ВОДА ВСЕ ПРИБЫВАЕТ
С утра солнце пряталось где-то за светлыми, полупрозрачными облаками. Но к обеду день разгулялся, и прямо над рощей в далекой голубой вышине засверкало солнце. Стало совсем тепло. Запахло талой землей и прошлогодними листьями. От Волги потянуло прохладой, приятной и освежающей.
В роще было необыкновенно шумно.
— Ленька, ты чего там возишься? — закричал раскрасневшийся Набоков, взваливая на плечо тяжелую вязанку хвороста. — Я пошел!
За высокими березками мелькала тонкая фигурка Лени с охапкой валежника в руках. Мальчик торопливо шагал к старому покосившемуся осокорю, возле которого лежала кучка дров.
— Я тоже сейчас! — звонкий голос Лени разнесся по всей роще.
— Отстаешь, — усмехнулся тракторист, направляясь к поляне.
— Это еще посмотрим, кто отстанет! — запальчиво ответил Леня. — Правда, Иван Савельевич?
— Я тоже так думаю, — подал голос Савушкин. — По всему видать, что мне быть последним. Где за вами, молодыми, угнаться!
На шум прилетела сорока. Она - опустилась на самое высокое дерево и стала осматриваться по сторонам. Потом, осмелев, непоседливая птица перелетела на нижнюю ветку, с любопытством поглядела на людей, никогда раньше не бывавших здесь в такое время, и вдруг, взмахнув крыльями, громко, во все горло прокричала: трра-а!.. трра-а!..
— Я вот тебя! — сказал Савушкин и замахнулся на нее хворостиной.
Но сорока нисколько не испугалась. Она перелетала с дерева на дерево, все время стараясь держаться неподалеку от людей, и беспокойно вертела головой, уставясь вниз то одной бусиной черного глаза, то другой. Сорока точно высматривала: нельзя ли чем поживиться?
Схватив первую попавшуюся под руку палку, Леня запустил ею в привязчивую птицу. Сорока взлетела и, возмущенно стрекоча, опустилась на соседнюю березку.
Посмеиваясь, Иван Савельевич заметил:
— Не зря в народе говорят: любопытна, как сорока!.. А эту белобоку кто-то уже проучил за нахальство и воровство, да, видно, мало!
— Как «проучил»? — удивился Леня.
— Посмотри-ка ей на хвост.
Мальчик взглянул и засмеялся: у сороки вместо длинного радужного хвоста торчало лишь одно помятое перо.
— Этих сорок страсть как охотники не любят, — проговорил Иван Савельевич. — Самая, говорят, вредная птица.
Как увидит охотника, тут же и начинает стрекотать на весь лес: зверей предупреждает. Вот какая плутовка!
...Под вечер Савушкин сказал, окинув взглядом сложенное у шалаша топливо:
— Я так соображаю, молодцы: хватит нам этих дровишек. А теперь давайте посидим, отдохнем.
И бригадир зашагал к берегу, на ходу отряхиваясь от прицепившихся к одежде листьев и кусочков коры.
Разглядывая царапины на рукавах кожаной куртки, Леня подумал: «Мама обязательно браниться будет. «Новая куртка, скажет, а ты поцарапал ее всю...» Может, сочинить что-нибудь? Например, про волка. Как самый настоящий волк бросился на меня из-за кустов, а я как его схватил да как...»
У мальчика озорно засверкали черные глаза. Посмотрев на стоявших у самого обрыва Набокова и Савушкина, он три раза повернулся на пятке и тоже побежал к берегу.
Иван Савельевич ласково потрепал Леню по плечу:
— Садись, дорогой работничек, садись! И первый опустился на песок.
Леня поправил малахай и ничего не ответил, уставясь на Волгу. На виске у него просвечивала и билась синяя тоненькая жилка.
Вода на реке прибывала быстро, затопляя песчаные отмели, островки, подмывая крутые берега. Сильное течение стремительно несло огромные льдины, словно это были не многопудовые глыбы, а тонкие хрустящие вафли. Вместе со льдом плыли желтовато-красные бревна, лодки с пробитыми боками, крыши, плетни. На одной льдине лежал на боку остов разбитого дощаника, похожий на скелет кита-великана. Иногда проплывали тополя или клены с шапками грачиных гнезд. Над их голыми вершинами кружились галки и вороны.
На перекатах возникали высокие заторы. Большие льдины наползали одна на другую, падали, раскалывались на мелкие сверкающие куски, а на их место уже громоздились следующие. Потом эти хрустальные горы внезапно разлетались в разные стороны, поднимая столбы водяной пыли.
Леня сидел у самого обрыва. По лицу мальчика блуждала светлая, тихая улыбка. Ему казалось, что можно часами, не отрываясь, глядеть на эту захватывающую картину ледохода.
Все трое долго молчали, наслаждаясь теплом, прислушиваясь к веселому гомону птиц в пестрой от яркого света роще.
— Припекает-то как! — вдруг сказал Иван Савельевич и, сощурившись, закинул назад голову. — К севу время идет... Люблю эту пору. Ни вздохнуть, ни охнуть некогда. Каждая минута дороже золота.
Тракторист улыбнулся.
— Я тоже, — заговорил он оживляясь. — Вокруг простор, солнышко греет, ветерок душистый бьет в лицо, а ты гудишь на всю степь! Даже сердце от радости замирает. Так бы с трактора и не слезал!
Иван Савельевич сдвинул к переносью брови, поморщился.
— И надо же случиться такой беде! — с досадой в голосе проговорил он. — Самые что ни на есть считанные дни до посевной остались, а мы... Не знаю что готов сделать, только бы скорее выбраться отсюда!
У Набокова потускнели глаза и на лбу собрались морщинки. Смяв недокуренную папиросу, он катал ее между огрубевшими от работы пальцами и ни на кого не глядел. Спустя несколько минут Андрей подался всем телом в сторону Савушкина и сказал:
— Иван Савельевич, а если сделать плот? Действительно, а?
Отковырнув от голенища сапога красноватый комок глины, Савушкин подержал его на ладони, пристально разглядывая, потом бросил и немного погодя натужно проговорил:
— Думал я об этом... На плоту хорошо по чистой воде. Вот на лодке — другое дело. На лодке, скажу тебе, даже и со льдом можно. Бакенщики плавают.
Леня поднял на Ивана Савельевича глаза и спросил :
— Как же теперь? Может, кто за нами приедет? Но как узнают, что тут люди?
— На том берегу сейчас с утра и до ночи рыбаки. Они, наверно, еще вчера наш огонек приметили, — сказал Савушкин. — Могут приехать. Я волгарей знаю. Народ отчаянный! Но плот делать нам не миновать все-таки. Прибыль вон какая!.. Завтра пойдем бревна искать. Иной раз осенью в ненастье потреплет который плот, а потом к берегу и начнет бревешки прибивать...
— Затянется ледоход, и сиди тут, — уныло протянул Набоков. — Мы вот бригадой слово такое дали — первыми в районе посевную закончить.
Он отвернулся.
— И закончите. Раз есть такое стремление, значит своего добьетесь, — сказал Иван Савельевич. — Чуркин ваш, должно быть, не убивается, как ты... Увидел я прошлый раз его на совещании и удивился. Ну и располнел! Одно слово — туша.
— Он совсем таким не был, когда в МТС приехал.
— Года четыре он сидит у вас? Или больше?
— Осенью пять лет будет.
— Да-а... — задумчиво проронил Савушкин. — Хуже вашей МТС и в области не было. А Чуркин вытащил. Это верно. В каком это году третье место заняли?
— В сорок седьмом, — сдержанно ответил Набоков и, секунду помедлив, с затаенным раздражением добавил: — А потом назад стали пятиться. В прошлом году на седьмое место перекочевали. От прежнего Чуркина мало чего теперь осталось.
— По всему видать, заважничал мужик, — заметил Иван Савельевич.
— Вначале он горячо за дело, принялся. И под брюхо трактору не гнушался при случае залезть — сам когда-то таким же был, как и мы. Поджарый, увертливый, везде поспевал. — Андрей нахлобучил на жидкие рыжеватые брови шапку и в раздумье почесал затылок. — Вот оно как... А заняла МТС третье место, стали про Чуркина в газетах писать, так у него и голова закружилась. Шириться начал, брюшко отрастил. Кожаное пальто напялил. Как речь какую станет говорить, обязательно: «Наши успехи... Наша передовая МТС...». Его теперь вперед на буксире надо тащить!
— Так уж и на буксире? — переспросил Савушкин.
— Непременно! — Тракторист метнул в сторону Савушкина сердитый взгляд. — По рассуждению нашего директора, седьмое место тоже ничего, вроде как почетное. Мало ли в области МТС, которым было бы желательно выбраться на это самое место! А потому зачем волноваться, когда и так хорошо! Чуркина теперь одно беспокоит: как бы удержаться на занятых позициях. Отсюда и всякие послабления пошли. Заниженные требования к качеству работы — это вам раз. Потом стремление план выполнять за счет таких работ, которые полегче, — это два. И еще— несоблюдение агротехнических сроков. Действительно, что получается? Прошлую весну одна бригада чуть ли не до июня сеяла!
— А теперь как будет? — спросил Иван Савельевич.
Он слушал Набокова со вниманием, изредка пристально всматриваясь в его простое, открытое лицо. Приветливый, немного задумчивый этот взгляд как бы говорил: «Вон ты какой! Ершистый!»
— Теперь Чуркину трудненько придется. — Андрей сощурил смелые, усмешливые глаза. — Все трактористы взяли повышенные обязательства. А ребята из той самой бригады, которая прошлую весну с севом затянула, знаете что решили? За шесть дней уложиться с севом. Тысячу гектаров выработки на каждый трактор! И чтобы обязательно высокий урожай собрать. Стопудовый. Понимаете? И выполнят, конечно. Такой у всех подъем!.. Собрание у нас было. Каждая бригада свое обязательство зачитывала. Ну, и среди прочих взял слово заправщик Андроныч. Из этой самой отсталой бригады. Вот он как сказал, я эти его слова до точности помню: «Сильный и дружный наш советский народ. К самой что ни на есть светлой жизни тянется». А потом поворачивается к президиуму — и еще: «Вы не глядите, что мне за шестьдесят перевалило, я не меньше, вас желание имею при коммунизме пожить. Потому-то и работать хочется, как молодому».
— Прямо так и сказал? — заулыбался Иван Савельевич.
— В точности.
— Молодец, старый! — Савушкин выпрямился и устремил свой взгляд вдаль, на Жигулевские горы.
Задумался и Набоков.
В молчании прошло несколько минут. Вдруг Леня, все это время что-то чертивший прутиком на песке, громко сказал:
— Правильно! Вот так и сделаем!
Набоков заглянул через плечо мальчика. Леня покосился на тракториста и, смутившись, торопливо провел ладонью по песку, исчерченному какими-то фигурками.
— Ты чем тут занимаешься? — спросил Набоков.
— Так просто, — неохотно ответил мальчик и покусал кончик прута.
— Нет, правда? — не отставал тракторист. — Схему какую-то набросал... Радиоприемника, что ли?
Леня быстро повернулся к Набокову. На щеках у него проступил горячий румянец.
— А ты почему знаешь?
— Знаю! Сам двухламповый собрал.
— А мы в школьном радиокружке детекторные делаем. Для подшефного колхоза, — с живостью заговорил Леня.— Знаешь, сколько уж изготовили? Тридцать один! А сейчас я новой конструкции монтирую. С вариометром. С ним лучше настраивать приемник на нужную волну.
— С вариометром? — переспросил Андрей. — Постой, постой... А как ты крепление катушек думаешь устроить?
— А вот как. Смотри сюда. — Леня взмахнул прутом и провел на песке первую черту.
Набоков наклонился и все время, пока говорил мальчик, не проронил ни слова. А когда Леня кончил, тракторист взял его за плечи и крепко стиснул в своих руках:
— Ух ты, молодчина! Работает голова! Леня опять покраснел.
— Это мне Саша подсказал, — проговорил он. — А сам бы я, может, еще не скоро... Саша у нас тоже двухламповый собирает. Ему теперь немного осталось. Выйдет из больницы — и закончит.
Высвободившись из объятий Андрея, Леня облизнул пересохшие губы и вздохнул:
— Пить что-то хочется.
— Представь, и мне тоже! Будто вкусного чего-то поел, — усмехнулся Набоков.
Иван Савельевич очнулся от задумчивости. Снял шапку и, поглаживая лысину, сказал:
— Пить захотели? Вода рядом. В Волге ее вон сколько. Пейте себе на здоровье!
— А из чего пить? — спросил Леня и с огорчением добавил: — У нас даже стакана нет.
— Нет! — Савушкин засмеялся. — А хочешь — стакан появится!
— А где вы его возьмете?
— Ты мне скажи: хочешь, чтобы стакан появился? Тогда, пожалуйста, получай!
У Лени засверкали глаза. Какое-то мгновение он колебался, наконец утвердительно кивнул головой:
— Хочу!
— Защурься, — потребовал Иван Савельевич.
Мальчик зажмурился. Когда же он поднял веки, на ладони у Ивана Савельевича действительно стоял стакан. Но стакан этот был не из стекла, а из коры березы.
Леня взял в руки этот необыкновенный, легкий и белый, с черными крапинками стакан и оглядел его со всех сторон.
— Какой хороший! Очень даже! — сказал мальчик. — Когда вы его сделали?
— Кто умеет — долго ли!
Похвалил берестяной стакан и Набоков:
— Работа чистая, первый сорт. Если не течет — совсем ловко!
— Попробуйте, попробуйте! — хитровато посмеиваясь, проговорил Савушкин.
Тракторист молча встал, спустился под берег. Присев на корточки, он вытянул руку и дном стакана принялся разгонять с поверхности воды в разные стороны мелкие острые льдинки. Потом зачерпнул в стакан воды и начал пить.
Савушкин и Леня стояли у обрыва и смотрели вниз. Выпив всю воду, Набоков опять наполнил стакан водой и полез в гору. Леня нагнулся и взял у Андрея стакан.
— Течет или нет? — спросил Савушкин.
— Первый сорт, и всё тут! — засмеялся тракторист. — Умелому мастеру спасибо.
Мальчик приложил к губам гладкий и холодный край стакана. Вода в берестяном стакане пахла сосновой смолкой.
— Вы донышко смолой обмазали, — сказал он, — потому и не течет.
— Молодой, а догадливый! — проговорил Иван Савельевич. — Ох, и засиделся я с вами! Уж вечер начинается, а мне ведь сходить надо кое-куда.
— А куда вы собираетесь? — спросил Леня. Савушкин огляделся по сторонам и вполголоса сказал:
— Потом, потом. Ты пока помалкивай.
— Мне с вами можно? — тоже шепотом спросил Леня.
— Вы пока с Андреем в рощу за сухими листьями отправляйтесь, — ответил Иван Савельевич. — Я вернусь скоро.
Савушкин пересек поляну и скрылся за осинками.
Проводив его любопытным взглядом, Леня подумал: «И куда это Иван Савельевич направился? И почему меня с собой не взял? Двоим бы куда как лучше! А то вдруг...»
Из задумчивости мальчика вывел голос Андрея.
— Пойдем-ка в рощу сходим, — проговорил тракторист. — Иван Савельевич правильно сказал. На сухих листьях и спать будет теплее.
* * *
Выбравшись из зарослей осинника, Иван Савельевич на секунду остановился, окинул взглядом луга с маячившими кое-где на холмах деревьями и повернул налево. Он шагал по еле приметной тропинке, тянувшейся вдоль кустарника, и думал о сыне.
Так вот и кажется, что было это всего лишь прошлым летом, а не двенадцать лет назад... Помнится, сынишка, тонкий и подвижной, как Леня, выпрыгнул тогда на берег, едва лодка приблизилась к песчаной отмели.
«Фаде-и-ич!» — закричал он и, минуя отлогую тропинку, полез вверх, по крутому обрыву, цепляясь смуглыми от загара руками за тальниковые прутики.
На посту бакенщика Фадеича, приятеля Савушкина, сын проводил по две-три недели каждое лето. Мальчик помогал бывалому волгарю зажигать и тушить бакены, тралить фарватер участка, удил рыбу, запоем читал взятые из библиотеки книги.
Вернувшись однажды домой от Фадеича, он еще с порога сказал:
«А вы знаете, какую зверюгу я видел? Нет?.. Лося! Самого настоящего!»
И стал рассказывать, захлебываясь, размахивая руками. От возбуждения у сынишки раскраснелось лицо.
«Я на берегу стоял. Вдруг слышу, позади треск какой-то и топот, — рассказывал он, одергивая вылезшую из-под пояса рубашку.— Оглядываюсь — а из-за кустов... Ты понимаешь, папа, я и подумать ничего не успел, а он как из-за кустов вымахнет! Как вымахнет! Большой такой, с огромными рогами. Ну и рожищи! Ты никогда таких не видал. Так в разные стороны и торчат... Лось подлетел к берегу да как прыгнет под откос, прямо в воду! И поплыл. Тут и Фадеич выбежал из своей избушки. А лось уж далеко, на ту сторону поплыл... Фадеич говорит, что лось этот из Жигулевского заповедника. «У нас тут, — говорит,— корма хорошие: рябины много. А для лося ветки рябины — самый сладкий корм. Вот он и приплывал сюда, лакомка».
Последний раз сын гостил у старого волгаря в сороковом году.
«Подумать только, — говорил Фадеич, ласково похлопывая по плечу стройного юношу, — ведь будто недавно был вот такой парнишечка; а теперь, извольте видеть, — студент! Будущий агроном, научный человек!.. Что ты на это скажешь, Савельич?»
А на другой год... Но лучше об этом не вспоминать. Иван Савельевич тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Солнце уже склонилось к дальнему леску. Вот-вот его большой раскаленный диск коснется верхушек деревьев, и тогда лесок, казалось, вспыхнет малиново-багровым пламенем.
«Теперь недалеко. Скоро и Черный буерак. А за ним рукой подать до того места, — сказал про себя Савушкин, шевеля лохматыми бровями. — А все-таки раньше следовало отправиться. В потемках придется обратно идти».
Четверть часа спустя Савушкин подошел к Черному буераку. Этот неширокий, но глубокий овраг, тянувшийся от берега Волги, так назывался потому, что на дне его всегда поблескивала вода, сверху казавшаяся густой и черной, словно деготь. Сейчас в овраге еще лежал снег, но уже кое-где на нем проступили темно-бурые пятна.
Тропинка привела Ивана Савельевича прямо к мостику. Когда-то давно у Черного буерака стояла старая широкая ветла. Однажды в ураган дерево с корнем вывернуло из земли, и оно упало, перекинувшись вершиной на другой берег оврага. Со временем ветла покрылась мхом, но по-прежнему казалась крепкой и продолжала служить мостиком. Иван Савельевич и раньше не раз перебирался по старому дереву через Черный буерак, и когда он сейчас подошел к оврагу, ему не показался опасным этот «козлиный мосточек» — так в шутку прозванный бакенщиком Фадеичем. Но все же, прежде чем встать на ствол дерева обеими ногами, Савушкин надавил на него носком сапога.
«А он не то что одного — двух выдержит! — подумал Иван Савельевич и уверенно тронулся вперед, слегка расставив руки. — Обратно придется идти в обход буерака, а то с поклажей в темноте тут не проскочишь. Сорвешься и полетишь вниз».
До противоположного берега оставалось не больше двух-трех шагов, когда дерево внезапно глухо затрещало и рухнуло вниз. Взмахнув руками, Савушкин тоже полетел на дно оврага.
Вечерело. Где-то за рощей разгоралась яркая заря. От деревьев ложились длинные тени, а в оврагах и ложбинках уже стелился белой пеленой туман.
Набоков и Леня шли по утоптанной за день тропинке. Андрей поймал мальчика за руку и сочувственно спросил:
— Есть сильно хочешь?
И, не дожидаясь ответа, протянул ему горсть темно-красных ягод шиповника:
— Полный карман набрал. Тут их много.
— Спасибо, — поблагодарил Леня и стал жевать душистые кисловатые ягоды.
Несколько шагов прошли молча.
— А вот и Юпитер показался, — сказал Набоков.— Вон между теми деревьями светится.
Вдруг он поморщился и плюнул.
— Разве это еда? У меня всегда такой аппетит, а здесь... — заворчал Андрей и тут же смолк.
Через минуту он добавил:
— Да это всё пустяки, как-нибудь перетерпим. Главное — поскорее бы отсюда выбраться... Так, что ли, Ленька? Перетерпим ведь, а?
Мальчик мотнул головой — рот у него был набит ягодами.
Из рощи они возвращались в сумерках. Тракторист нес на плече пузатый мешок, набитый листьями, а у Лени на спине большим горбом топорщился рюкзак.
Снова начинался ветер. Налетая порывами, он поднимал с земли тучи полуистлевшей листвы и разбрасывал их в вышине, будто пачкал коричневыми мазками синевато-лиловое, быстро тускнеющее небо.
— А Ивана Савельевича не видно. Не вернулся еще, — сказал Андрей, выходя на поляну.
Леня, шедший впереди Набокова, внезапно остановился и закричал:
— Крыса! Вон пробежала, вон!
— Экая невидаль, — спокойно проговорил тракторист. — А ты разве днем не видал их в роще? Они плавают, черти, здорово.
— Одна из шалаша выскочила! — опять возбужденно прокричал мальчик и, взмахнув рукой, помчался что есть силы к шалашу.
Бумажный пакет, обвязанный веревочкой и еще утром подвешенный Савушкиным к самой перекладине, по-прежнему был на своем месте. Но лишь Леня дотронулся рукой до пакета, как сразу понял, что в нем ничего нет.
— Дыру прогрызли. Конфеты и печенье повытаскали,— прошептал он. — Теперь у нас ничего не осталось.
* * *
Костер разожгли у самого берега. Ветер трепал языки пламени, пригибал их к земле, но они, своевольные и непокорные, рвались, извиваясь, в черную вышину.
Набоков часто нагибался, чтобы подбросить в костер сучков, и тогда лицо ему обдавало сухим, пышущим жаром. Левой рукой прикрывая глаза, он правой быстро бросал на раскаленные угли легкие хворостинки.
Набоков и Леня уже давно поджидали Ивана Савельевича, а он все не появлялся. Отсутствие Савушкина особенно беспокоило Леню. Он то и дело поднимал голову и настороженно прислушивался к надоедливому завыванию ветра. Он готов был в любую секунду броситься в темноту с радостным криком: «Иван Савельевич идет! Иван Савельевич идет!» Но Савушкина не было.
«Ушел давно, а все нет и нет... — Леня вздохнул и уставился себе под ноги на искрившиеся кусочки кварца, словно нарочно кем-то разбросанные по песку. — Скоро самая настоящая ночь наступит... Темнота кругом такая — долго ли с дороги сбиться!»
Набоков, все время молча возившийся у костра, не спеша вытер рукавом пиджака вспотевший лоб и, стараясь казаться спокойным, сказал:
— И где ж это наш бригадир задержался?
Леня как будто только и ждал этого вопроса. Он вскочил и, поправляя съехавший на ухо малахай, кинулся к трактористу:
— А если идти искать? — Мальчик с тревогой посмотрел на Андрея. — Вдруг с Иваном Савельевичем что-нибудь случилось?
— Куда идти? В какую сторону? — пожал плечами Набоков. — Остров — он вон какой!
— Все равно! — не унимался Леня. — Надо искать! Я пойду...
— Подожди, — остановил его Андрей. Трактористу показалось, что он слышит чьи-то шаги.
Андрей выпрямился, пристально вглядываясь в темноту. Густая и непроницаемая, она висела перед глазами, слабо колыхаясь, то наступая на светлое пятно костра, то отступая, и нельзя было разглядеть, что делается в трех шагах. Набоков уже полуоткрыл рот чтоб крикнуть: «Иван Савельевич, это вы?», — но в это время на свет неожиданно выплыла странная, причудливая фигура с огромной головой.
Леня поднял глаза да так и замер. Фигура засопела, пошевелилась, и к ее ногам внезапно что-то грохнулось.
— И чего это вы принесли? — обрадовано закричал Набоков.
— А вот смотри... рухлядь всякую! — шумно вздохнув, заговорило знакомым голосом «странное существо».
И тут только Леня разглядел, что у костра стоит Савушкин. Иван Савельевич снимал с головы согнутые из прутьев большие кольца, опутанные сетями, а у его ног на песке лежала потемневшая от времени широкая доска.
Принимая от Ивана Савельевича громоздкую поклажу, оказавшуюся старыми вентерями, тракторист сказал:
— Долго ж вы ходили! А мы тут...
— Да ведь и не близко. В самом что ни на есть конце острова был — там, в верховьях воложки, — устало ответил Савушкин, распахивая шубняк. — Пить хочу. Уморился что-то.
— Иван Савельевич, я сейчас! — крикнул Леня.
Он хотел сбегать к реке с берестяным стаканом, но Савушкин остановил его.
Присев перед вентерями, Иван Савельевич вытащил из сетей большую заржавленную банку.
— Полную зачерпни. Чайку вскипятим, — проговорил он, вскидывая на Леню глаза. — Да гляди в воду не свались.
Немного погодя жестяная банка уже стояла на горячих угольках, и мальчик хлопотал возле нее, подкладывая то справа, то слева тоненькие прутики, сразу весело загоравшиеся.
Савушкин сидел на принесенной им доске и рассказывал:
— Там избушка бакенщика стояла, да прошлым летом пост перевели в другое место. А избушка старая была, скажу вам; ее так и оставили. По осени она чуть не сгорела совсем. Кто-то из охотников ночевал и, видно, заронил искорку. Вся бы сгорела, да дождь помешал... Думаю, схожу, авось и поживимся чем. Так и вышло. В углу банку эту нашел, а в подполе — вентеря бросовые...
Иван Савельевич замолчал. Он посмотрел на вентеря, потрогал их и добавил:
— Может, из пяти один да и соберем. Хорошо бы. А как вода разольется по ерикам, вот вам и рыба. Теперь ее недолго ждать, воду-то. По всему видать, большое половодье будет.
— А у нас печенье и конфеты украли,— грустно промолвил мальчик. — Крысы перетаскали.
— Перетаскали?
— Ничего не осталось.
— Выходит, чай не с чем пить?
— Хотите с шиповником? — спросил Андрей. — Ягоды шиповника содержат в себе витамин «С».
Иван Савельевич сокрушенно вздохнул:
— Ай-яй! Ну и крысы на этом острове! Ну и сластены! Леня засмеялся.
Савушкин опять вздохнул и хлопнул ладонью по коленке:
— Сыпь, Андрей, в банку эту самую...как ее... витамину шиповную!
Набоков вынул из кармана горсть крупных ягод с блестящей кожицей.
— Смотрите-ка, смеется! — сказал он, улыбаясь и кивая головой в сторону Лени. — А без вас вот-вот заплачет. Все о конфетах расстраивался.
— Да уж, о конфетах... — протяжно проговорил Леня и насупил тугие черные брови; к его лицу прилила кровь. — Я об Иване Савельевиче... И еще о доме и школе думал. — Мальчик наклонил голову. — Я не боюсь, что отстану. У меня по всем предметам пятерки... А так просто. А про то, что кушать хочется, я совсем стараюсь не думать.
Иван Савельевич опустил на плечо мальчика руку.
— Как бы это тебе выразить? — задумчиво заговорил он. — Вот жизнь, скажем... Мне пятьдесят седьмой пошел. Много уж прожил, а все учусь. В моем деле разве без науки теперь обойдешься? Никак нельзя. Передовая агротехника, севообороты. А наука вперед движется. И ты за ней поспевай. А на одной точке стоять — и урожайности большой не видать. У нас без этого нельзя, чтобы не учиться. Будь ты хоть кем угодно: министром ли, председателем колхоза или просто подвозчиком горючего в тракторной бригаде — а ты на своем месте ведущая шестерня. — Савушкин прищурился. — Возьмем наш случай. Застряли вот на Середыше. Прямо скажу — плохой случай. Всего тут можем натерпеться, всякое может быть, а ты из этого случая пользу себе возьми. В жизни многое может пригодиться... В Отечественную войну мало ли было разных историй! Один вот полк, знаю, попал в окружение. На белорусской земле дело было. Целый месяц по лесам и болотам пробирался этот полк к линии фронта. Осень стояла. Дожди, холод. Всего натерпелись солдаты и офицеры. Каждый сухарик на учете... И воевали. За Родину сражались и жизни своей молодой не жалели... Большое беспокойство от них было фашисту...
Савушкин потупил взгляд и нахмурился. Через минуту он ближе подвинулся к мальчику, заглянул ему в глаза:
— Ты, Леня, того... не пугайся, не пропадем. Вовек такое не случится, чтобы на Волге да с голоду человек пропал... С прибылью щука на мелкое место полезет икру метать. Ты никогда не видел? Чудно это у нее получается! Как очумелая прет в разные заводи. Брюхом в дно упирается, икру выпускает. Много хлопот, скажу вам, икра в это время щуке причиняет. Я раз — парнем когда еще был — подкрался к берегу, а она, щука, голову из воды высовывает и на песок лезет. Ну, я ее палкой. Стал вытаскивать, а она неподъемная. Икры одной больше килограмма было.
Вдруг Леня схватил Савушкина за руку.
— Иван Савельевич, — испуганно заговорил он, — да у вас на виске кровь, а у полушубка рукав порван! Вы что, упали?
— Пустяки. В темноте на дерево наткнулся, — неохотно ответил Савушкин и тут же встал, зашагал к шалашу.