ТАИНСТВЕННАЯ НАДПИСЬ
Утром Савушкин поглядел куда-то мимо Лени и неторопливо сказал:
— Ты тут останешься, Леонид. Сходи за шиповником в рощу, бересты поищи. Березовая кора куда как хороша для растопки. А то польет дождь, и огонь не разведешь.
— Шиповника мы вчера половину рюкзака набрали. Я с вами хочу, — упрямо проговорил мальчик. — Вы плот будете делать, а я...
— Не торопись, торопыга. Сперва надо еще бревна найти. А потом... мало ли потом будет всяких хлопот... Тут и колья надо заготовить и веревки из лыка скрутить. И тебе, парень, работы хватит, — так же спокойно сказал Иван Савельевич. — А пока шиповником занимайся. Насобираешь сумку — будешь нам помогать. С этим плотом все попотеем!
Савушкин и тракторист ушли, и Леня не проводил их даже взглядом. Он ворошил палкой теплый пепел в потухшем костре и делал вид, что это занятие ему очень по душе. Но лишь Иван Савельевич и Набоков скрылись за деревьями, как он вскочил и побежал к шалашу за рюкзаком.
«Наберу полный рюкзак ягод, бересту разыщу и отправлюсь помогать Ивану Савельевичу и Андрею», — решил Леня.
Он так спешил, что не заметил лежавшей на дороге доски, принесенной Савушкиным накануне, споткнулся об нее и упал.
Поднимаясь, Леня с досады толкнул доску ногой. Она чуть подскочила и с глухим коротким звуком плюхнулась на песок. И тут Леня заметил на гладкой свинцово-серой поверхности доски тонкую желтую полоску.
— Треснула! — испуганно сказал он вслух.
Вспомнив, что этой доской Иван Савельевич закрывал на ночь входное отверстие в шалаше, мальчик наклонился и поднял ее обеими руками.
«А ведь это крышка от небольшого стола. И сколочена она из досок», — подумал Леня.
На одном углу доски когда-то были вырезаны ножом три слова. От времени некоторые буквы стали едва заметны, другие совсем выкрошились, и вместо них остались одни ямки. Леня с трудом прочитал: «СЛЕД ДУЗА А». Во втором слове стерлась какая-то буква. Немного пониже этих непонятных слов стояло третье — «П ТЯ».
«Интересно, что все это значит? — рассуждал про себя Леня. — Какое-то странное «след» и совсем непонятные «дузаа» и «птя». Какие буквы стояли в этих двух последних словах?.. И что если «след» — просто след? Скажем, след волка или лисы?»
Он присел на корточки и стал торопливо писать на песке пальцем: «Дузаба, дузава, дузада, дузака...» «Такого и животного, наверно, на земле нет: дузаба или дузака, — смущенно подумал Леня. — Совершенно непонятно... Нет, наверное, все это что-то другое означает. Только вот я никак не догадаюсь, что именно».
Леня вздохнул и забарабанил по крышке стола. Пальцы выстукивали: «след-дуза, след-дуза». Ничего не придумав, он сердито засопел и встал.
«Кроссворды в «Огоньке» бывают куда труднее, и то отгадываю, а тут... Кто-то вырезал ерунду, а я голову ломаю. Очень нужно!» — подумал Леня и засвистел.
И внезапно в ушах так неприятно зашумело, словно рядом застучали молотками по наковальне. Леня перестал свистеть — и шум в ушах прекратился. «Вот еще новость! — огорченно подумал он. — Может быть, мне ночью уши продуло?»
Но тут Леня вспомнил о поручении Савушкина, заторопился в рощу. Взяв из шалаша рюкзак, он прикрыл входное отверстие крышкой от стола и, по-хозяйски оглядевшись вокруг, направился через поляну к тонким осинкам.
Утро было серенькое и туманное.
Леня посмотрел на белесое неприветливое небо и неожиданно для себя подумал: «А дома у нас уже позавтракали, и папа уехал на промысел». И только он подумал об этом, как в пустом желудке появилась тупая сосущая боль. У мальчика закружилась голова и потемнело в глазах. Он остановился и зажмурился.
«Лучше не думать... Лучше не думать... Не я один хочу есть. Иван Савельевич и Андрей тоже голодные». — Леня облизал пересохшие губы и осторожно, с боязнью приподнял веки.
Деревья уже не покачивались из стороны в сторону. На высоком кусту с покрасневшими почками прыгала кургузая синичка.
«Цвин, цвин!» — беззаботно распевала синичка, совсем не обращая внимания на мальчика.
«А если наловить синичек и воробьев и суп из них сварить? Вкусно будет или нет?» — подумал Леня и затаил дыхание.
Птичка покачивалась на тоненьком прутике, распустив пестрый хвостик, и будто нарочно дразнила мальчика. Синица сидела так близко, что казалось, если бы Леня немного наклонился вперед и протянул руку, то птичка непременно очутилась бы в его дрожащих пальцах.
«Клетку сюда и горсточку пшена. Тогда можно бы. А так разве поймаешь?» — лихорадочно думал Леня, все еще не решив, что делать: продолжать ли путь дальше или попытаться поймать синицу.
Внезапно птичка вспорхнула и, задорно посвистывая и ныряя между деревьями, легко полетела в глубь рощи.
Леня вздохнул и пошел дальше.
Обирая с колючих кустов шиповника ягоды, красные, словно крошечные раскаленные угольки, он как-то незаметно для себя перестал думать о пище. Он все время ощущал неприятную пустоту в желудке, но постепенно притерпелся к ней, и она его уже мало беспокоила. Леня исколол все пальцы об острые жесткие колючки, а забираясь в самую чащу кустарника, поцарапал до крови щеку.
В зарослях шиповника он наткнулся на старую березу, когда-то давно поваленную бурей. Потемневшая и потрескавшаяся от времени береста местами завернулась в тугие трубочки.
«Закончу собирать ягоды, обдеру все дерево — и вот тебе целый ворох бересты, — подумал Леня и заглянул в рюкзак. — Теперь еще немного осталось. Посижу-ка чуть-чуть. Я еще ни разу не отдыхал».
Леня присел на березу и вытянул ноги. На ногах у него были бурки — когда-то белые, а теперь все выпачканные в грязи и глине. Мальчик смотрел на свои пятнистые бурки и потихоньку, вначале даже незаметно для себя, начал напевать, барабаня согнутыми пальцами по дереву:
След-дуза, пим-буза,
Пим-буза, след-дуза...
«А все-таки хотелось бы знать, какие слова вырезаны на доске? Если и правда «след» не какое-то сокращенное слово, а просто след, то что такое «дузаа» и «птя»?..»
Раздумывая о загадочной надписи на крышке стола, мальчик оторвал кусочек бересты, скрутившийся в трубочку. Прищурив левый глаз, он посмотрел в трубочку на свет. Трубочка не просвечивала: в канале ее что-то было. Леня загорелся любопытством. Осторожно развернув бересту, внутри оказавшуюся ослепительно белой, он увидел черного продолговатого жучка с красной головкой и несколько пустых куколок. Эти пустышки оказались такими легкими, что стоило ему чуть дунуть на них, как они тут же взлетели и плавно закружились.
А жучок даже не пошевелил мохнатыми лапками. Он был или мертв, или все еще продолжал спать. Леня подержал его на ладони, согревая горячим дыханием, но все эти старания оказались бесполезными. «Возьму-ка я его с собой. Дома Любочке подарю». И Леня полез в карман куртки за блокнотом.
Но едва он опустил в карман руку, как тут же выдернул ее обратно, будто нечаянно обжег кипятком.
«Там еще что-то есть... что-то такое... — Он наморщил лоб и плотно сжал губы. Вдруг глаза его расширились: — Ой, да ведь это же коржик! Сашин коржик! Гостинец сестричке...»
Леня не помнил, как у него в руке очутился коржик. В кармане жесткий коржик разломился на две половинки, но и таким он казался очень соблазнительным. Слегка зажаренная корочка была румяной и блестела, а к зубчатым краям, хрупким, с блестками сахарного песка, так и хотелось поскорее прикоснуться кончиком языка.
Леня смотрел на находку и раздумывал: «Будет очень нехорошо, если я один съем коржик... А все-таки как хочется есть!» Он облизал губы и отвел от коржика помутившийся взгляд. У него дрожали руки и неровно, с перебоями колотилось сердце.
«Да одним коржиком разве наешься? — словно уговаривал себя Леня. — Я их, наверно, штук сто сразу съел бы... Уж если его и съесть, то надо всем вместе, на три части делить», — говорил себе мальчик и в то же время полегоньку отщипывал от коржика тонкие зубчики и отправлял их в рот.
Вдруг Леня весь побледнел и закрыл лицо руками.
«Что я делаю? И как я буду Ивану Савельевичу и Андрею в глаза глядеть?» — пронеслось у него в голове, и ему захотелось плакать.
...Когда Леня возвратился на поляну, у шалаша никого не было. Савушкин и Набоков, видимо, все еще бродили по берегу в поисках бревен.
Сложив у входа в шалаш бересту, он принялся расстегивать ремни рюкзака.
«Чем же мне теперь заняться? Ждать, когда придут Иван Савельевич и Андрей? А вдруг они начнут делать плот без меня!.. Нет, Иван Савельевич говорил... А если? А что, если бревен совсем не найдем?»
От этой неожиданно пришедшей мысли Лене сразу стало не по себе. Он не заметил, как мешковато опустился на рюкзак, туго набитый ягодами шиповника. Скрещенные на коленях руки плетьми опустились к земле. «Что мы станем делать, если бревен и в самом деле на острове не окажется? Была бы под руками пила или даже топор, тогда обошлись бы и без бревен. Но ни пилы, ни топора у нас нет. Значит, придется сидеть и ждать, когда, возможно, за нами кто-нибудь приедет с той стороны...»
— Мы сами, сами должны! — еле слышно прошептал Леня и, стиснув в кулаки руки, встал. Прямо глядя перед собой, он направился к берегу.
Мальчик шагал все быстрее и быстрее. Наконец он пустился бегом.
* * *
Вначале Савушкин и Набоков шли вместе, решив в первую очередь обследовать юго-восточный берег Середыша, а потом, если здесь не обнаружат бревен, вернуться к шалашу и, отдохнув, тронуться в противоположную сторону. Но, пройдя метров триста, Иван Савельевич сказал:
— А мы напрасно с тобой вдвоем пошли. Сколько времени впустую уйдет! Давай искать каждый по отдельности. Ты иди себе по этому маршруту, а я поверну назад.
— Ну что ж, — согласился тракторист, — можно и так.
— Только, Андрей, попристальней ко всему приглядывайся, — предупредил Савушкин. — Ищи старательнее. Бывает, и песком бревна заносит и хворостом всяким. Не скоро приметишь...
— Знаю! — вздохнул Набоков и сунул руки в карманы.
— Желаю удачи! — кивнул Иван Савельевич.
Андрей не ответил.
Он с утра чувствовал себя плохо: болела голова, перед глазами плавали радужные пятна. Несколько минут он шел, понурив голову и ни о чем не думая. Зацепившись ногой за перекрученный корень осокоря, удавом протянувшийся по земле, он едва не упал.
— Черт! — выругался Набоков и огляделся по сторонам.
«Эдак дело не пойдет, Андрей Николаевич, — сказал он себе. — Тоже мне, разведчик! На ходу чуть не уснул! На фронте бы за такое старание тебе живо мозги прочистили...»
Возле осокоря ветром выдуло землю, и в образовавшейся впадине что-то белело.
— Снежок! Вот мы сейчас и освежимся! — опять вслух сказал тракторист.
Нагнувшись, он зачерпнул из ямы пригоршню тяжелого зернистого снега и принялся яростно растирать лицо. После этого ему стало лучше.
«Теперь будем смотреть в оба!» — подумал Набоков и стал спускаться под обрыв, к песчаной косе.
...На поляну он пришел раньше Савушкина.
Устало присев у шалаша, тракторист положил на руки голову и так застыл в этой неудобной позе.
Вскоре из-за осинок показался Савушкин. Он нес большую вязанку сена. И только когда Иван Савельевич совсем близко подошел к шалашу и, сбросив на землю сено, сказал: «По дороге прихватил», Набоков встрепенулся, поднял голову. Не глядя Савушкину в лицо, он зачем-то встал, кашлянул в кулак и глухо сказал:
— Так что... ничего... хотя бы одно насмех попалось!
И опять покашлял.
Савушкин погладил заросший седой щетиной подбородок и, скользнув взглядом по обветренному, потускневшему лицу тракториста проговорил:
— Я тоже впустую ходил.
Широко открытыми, остановившимися глазами Набоков смотрел на Ивана Савельевича:
— И вы не нашли бревен?.. Как же мы теперь?
— Просто мы с тобой плохо искали. Завтра еще походим. Бревна могло песком занести, снегом.
— Утешаете? — У тракториста искривились губы; ему хотелось сказать Савушкину что-нибудь резкое, но он сдержался и промолчал.
— Это верно, скажу тебе, теперь не часто плоты разбивает. Даже в осенние штормы редко это случается, — после недолгого молчания задумчиво сказал Савушкин. — Потому что плотокараваны в настоящее время не по старинке сплавляют — мощными буксирами водят. А между командами и бригадами — социалистическое соревнование, борьба за безаварийные, стахановские рейсы. Каждое бревнышко на учете! Но все же бывает, что и оторвет когда звено от плота. Попробуй в штормовую ночь, уследи! Расшвыряет все звено направо-налево. Которые бревна вниз поплывут, которые на берег волны выбросят...
— А вы все-таки напрасно мне не верите, — перебивая Савушкина, сказал Андрей. — Я везде смотрел — нет бревен.
— А ты почему думаешь, что я тебе не верю? — спросил Иван Савельевич. — Экий тоже чудак! Я ведь и сам все будто досконально осмотрел, а вот...
Набоков поднял из-под ног гибкий прут и, размахивая им, побрел к берегу.
— Андрей, ты не знаешь, где у нас Леонид? Рюкзак с шиповником здесь, береста тоже вот... Скоро темнеть начнет, а мальчишки нет! — забеспокоился Савушкин.
Набоков не ответил.
* * *
Леня явился в сумерках.
— Это ты где пропадал? — стараясь казаться сердитым, заговорил Иван Савельевич. — Где шатался, спрашиваю? Разве так можно?
Мальчик сдвинул на затылок малахай и возбужденно закричал:
— Вы мне лучше вот про что скажите: вы бревна нашли?.. Что молчите? Не нашли?
Он переводил свой взгляд с Набокова на Савушкина, и округлившиеся глаза его блестели.
Андрей, в течение уже целых двух часов сосредоточенно вырезавший на пруте большим складным ножом какой-то замысловатый узор и при появлении Лени даже не поднявший глаз, вдруг выпрямился и сказал:
— Ну, не нашли... Ну, а тебе что же, радость от этого какая?
Леня снова сбил назад малахай — теперь он чуть держался на макушке — и закричал еще громче:
— Не расстраивайся, Андрюша! Будет у нас плот! Я бревна нашел... Правда, нашел!
— Где? — спросил Савушкин.
— А вон там, под берегом. — Мальчик махнул рукой на юго-восток.
Набоков вскочил и взял Леню за локоть.
— Где? Где, говоришь? Да в этой стороне я был. Никаких бревен там нет!
— Нет, есть! Нет, есть! И совсем недалеко отсюда, — проговорил Леня и тряхнул головой. — Ну, что ты меня за локоть схватил? Пусти!
Вмешался Савушкин:
— Андрей, успокойся. Сейчас Леонид все по порядку расскажет.
Леня одернул куртку и скороговоркой, словно боясь, что его перебьют, принялся рассказывать:
— Вернулся из рощи — смотрю, на поляне никого. Ну, я и решил тоже идти. Думаю, может быть, вас по дороге встречу. И подался вдоль самого берега. А когда до большой песчаной косы дошел, то вниз спустился. Тут и бревна... Только я их не сразу приметил. Все бревна песком занесло. Никаких признаков! И я дальше пошел. А уж когда обратно возвращался, то на этой самой косе сел на бугорок отдохнуть — ноги что-то устали. Копнул от нечего делать палкой, а она в твердое уперлась, я руками — а там бревна.
— Сколько? — недоверчиво покосившись на мальчика, спросил Набоков.
— Много! Я их все не откапывал. Посмотрел — бревна, и сюда бежать!
— Не знаешь, а говоришь — «много»! — усмехнулся тракторист. — Ему все показалось, Иван Савельевич! Я по той косе тоже проходил. Нет там ничего!
— Выходит, я вру? — дрогнувшим от обиды голосом проговорил Леня. — Я же пионер! Как ты можешь так говорить?.. Раз не веришь — пойдем. Пойдем сейчас же!
— Ну вот еще... Ну, чего это ты, Ленька?.. Я просто хотел...
— Нет, пойдем! — не отставал мальчик. — Я тебе покажу.
— Подождите... Леонид, не петушись! — Иван Савельевич притянул к себе Леню.
— Завтра утром пойдем. А теперь поздно — совсем свечерело. Да и ты устал — вон до каких пор ходил. Я было и чай шиповный вскипятил, тебя все нет и нет... Опять вот надо огонь разводить.
— А вы берестой не пробовали разжигать? — живо спросил Леня.
— Пробовал.
— Быстро сучки разгораются?
— Быстро. Береста — как порох!
Леня засмеялся.
— Я знал, что она вам понравится! — сказал он и, помолчав, добавил: — А вот чаю... чаю мне что-то не хочется.
— Иду берегом, а из канавки заяц выскочил. Ну прямо из-под ног, — ни к кому не обращаясь, проговорил тракторист и вздохнул. — Была бы под руками палка, может, и подшиб бы косого... Прямо к самой спине подводит живот. Хотя бы корочку какую...
Вдруг у него в руке, немного вытянутой вперед, очутилось что-то твердое и шероховатое. Он крепко сжал пальцы и, наклонившись к Лене, сдавленным голосом спросил:
— Ты чего?
— Это... — Леня замялся немного, — это коржик. Самый настоящий. Только я забыл про него. А вы кушайте с Иваном Савельевичем. Это гостинец моей сестричке от Саши... от друга, который в больнице.
— А ты себе оставил? — спросил Савушкин.
— Я себе тоже... Я всем поровну, —запинаясь, проговорил Леня и глотнул раскрытым ртом воздух.
Скоро на крутом берегу запылал костер.
С видом очень занятого человека Иван Савельевич старательно помешал палочкой ягоды шиповника в банке и поднял на тракториста спокойные глаза.
— Двадцать восемь спичек осталось, — сказал он и потряс коробком. — Беречь надо. Я так думаю: больше пяти на день расходовать нельзя. Три, скажем, на костер, две тебе на день на курево.
— Обойдемся. Я мало стал курить: папирос одна пачка осталась, — согласился тракторист.
Леня ломал хворостинки и, глядя на веселое пламя, напевал себе под нос:
След-дуза, пим-буза,
Пим-буза, след-дуза...
Внезапно он замолчал и наморщил лоб.
«Что это такое я распеваю? — спросил себя Леня. — След-дуза, пим-буза... Ах, да! Надпись на доске... Но что же все-таки значат эти слова: «След дузаа птя»?.. А если рассказать о надписи Ивану Савельевичу и Андрею? Может быть, они скорее отгадают. Нет, уж лучше я сам как-нибудь. А то еще просмеют. Скажут, что я забиваю себе голову пустяками».
В полночь Иван Савельевич проснулся. В шалаше гулял острый сырой ветер. Савушкин приподнялся и сел. Было так темно, будто на глаза кто-то набросил черную повязку. Наклонившись, он протянул перед собой руку. Входное отверстие оказалось открытым.
— Ну и ветрище! — сказал Иван Савельевич себе под нос. — Доской закрывал, а ее, видно, отбросило куда-то.
Он пошарил вокруг, но под руку попался лишь кусок коры.
«Пропала доска. И чем бы это закрыть дыру? Боюсь, мои молодцы совсем продрогнут, — раздумывал Савушкин. — А вот так если, а? Шубняк у меня теплый, ему и ветер нипочем».
И он, тяжело ворочаясь и кряхтя, уселся у самого входа, загородив своей широкой спиной все небольшое отверстие, в которое можно было пролезть только на четвереньках.
Немного погодя завозился Леня. Громко чихнув, он плаксиво протянул:
— Дайте мне одеяло. У меня все внутренности обледенели.
— Ползи ко мне, Леня, — сказал Савушкин.
Ответа не последовало.
Минуты через две мальчик осторожно спросил:
— А вы кто такой будете?
— Ты что это, парень? Не проснешься никак, что ли?— не то удивился, не то испугался Иван Савельевич.
На минуту наступило молчание. Но вот Леня облегченно вздохнул и радостно закричал:
— Иван Савельевич!.. А мне это во сне...
Он подполз к Савушкину и, дыша ему в лицо теплом, прошептал:
— Андрей тоже тут?
— Нет. Он спит.
— Спит? Я когда проснулся, рядом никого не было. Иван Савельевич схватил Леню за руку:
— Совсем ты, Ленька, заспался! Ну-ка, пошарь.
— Не верите?
— Пошарь, говорю!
Леня засопел и пополз на коленях вглубь шалаша. Набокова в шалаше и впрямь не оказалось.
— Вот тебе на! Происшествие! — встревожился Савушкин. — А я, скажу тебе, и не подумал ничего плохого. Думал, ветром куда-то доску откинуло.
Помолчав, он добавил:
— Сиди, Леонид, а я пойду. Поищу пойду.
— И я тоже! — попросился Леня. — Вы в одну сторону пойдете, а я — в другую.
— Куда тебе! Заплутаешься!
— Что я, маленький?
— Сиди, говорю. Я скоро вернусь, — жестко проговорил Савушкин и вылез из шалаша.
Иван Савельевич ходил по поляне и во весь голос кричал:
— Андре-ей! Андре-ей!
Иногда до Лени доносились только обрывки слов: «а-а... эй... де-е...»
А через некоторое время голос Ивана Савельевича и совсем потерялся в протяжных завываниях ветра.
«Ушел, — решил Леня и пополз к выходу. — Я тоже сейчас уйду искать Андрея».
Но едва мальчик выглянул из шалаша, как от реки подул такой холодный и сильный ветер, что все вокруг загудело, застонало. В кромешной мгле не было видно даже протянутой вперед руки.
«Может, лучше остаться в шалаше? — промелькнула робкая мысль. — Иван Савельевич наказывал никуда не ходить».
Минуту он колебался, потом, стиснув зубы, решительно вылез наружу и, осторожно обойдя шалаш, направился к осинкам.
Он шел как слепой, ощупью, вытягивая вперед то одну, то другую руку. И пока разыскивал тропинку, ведущую в луга, несколько раз натыкался на деревья.
«Выйду в луга и стану звать Андрея, — думал Леня.— И что такое случилось с Андреем? Куда он мог уйти ночью?»
Вдруг Лене почудилось, что он слышит шаги. Затаив дыхание и крепко сжав в кулаки руки, мальчик остановился. «Эх, электрический фонарик сейчас бы!.. И как я мог дома забыть фонарик? Здесь он мне так бы пригодился!»
Совсем близко хрустнула сломанная ветка. Кто-то и в самом деле приближался. «Кто же это? Иван Савельевич? Андрей? — У Лени страшно застучало сердце. — А если... а если это волки?»
Схватившись рукой за ствол молоденького деревца и готовый в любую секунду сломать его и кинуться на зверя, Леня закричал:
— Кто идет?
— Экий же ты упрямец! — раздался голос Савушкина. — Где ты тут, Ленька?
— Вы не нашли Андрея? — спросил Леня, кидаясь навстречу Савушкину.
— Будто ветром сдуло парня!.. Чуть светать начнет, опять надо идти искать. Сейчас ни зги не видно. По дороге в луга я на пенек наткнулся, упал, — прерывисто дыша, говорил Иван Савельевич.
Забравшись в шалаш, они долго сидели молча, прижавшись друг к другу и с тревогой думая о таинственном исчезновении Набокова.
— И куда все-таки делся Андрюша? — проговорил Леня, нарушая тягостное молчание.
— Ума не приложу! — вздохнул Савушкин.
Он напряженно прислушивался к завыванию ветра, все надеясь, что тракторист вот-вот подойдет к шалашу. Но Андрей не появлялся.
Перед рассветом Ивана Савельевича и Леню одолел сон, и они задремали. Было уже светло, когда Савушкин вдруг очнулся, словно от сильного толчка.
— Леня, вставай, — сказал он. — Заспались мы с тобой.
Мальчик поднял голову, огляделся:
— Рассвело уж! Как же это мы? А собирались рано... Андрей...
В это время у шалаша раздался хрипловатый насмешливый голос:
— Вставайте, лежебоки! Прохлаждаются, как на курорте!
Леня выглянул наружу и от изумления и радости высоко взмахнул руками.
— Андрюша! — закричал он и проворно вскочил на ноги.
С неловкой поспешностью вылез из шалаша и Савушкин.
— Где ты, шальной, пропадал? — проворчал Иван Савельевич и тут же заулыбался.
Набоков тоже улыбнулся, но смущенно, опустив глаза. Он снял шапку и, поводя ладонью по жестким спутанным волосам, виновато сказал:
— И не говорите! Действительно, получилось... Он помолчал и потом рассказал все, как было:
— Ночью проснулся и чувствую — спина озябла. Я спиной к стенке лежал. И показалось мне, что волк завывает. Прямо вот рядом. А потом царапаться стал. — Перехватив недоверчивый взгляд Савушкина, тракторист тряхнул большой головой и возбужденно крикнул: — Действительно слыхал! Так прямо и царапает когтями о прутья. Вытащил я нож, раскрыл его на всякий случай — и к выходу. Темнота страшная, конечно. А вот вижу — чернеет что-то невдалеке от меня. Я в ту сторону — волк от меня. Я остановлюсь — и он остановится...
— Волки к весне в горы с острова уходят, — сказал Иван Савельевич, перебивая Андрея. — Это тебе померещилось все.
Андрей прикурил от уголька папиросу и глубоко затянулся. Выпуская изо рта дым, он запрокинул голову, и на шее обозначился крупный острый кадык.
— Волк от меня, конечно, я — за ним, — продолжал он, даже не взглянув в сторону Савушкина. — То на дерево в темноте наткнусь, то на пенек. Хотел было обратно поворачивать. Хватит, думаю, отогнал зверя, теперь не вернется. Подумал это так, а сам как ахнусь куда-то вниз. В овраг какой-то упал. Пощупал вокруг — листья сухие. И тихо. Ветру никакого. Тепло даже будто.
Савушкин присел у костра и весело сощурился.
— Теперь все понятно, — проговорил он. — Зарылся наш Андрей в листья, как еж, и проспал себе до утра.
Леня засмеялся и, сверкая глазами, сказал трактористу:
— А мы тебя искать ходили ночью! Эх, ты! Набоков наклонился, бросил на угли хворосту и, словно не слыша обращенных к нему слов, продолжал рассказывать:
— Чуть светать стало — очнулся. Продрог до костей...
Он поднял посеревшее лицо и улыбнулся, обнажая крепкие белые зубы.
— Зато красоту какую я видел.
— Какую? — спросил мальчик.
— Гусей перелетных. В лугах, на озере.
— Как же ты их увидел?
— Из ложбинки когда я вылез, тишина везде. А со стороны озера гаганье доносится. Ну, я и пошел. К самому кустарнику подкрался. Как глянул на озеро, так и замер. Все озеро будто в снегу. А это гуси.
— Ты спугнул их?
— Они, видно, уж к перелету готовились. Чуткие очень. Хрустнул веточкой, а вожак тревогу поднял. Захлопали гуси белыми крыльями и подниматься стали...— Андрей замолчал. На лице у него долго еще оставалась светлая, немного мечтательная улыбка.
— А мне нынче такой сон приснился: будто мы ледокол построили, — некоторое время спустя проговорил Леня.— И на этом ледоколе на ту сторону отправились. А по Волге — сплошной лед. Только ледоколу самые большие льдины не страшны. Как надавит на льдину — вжиг! — и нет ее! Вжиг — и нет льдины!
— Ледокол, говоришь, построили? — сказал Савушкин. Вокруг его прозрачных серых глаз собрались морщины. — Ледокол? — еще раз повторил Савушкин и засмеялся.
Не удержался от улыбки и Набоков:
— А кто, Ленька, капитаном был?
Но мальчик не ответил. Лицо у него посерьезнело, губы плотно сжались.
Через минуту он обратился к Савушкину с вопросом.
— Иван Савельевич, а чем бревна будем связывать?
— Веревками.
— А где мы их возьмем?
— Я же тебе вчера говорил. Обдерем с молоденьких лип кожицу, скрутим ее — вот тебе и веревки!
— Ну, разве это веревки... — разочарованно протянул мальчик. — Они в момент порвутся.
Савушкин замотал головой:
— Нет, парень, не порвутся! Пожалуй, скажу тебе, ни в чем не уступят настоящим, пеньковым!
— А мы что же, пойдем или целый день будем разговорами заниматься? — нетерпеливо проговорил Набоков.
— Подожди. Надо вперед позавтракать, — сказал ему Савушкин.— Работка предстоит...
— Опять шиповник варить? — перебил Ивана Савельевича Набоков. — Да кто его хочет?
— А про витамины забыл? Ты же сам насоветовал: «С медицинской точки зрения полезная продукция!» Ничего, Андрей, как-нибудь... Крепись, одним словом. Скоро рыбу начнем ловить.
Иван Савельевич пристально посмотрел на низко плывущие клочковатые, рыхлые тучи.
— Перетаскай бересту в шалаш, — сказал он Лене; — Как бы дождь с середины дня не заморосил.
Леня не ошибся: в четверти километра от шалаша, на широкой песчаной косе, в кустах тальника нашли девятнадцать сосновых бревен.
Казалось, не только Леня, но и Набоков и Савушкин никогда в жизни не испытывали такого огромного душевного подъема. Каждое новое откопанное бревно они встречали шумным, веселым криком.
— Взгляните! Вы только как следует взгляните на них! — кричал тракторист, когда Иван Савельевич объявил «перекурку». — Это же не бревна, это ж произведения искусства!
— А ты садись, отдохни. Ну, чего шумишь, шальной? — сказал Иван Савельевич. — У нас впереди полным-полно всяких дел. А силы, само собой, беречь надо.
Андрей опустился рядом с Леней и Савушкиным, сидевшими на одном из бревен. Широко расставив ноги, он оперся ладонями о колени и, немного помолчав, обратился к Ивану Савельевичу:
— Теперь что же, пойдем лыко драть? А потом и корабль наш начнем сооружать?
Савушкин окинул взглядом прибрежную полосу песка с цепкими и живучими кустиками тальника и развел руками:
— Да разве можно на этом месте делать плот? Где ты его здесь укроешь от ледохода? Не сегодня, так завтра тут все затопит!
Леня так и привскочил.
— A как же быть, Иван Савельевич? — бледнея, проговорил он.
— А ты не пугайся, — засмеялся Савушкин. — Я уж и место для стоянки плота нашел. Совсем рядом, вон за тем выступом. — Он кивнул вправо.— Такая удобная заводь.
Набоков и Леня изъявили желание, немедленно осмотреть бухту.
Бухта оказалась удобной и тихой, хорошо защищенной от ветра высокими берегами.
— В этой заводи никакой опасности не будет плоту, — говорил Савушкин, посматривая на крутые берега. — К тому же и от поляны нашей — рукой подать. А бревна мы сюда перекатим по жердям. Притомимся малость, да другого выхода нет.
— Ничего, перетащим! — согласился Набоков. — Место тут действительно подходящее.
Леня вдруг дотронулся до руки тракториста и прошептал:
— Тише!.. Смотрите, смотрите на берег!
У самой кромки воды медленно и важно разгуливали две птицы.
— Грачи! — заулыбался. Савушкин.
— Ишь как вышагивают! — сказал Андрей.
Недели две назад они видели первых грачей, но вот сейчас, снова увидев этих желанных весенних гостей, внезапно испытали то теплое, радостное чувство, которое всегда появляется при встрече с приятелями.
Молча постояв несколько минут, они, тихо ступая, покинули бухту, часто оглядываясь на грачей и улыбаясь.
Набоков, шедший последним, приблизился к мальчику и проговорил ему на ухо:
— Ленька, подожди.
Когда тот замедлил шаг, тракторист покосился на Савушкина, продолжавшего шагать в сторону песчаной косы, и с напускной небрежностью спросил:
— Ты на меня сердишься?
— А за что?
— За вчерашнее... Так уж получилось... проглядел бревна...
— Ну что ты! — тоже негромко проговорил Леня, чувствуя, как у него жарким пламенем заполыхали щеки.— Знаешь, Андрюша, о чем я сейчас подумал?.. Сделаем сегодня плот, а завтра... А что, если завтра льду на Волге будет мало и мы правда поплывем?.. А то в воскресенье ребята в подшефный колхоз поедут радиоприемники устанавливать, а я... Мне тоже хочется!
— Непременно! Будет готов плот! И если льду мало останется, непременно отправимся, — уверенно сказал Набоков.
...Весь день прошел в напряженном труде. Перетаскав в бухту бревна, занялись заготовкой тальниковых прутьев и липких, шероховатых веревок, сплетенных из лыка.
К вечеру плот действительно был готов. Когда заканчивали последние работы, бухту начала заливать все прибывавшая вода.
— К утру, пожалуй, и до плота доберется, — заметил Савушкин.
Набоков взобрался на плот и прошелся по скользким, пахнущим смолой бревнам. По его вискам и подбородку сбегали теплые струйки, но тракторист даже не подумал поднять набрякшую свинцовой тяжестью руку и смахнуть с лица пот.
— А не рассыплется он у нас, Иван Савельевич? А?— обратился Набоков к Савушкину. — Выплывем на середину Волги, а прутья и самодельные веревки возьмут да и порвутся. Вот будет история!
— Не беспокойся, — сказал Савушкин. — Хоть до Каспия плыви, ничего не случится.
Тракторист посмотрел на Волгу, на огромные льдины, проплывающие мимо, и с тоской проговорил:
— И когда им конец наступит? Четвертые сутки валом валят!
Савушкин устало опустился на край бревна и снял шапку:
— Волга, Андрей, это тебе не Уса какая-нибудь, а всем рекам река! Понимать надо. Иная льдина, может, знаешь, откуда плывет? Из-под города Ярославля или еще дальше... Давайте-ка на прикол поставим плот. Уж теперь, ребята, недолго ждать...
Вернувшись к шалашу, они сели отдыхать у обрыва.
В наползавших на землю густых, темных сумерках каким-то далеким манящим огоньком светилась, то разгораясь, то тускнея, папироса Набокова.
Первым нарушил тягостную тишину тракторист.
— Эти бревнышки не скоро забудешь! — медленно проговорил он.
— Зато, скажу вам, такой получился плот!.. — заявил Савушкин.
У Андрея запрыгала во рту папироса:
— Так хочется скорее домой! У меня теперь в МТС ребята прямо с ума, наверно, сходят! «Неужели, скажут, этот Андрейка никак не может перебраться через Волгу? Весна-то не ждет! А он, скажут...» — Набоков посмотрел на небо и, перебивая себя, заговорил о другом: — Всё боялись, как бы днем дождь не пошел, а его и не было. А сейчас, взгляните-ка, звезды!
Савушкин тоже запрокинул голову. Высоко в небе мерцали большие яркие звезды. В мерцании звезд особенно явственно были заметны переливы голубовато-синих и красно-алых огоньков.
— А дождь все-таки будет, — раздумчиво проговорил Иван Савельевич. — Не сегодня — так дня через два-три, но обязательно. Вон они как играют, звездочки-то! Это всегда к дождю.
А Леня возился у костра. Он то совал в огонь тонкие сухие прутики, то дул на медленно занимавшееся пламя.
— След дузаа птя, — еле шевеля губами, почти беззвучно повторял он. — След дузаа птя... А что, если «след» — это «следопыт»?
Неожиданно его пронзила радостная мысль: «Так оно и есть! Следопыт Дерсу Узала! Ну да, храбрый и отважный Дерсу Узала! Знаменитый следопыт, герой чудесной книги Арсеньева. И как раньше я об этом не догадался! А «птя» — это просто «Петя». Сын или внук бакенщика. Он читал когда-то в домике на Середыше книгу Арсеньева, а потом взял и вырезал на столе: «След. Д. Узала. Петя»...»
— Отгадал, отгадал! — закричал Леня.
— О чем это ты, Ленька? — спросил Савушкин, подходя к мальчику.
Радостно возбужденный, Леня повернулся к Савушкину и опять закричал:
— Иван Савельевич, я ведь отгадал! Правда, отгадал надпись!
— Какую надпись?
— На доске!.. На доске от крышки стола, которую вы принесли из домика бакенщика.
Он бросился к шалашу и сейчас же вернулся, неся перед собой доску.
— Вот смотрите!.. Видите?
Над доской склонились Савушкин и Набоков.
— Что-то никак не разберу, — проговорил Савушкин и потер рукой глаза. — Ну-ка, поближе к огню.
— Теперь прочли? — допытывался Леня.
— «След дузаа», — неуверенно произнес тракторист.— Какая-то бессмыслица... Да тут пониже еще что-то вырезано. Ну конечно: еще слово — «птя».
Набоков выпрямился и передернул плечами.
— Ничего не понимаю! — сказал он. — Бессмыслица!.. «След дузаа птя»!
— И совсем не бессмыслица! Я отгадал надпись: «Следопыт Дерсу Узала». Вот что означает «След дузаа»! Так звали героя книги исследователя Дальнего Востока Владимира Клавдиевича Арсеньева. Книгу Арсеньева читал в домике бакенщика Петя... Я не знаю, кто такой был Петя...
— Постой, постой! — бледнея, вдруг промолвил Савушкин и отобрал у Лени доску. — Говоришь, Петя вырезал надпись? Петя?!
— Иван Савельевич, вы знаете этого Петю? — испугался почему-то Леня.
Савушкин выронил из рук доску и, ничего не говоря, медленно повернулся спиной к мальчику и зашагал прочь от костра.
— Иван Савельевич! Иван Савельевич! — закричал Леня и побежал вслед за Савушкиным.
Бригадир оглянулся, обнял подбежавшего мальчика и ласково проговорил:
— Ну, что ты? Ну, я сейчас вернусь... Вон до берега дойду. Иди себе к костру.
Леня внезапно сконфузился и, вобрав в плечи голову, побрел назад. «Откуда я взял, что Иван Савельевич знает какого-то Петю?.. И мне совсем не надо было ничего рассказывать. А то еще Андрей начнет насмешничать».
Но когда Леня подошел к костру, Набоков ему ничего не сказал — он готовил шиповный чай.
Леня прилег на охапку сена и стал думать о неизвестном мальчике Пете, читавшем на острове Середыш книгу об отважном следопыте Дерсу Узала. И эта надпись, случайно обнаруженная Леней на старой доске от развалившегося стола и показавшаяся вначале такой непонятной и даже загадочной, теперь вдруг стала близкой и пробудила в памяти воспоминания о прочитанных книгах.
Потом Леню начал одолевать сон... Мальчик в последний раз посмотрел вокруг осоловевшими глазами, и ему подумалось, что вот сейчас, может быть, из мрака ночи выйдет на огонек костра Дерсу Узала в своей неизменной оленьей куртке. Кряхтя и покашливая, он присядет у костра, не спеша набьет табаком трубку и, задумчиво поглядывая на веселые угольки и попыхивая трубкой, станет рассказывать о своих приключениях, не описанных Арсеньевым.