армана, который пять дней тому назадъ игралъ, смѣялся, старался сказать: "Мама крестная!" Я отказалась, хотѣла довѣриться природѣ. Луи бранилъ меня: онъ вѣритъ въ докторовъ. Мужчина -- всегда мужчина. Въ этой ужасной болѣзни бываютъ минуты, похожія на смерть; и во время одного изъ такихъ мгновеній средство, казавшееся мнѣ прежде ненавистнымъ, представилось моему уму единственнымъ спасеніемъ для Армана. Моя Луиза, его кожа была такъ суха, такъ груба и жестка, что мазь не подѣйствовала. Тогда я стала плакать и плакала такъ долго, что все изголовье его кроватки омочилось моими слезами. А доктора обѣдали! Увидѣвъ, что я одна, я освободила мое дитя отъ всѣхъ медицинскихъ средствъ и, какъ безумная, прижала его къ своей груди. Я приложила мой лобъ къ его головкѣ, прося Бога отдать ему мою жизнь и стараясь сообщить бѣдняжкѣ мои силы. Такъ я продержала его въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній, желая умереть съ моимъ Арманомъ, чтобы не разлучаться съ нимъ ни въ жизни, ни въ смерти. Моя дорогая, я почувствовала, что его члены немножко согнулись, судорога ослабѣла, мое дитя двинулось, ужасный и зловщій цвѣтъ его лица исчезъ. Я закричала, какъ въ ту минуту, когда Арманъ заболѣлъ. Пришли доктора, я имъ показала малютку.
-- Онъ спасенъ,-- сказалъ старшій изъ нихъ.
О, какія слова, какая музыка. Небеса растворились для меня. Дѣйствительно черезъ два часа Арманъ ожилъ, но я была уничтожена. Только цѣлебный бальзамъ радости спасъ меня отъ какой-нибудь болѣзни. О, Боже мой, какими страданіями привязываешь Ты дитя къ матери. Какіе гвозди вбиваешь ты въ ея сердце, чтобы оно не отпадало отъ нея. Неужели я была еще недостаточно преданной матерью, я, которую первый лепетъ этого ребенка, его первые шаги заставляли плакать отъ радости; я, которая по цѣлымъ часамъ изучала его, чтобы хорошенько исполнять мои обязанности и учиться сладкому ремеслу матери! Неужели было нужно причинить этотъ ужасъ, показать эти страшные образы той, которая сдѣлала изъ своего ребенка кумиръ. Въ ту минуту, когда я тебѣ пишу, нашъ Арманъ играетъ, кричитъ, смѣется.
Я стараюсь отыскать причину ужасной дѣтской болѣзни, думая о своей беременности. Прорѣзаніе ли это зубовъ? Особая ли работа, происходящая въ мозгу? Или, быть можетъ, дѣти, подверженныя конвульсіямъ, имѣютъ какой-нибудь недостатокъ въ нервной системѣ? Все это тревожитъ меня, думаю ли я о настоящемъ или о будущемъ. Нашъ деревенскій докторъ говоритъ, что причиной болѣзни Армана было нервное раздраженіе, вызванное прорѣзываніемъ зубовъ. Я отдала бы всѣ свои зубы за то, чтобы у Армана они уже вышли. Когда я вижу, что среди воспаленной десны показывается одна изъ этихъ маленькихъ жемчужинъ, я теперь чувствую холодный потъ. Героизмъ, съ которымъ страдалъ мой ангелочекъ, доказываетъ, что у него будетъ мой характеръ; онъ смотрѣлъ на меня взглядомъ, разрѣзывавшимъ мнѣ сердце. Медицина плохо знаетъ причины столбняковъ, которые проходятъ такъ же скоро, какъ начинаются, которыхъ нельзя ни предупреждать, ни останавливать. Повторяю, вѣрно одно: видъ ребенка, сведеннаго судорогой -- адъ для матери. Съ какимъ жаромъ я цѣлую его. О, какъ долго держу я его на рукахъ, вынося во время прогулокъ. Черезъ шесть недѣль я должна родить, и это прибавляло новое горе къ пыткѣ, которую я перенесла: я боялась нерожденнаго ребеночка. До свиданія, моя любимая Луиза. Не желай имѣть дѣтей. Вотъ мое послѣднее слово.