И потянулись недѣли, полныя невыразимаго счастья и невыразимой печали. Даже обыденная жизнь въ томъ благословенномъ привольѣ кажется неземной, и люди какъ бы не живутъ, а грезятъ. А тутъ, къ человѣку, считавшему, что вихрь и терзанія любви остались уже далеко позади, въ истокахъ его жизненной рѣки, явилась дѣвушка, словно созданная именно для него. Въ ней было все, что не хватало ему въ тѣхъ, кого онъ любилъ въ юности. Къ сходству ея съ Бабеттой прибавлялась и поэтическая исторія ея происхожденія, трогательная прелесть и любовь ея скромной матери и божественная безпечность веселаго музыканта, скрасившаго его тяжелые молодые годы.
Точно самыя дорогія воспоминанія его облеклись плотью и кровью и вступили въ его жизнь.
И онъ далъ этой дѣвушкѣ то, что дала жизнь ему самому, и надъ чѣмъ никогда не задумывался даже ея отецъ, недостаточно для этого глубокій. Онъ далъ ей то, о чемъ не могъ сказать Бабеттѣ въ ту пору еще смутныхъ своихъ предчувствій: отраду познанія міровой души. Онъ далъ ей свою религію, которая,-- онъ былъ увѣренъ,-- со временемъ, когда земля сдѣлается обителью священнаго мира людей, будетъ религіей народовъ.
Онъ вселилъ въ нее самозабвенную, упоительную любовь къ смѣнѣ и постоянному созиданію природы во всѣхъ чудесныхъ ея проявленіяхъ. Разсказалъ о единствѣ между жаждой жизни и жаждой смерти, вѣдомой древнему Египту. Разсказалъ о величавой созерцательности индусовъ, и о трепетѣ великаго Пана, убитаго извращеннымъ христіанствомъ. И надъ всѣми ученіями и вѣрованіями человѣчества воздвигъ онъ завѣтъ кроткой всеобъемлющей любви Христовой.
Но въ то время, какъ онъ старался перелить въ ея душу то, что подарило ему душевный миръ,-- свое благоговѣйное и всеобъединяющее представленіе о Богѣ,-- въ сердце его закралась любовь къ восторженно внимавшей его рѣчамъ дѣвушкѣ-ребенку.
-----
Но веселымъ Георгъ становился только тогда, когда къ нимъ присоединялся его шумный другъ, отецъ Луизы. Гиммельмейеръ радовался любознательности дочери и благодарилъ Георга за то, что онъ знакомитъ ее съ мыслителями и поэтами. Когда въ вишневой бесѣдкѣ они читали какую-нибудь книгу, онъ часто бралъ ее у Георга и принимался читать самъ, а въ домѣ, въ гостиной, опять звучала музыка, какъ во времена, покойнаго Тавернари.
-- Вы не повѣрите, до чего я опять сталъ веселъ,-- говорилъ Гиммельмейеръ.-- Когда умерла моя старуха, мнѣ показалось, что жизнь моя кончена, потому что только тутъ я понялъ ея безконечную любовь ко мнѣ. Я почувствовалъ себя такимъ одинокимъ и безутѣшнымъ, какъ громоотводъ на фабричной трубѣ: въ жизни точно ничего не осталось, кромѣ черной скорби. И вдругъ пришло письмо моей маленькой богини. Теперь у меня опять есть, чѣмъ жить. Осенью Луиза поступитъ въ университетъ, пусть учится тому, къ чему у нея лежитъ сердце.
Осенью! Георгу что-то мучительно сжимало горло. Осенью! А ужъ цвѣли цикламены -- первые предвѣстники разлуки, первыя предчувствія смерти въ разгарѣ пышнаго лѣта. Опять опустѣетъ виноградникъ, лазурныя очи не будутъ уже сіять неземнымъ свѣтомъ надь землею, и одинокій, покинутый, онъ долженъ будетъ стараться забыть лучезарную мечту, такъ близко возлѣ него трепетавшую юной жизнью.
Мучительный страхъ проснулся въ немъ, какъ бы не пропустить ни одной минуты изъ этого послѣдняго упоительнаго сна его жизни. По утрамъ онъ вставалъ раньше обыкновеннаго, боясь, что Луиза, можетъ бытъ, уже въ саду, гдѣ на утреннемъ вѣтеркѣ колыхались лозы.
Но вездѣ было тихо. Куры копошились въ лучахъ робкаго сентябрьскаго солнца, послѣднія капли росы дрожали въ тѣни виноградниковъ. Въ лѣсу уже золотились верхушки березъ, а листья винограда пламенѣли огненно-красными тонами.
Онъ шелъ къ вишнѣ, окидывалъ взглядомъ волнистый горизонтъ, и вздохъ безконечнаго томленія, какъ первая перелетная птица, вылеталъ въ тихую просыпавшуюся окрестность, гдѣ мѣстами уже дымились трубы. Какъ спокойны и мирны здѣсь люди! Только онъ одинъ тревоженъ, смятенъ и вѣчно неудовлетворенъ. Теперь созрѣвшее сердце его жаждало юности, наивнаго, безумнаго лепета и поцѣлуевъ, по между сорокалѣтнимъ мужчиной и едва вступившей въ жизнь дѣвушкой пропасть была слишкомъ глубока.
Онъ уже началъ обходить мѣста, гдѣ они бывали вмѣстѣ. Вогь здѣсь, подъ каштанами, онъ разсказывалъ ей о великой печали умиравшаго каждый годъ Пана. Эта печаль живетъ во всѣхъ существахъ, и душа его тоже ранена ею. Тогда Луиза посмотрѣла на него такъ ласково и увѣренно, какъ будто они оба были безсмертны. И когда онъ вспомнилъ этотъ преданный, радостный и утѣшительный взглядъ, проникшій въ его сердце, какъ живительная струя, въ немъ закипѣла кровь, и всѣ чувства запѣли, какъ птицы весной.
Неужели же невозможно, чтобы она полюбила его? Онъ вернулся домой и нашелъ отвѣть.
Утреннее солнце сіяло на голубой стѣнѣ, на виноградныхъ лозахъ, обвивавшихъ домъ. Наверху было его окно, и длинныя лозы тихо покачивались передъ нимъ на слабомъ вѣтру.
Передъ домомъ стояла Луиза въ утреннемъ платьѣ, съ заплетенными въ двѣ толстыя косы волосами, спадавшими ей на плечи и руки, потому что она сильно закинула назадъ голову и смотрѣла на его окно, протянувъ къ нему руки. Плечи, спина, бедра, все страстно тянулось кверху, точно она хотѣла достигнуть до этого окна, и напряженіе стройнаго, гибкаго тѣла, всѣ члены котораго были натянуты, какъ струны звучнаго инструмента, были дивно красивы.
Георгъ бросился къ ней.
-- Луиза!
Она повернулась, и глаза ея, въ которыхъ всегда смѣялось безоблачное небо, были туманны и влажны. Слабый, трепетный румянецъ, какъ отблескъ зари на горныхъ высотахъ, окрасилъ ея блѣдное лицо до самыхъ корней волосъ. Она дрожала и не могла даже убѣжать, потому что едва держалась на ногахъ.
Георгъ обнялъ ее и повелъ отъ дома, въ длинную виноградную аллею, темную и тихую, какъ пещера.
Тамъ, гдѣ маленькій деревянный мостикъ скрывался цодъ густымъ сводомъ, онъ приложилъ ея холодныя руки къ своимъ пылающимъ щекамъ и сказалъ:
-- Луиза, величайшее мое горе и слишкомъ позднее мое счастье! Ты страдаешь отъ того же, отъ чего страдаю и я?
Дѣвушка задрожала сильнѣе.
-- Правда ли это, Луиза?-- спросилъ онъ.-- Ты любишь меня?
-- Да,-- промолвила Луиза.
Она поблѣднѣла и въ слезахъ стояла передъ нимъ, потому что онъ не привлекъ ее къ себѣ. И оба дрожали такъ сильно, что задрожалъ и мостикъ, на которомъ они стояли, я дрожь передалась и лозамъ.
Потомъ Луиза повернулась и пошла въ домъ. А онъ глядѣлъ ей вслѣдъ, и такое отчаяніе и такое блаженство охватили его, что внѣ себя отъ волненія онъ ухватился за перила мостика, какъ птица, выстрѣломъ сбитая съ вѣтки, падая, цѣпляется передъ смертью за послѣднюю опору.
-----
Прошелъ мѣсяцъ, полный невысказанныхъ словъ и ощущеній.
Что отвѣчать, когда Анжелика заботливо и любовно упрекала Луизу за то, что она такъ мало ѣстъ? Когда она приносила ей фруктовъ, печенья, кофе и говорила: "Кушай, Луизочка. Ты у себя дома", -- что сказать на это?
Или, когда нѣжная жена, вѣрный, испытанный товарищъ и другъ, говорила мужу:-- Милый Георгъ, мечтать ты можешь, когда Виллибальдъ и Луиза уѣдутъ. Займись же дѣвушкой, я всячески стараюсь, чтобы она поправилась, но ничего не помогаетъ. Постарайся же развлечь ее. Луиза, неужто ты такъ тоскуешь по своемъ университетѣ?
-- Да, мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы поскорѣе насталъ октябрь, и начались лекціи.
-- Неужели же ты насъ ни капельки не любишь? Ахъ, ты, безсердечный синій чулокъ? Ну, поцѣлуй же меня! Боже мой, какія холодныя у тебя губы!
Они страдали оба, и оба съ ужасомъ думали, что сентябрь не вѣченъ, что дни становятся короче, и чудесно разукрашенный къ смерти міръ все ярче блистаетъ золотомъ и багрянцемъ.
По вечерамъ всѣ засиживались дольше обыкновеннаго, потому что Луиза и Георгъ, какъ прикованные, сидѣли на верандѣ, подъ лампой, скрывавшей въ тѣни абажура ихъ горящіе печалью и счастьемъ глаза, когда они обмѣнивались взглядомъ. Гиммельмейеръ игралъ на рояли, на скрипкѣ, на гитарѣ, пѣлъ, читалъ и шутилъ, а они сидѣли неподвижно и упивались своей близостью.
Однажды Анжелика сказала своимъ спокойнымъ, глубокимъ голосомъ:
-- Однако, я вижу, милой Луизѣ у насъ не такъ ужъ плохо, разъ она старается и ночь превратить въ день и не ложится спать.
Луиза испуганно встала и смущенно сказала:
-- Да, это ужасно эгоистично съ моей стороны. У меня нѣсколько ночей была безсонница, и я боялась ложиться рано, чтобы не промучиться всю ночь. Но сегодня я чувствую себя гораздо лучше.
И она раньше всѣхъ ушла къ себѣ. Анжелика скоро послѣдовала за нею, и только Гиммельмейеръ еще долго развлекалъ Георга. Но Георгъ былъ разсѣянъ, и то и дѣло поглядывалъ на окно Луизы. Въ немъ долго-долго былъ свѣтъ, и иногда на гардинѣ мелькала ея тѣнь. Это было такъ мучительно и такъ сладко!
Наконецъ, Гиммельмейеръ тоже удалился.
Ночь надвигалась все темнѣе, міръ постепенно затихалъ. Кое-гдѣ вспыхивали огоньки и гасли, какъ свѣтлячки, совершившіе свой земной предѣлъ. Избушки виноградарей, далекія, уютныя усадьбы были безмолвны, все спало, и только изрѣдка, сквозь сонъ, бормотали что-то крылья вѣтрянокъ, да громкимъ лаемъ перекликались сторожевыя собаки. И лишь немолчный бой перепеловъ говорилъ миріадамъ звѣздъ и млечному пути, что въ поляхъ, подъ темнымъ, теплымъ пологомъ ночи, еще есть жизнь. Потомъ какъ будто послышалось пѣніе, но, должно быть, Георгъ ошибся, потому что, прислушавшись, онъ различилъ только шелестъ росы, падавшей на виноградные листья.
Георгъ сидѣлъ одинъ и съ тоской спрашивалъ себя, чего онъ ждетъ здѣсь. Что готовитъ ему жизнь? Какъ олицетвореніе надеждъ своего народа, онъ жилъ на границѣ, оберегая родной языкъ. Сердце его, склонявшееся больше къ чисто человѣческому, говорило ему, что лучше облегчать людское горе, чѣмъ бороться за слова, а онъ часто нарушалъ священный долгъ состраданія. Зачѣмъ его такъ властно влекло къ космополитизму, когда всѣ народы, какъ враги, соединялись для того, чтобы задушить возвышеннѣйшую изъ мыслей?
Въ этомъ, до сихъ, заключалась его душевная борьба. А теперь, точно желая прибавить къ ней постыдное сознаніе собственной слабости, судьба наказала его любовью къ семнадцатилѣтней дѣвушкѣ.
Что будетъ съ нимъ?
-----
Настало время сбора винограда, упоительно прекрасное, полное пѣсенъ, безумства, надеждъ и вакхической жизнерадостности.
Среди пестрыхъ, красныхъ, желтымъ и побурѣвшихъ лозъ двигались бѣлыя, синія, красныя и желтыя фигуры работниковъ, женщинъ, дѣвушекъ и дѣтей, и цѣпкія руки ихъ сверху до низу обшаривали каждую лозу и каждую рѣшетинку. Гроздья за гроздьями падали въ корзины, солнце радостно смѣялось тысячью красокъ. Лѣсъ весь былъ скорбь и пламень, кровь -- пламень и желанье. Холмы весь день гремѣли выстрѣлами и ликующими возгласами, уносившимися далеко, далеко, къ суровымъ, неподвижнымъ горамъ, гдѣ уже не было лозъ, а лишь, какъ сѣдыя старческія брови, хмурились косматыя сосны.
Буйное веселье пробѣжало по холмамъ, навѣвало любовныя грезы, подзадоривало людей, заставляя ихъ возиться, ловить другъ друга, цѣловаться, падать въ траву, потомъ вставать, приниматься за работу, лакомиться сочными ягодами, бѣжать къ прессу и пить мутный виноградный сокъ.
Георгъ и Луиза въ дальнемъ углу виноградника вмѣстѣ срѣзали пышные гроздья; веселый стукъ пресса изъ амбара доносился до нихъ, какъ плясовая мелодія, и громко говорилъ, что сегодня жизнь вольна и радостна, но они безмолвно стояли рядомъ, и глаза ихъ горѣли отъ внутренней боли. Георгъ держалъ корзину. Луиза срѣзала и передавала ему кисти, и когда она протягивала вверхъ стройныя обнаженныя руки, ему вновь вспоминалось то утро, когда она въ страстной мольбѣ тянулась къ его окну.
Молча срѣзая виноградъ, они зашли за изгородь и скрылись отъ остальныхъ сборщиковъ.
Георгъ остановился и смотрѣлъ, какъ она потянулась къ верхнимъ гроздьямъ. Онъ видѣлъ ея низко спустившіеся волосы, видѣлъ бѣлоснѣжную, закинутую назадъ шею, высокую грудь...
Онъ стиснулъ руки, рвавшіяся обнять и прижать къ себѣ эту цвѣтущую красоту. Наконецъ, съ усиліемъ отвелъ глаза и отошелъ. Ноги его подгибались, онъ сѣлъ.
-- Георгъ,-- сказала дѣвушка,-- прошу тебя, успокойся. Я не могу видѣть тебя въ такомъ отчаяніи, а то...
-- Что? -- спросилъ Георгъ.
-- Я не выдержу!-- воскликнула она, подбѣжала къ нему, обвила руками его шею и крѣпко-крѣпко прижалась къ нему всѣмъ тѣломъ.
Онъ не. шевельнулся, и не поцѣловалъ ее.
Голоса, сборщиковъ стали слышнѣе. Они поднялись и встали рядомъ, тѣсно обнявшись, словно два сросшихся ствола въ лѣсу.
-- О, какъ мнѣ больно и сладко,-- простоналъ онъ хриплымъ, пересохшимъ голосомъ.
-- Милый, милый, зачѣмъ ты страдаешь? Возьми меня! Что я такое? Дитя минутнаго увлеченія, ты не отнимешь ничего ни у меня, и ни у кого другого. Я не выйду замужъ, я буду принадлежать только наукѣ и тебѣ, когда ты позовешь меня. Жена останется съ тобою, я буду пріѣзжать лишь изрѣдка, и ты будешь дарить мнѣ только тѣ поцѣлуи, которые не нужны ей.
Веселый, пестрый рой сборщиковъ обогнулъ вершину холма и медленно приближался къ нимъ. Они прошли дальше и опять принялись собирать виноградъ.
Георгъ задыхался отъ волненія.
-- Ты откроешь мнѣ сегодня ночью свою дверь?-- едва выговорилъ онъ.
-- Да, да,-- сказала она и чуть не упала отъ страха и счастья.
Огромный деревянный желобъ трещалъ подъ тяжестью прессовальнаго камня, и, журча, стекали струи душистаго винограднаго сока. Георгъ приказалъ принести стакановъ и наполнилъ ихъ ароматной янтарной влагой.
Воздухъ весь былъ напоенъ кисло-сладкими испареніями, туманившими голову.
Съ стаканомъ въ рукѣ Георгъ подошелъ къ женѣ. Она стояла у двери, держа въ одной рукѣ маленькую глиняную кружку, а въ другой большой ломоть хлѣба, и съ аппетитомъ откусывала его, запивая изъ кружки.
Георгъ протянулъ стаканъ и чокнулся съ ней.
-- Твое здоровье, дорогая!
-- Будь здоровъ,-- отвѣтила она и выпила.-- А отличное вино будетъ въ этомъ году,-- весело прибавила она.
Анжелика пила вперемежку и новое вино, и прошлогоднее. Она въ первый разъ присутствовала при сборѣ винограда. Она пила безъ опасеній и становилась все веселѣе. Насталъ вечеръ; щеки Георга пылали. "Если она будетъ такъ неосторожна, она заснетъ до десяти часовъ,-- думалъ онъ.-- И тогда, о, Господи, кто защититъ меня, кто поможетъ мнѣ устоять?"
Но жадное сердце отгоняло всѣ разсудительныя мысли, едва онѣ зарождались.
Стемнѣло. Усталые виноградари разошлись по домамъ, остальные, нанятые со стороны, веселились за домомъ, пили и пѣли, и среди нихъ находились Гиммельмейеръ и нѣсколько пріѣхавшихъ изъ города гостей. То и дѣло раздавался ихъ смѣхъ.
-- Они тамъ затѣяли цѣлую исторію,-- сказала Анжелика.-- Гиммельмейеръ влюбился въ какую-то дѣвушку и разыгрываетъ теперь комедію, наподобіе Ромео и Джюльетты.
Вдругъ она громко расхохоталась.-- Вотъ старый грѣховодникъ!-- воскликнула она, трясясь отъ смѣха.
-- Что такое?-- опросилъ Георгъ.
-- Нѣтъ, ничего... Такъ... я говорю глупости. Мнѣ кажется, я опьянѣла. А кто сегодня дежуритъ около вина первую очередь?..
-- Ложись спать,-- ласково сказалъ онъ.-- Я не лягу всю ночь, и тебѣ нечего безпокоиться.
-- Чуточку-то я бы, и правда, соснула, -- сказала она, потягиваясь.-- Но въ двѣнадцать часовъ я тебя смѣню.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я даже очень радъ, -- воскликнулъ онъ.-- Все такъ чудесно сейчасъ -- и запахъ, и стукъ пресса, и журчанье вина, и смѣхъ, и пѣсни!-- Онъ порывисто протянулъ руки. Анжелика съ удивленіемъ взглянула на него.
-- Ты настоящій поэтъ,-- проговорила она.-- И потомъ... какой ты красивый и молодой! Что я по сравненію съ тобой? Что ты находишь во мнѣ? Но все равно! Лишь бы ты позволилъ мнѣ любить тебя. Потому, что я люблю тебя больше всего на свѣтѣ. Я молюсь на тебя, смѣюсь и плачу отъ счастья, что ты мой. Мнѣ жалко спать ночью, потому что жаль всякой минуты, когда я не могу радоваться тому, что ты живешь на свѣтѣ!
И, смѣясь и плача, она подбѣжала къ нему и крѣпко обняла.
Точно ножъ вонзился ему въ сердце. Обнявъ ее одной рукой, онъ подвелъ ее къ старому дѣдовскому креслу, стоявшему въ углу амбара.
-- Посиди немножко здѣсь и вздремни, а я побуду съ тобой и постерегу твой сонъ.
-- Я лучше лягу совсѣмъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, еще рано, -- сказалъ онъ.-- Надо сначала угомонить народъ, а то тебя потревожатъ.
Онъ пошелъ къ гостямъ и вызвалъ Гиммельмейера. Сердце его сжалось, какъ стиснутый кулакъ, и рѣшимость его была непреклонна.
-- Послушай,-- съ трудомъ произнося слова, заговорилъ онъ,-- ты не пойдешь сегодня къ той дѣвушкѣ.
-- Это еще что такое?-- воскликнулъ Гиммельмейеръ.-- Съ какихъ это поръ ты занялся обереганіемъ невинности?!
-- Я этимъ не занимаюсь. Но это долженъ сдѣлать ты.
-- Что? Я?
-- Ложись сегодня въ комнатѣ Луизы. Скажи ей, что у тебя слишкомъ слышенъ шумъ.
Гиммельмейеръ мгновенно поблѣднѣлъ и испуганно взглянулъ на Георга.
-- Да, это такъ,-- проговорилъ Георгъ.
-- Вы любите другъ друга?;-- прошепталъ Гиммельмейеръ.
-- Да.
Отъ волненія Гиммельмейеръ съ трудомъ могъ говорить. Потъ выступилъ на его лбу.
-- Георгъ,-- глухо заговорилъ онъ,-- какое несчастье, что ты не можешь жениться на моей дочери. Я готовъ бы убить твою жену, до того мнѣ хочется видѣть тебя мужемъ Луизы... Но послушай, Георгъ?..-- Голосъ его сталъ еще беззвучнѣе отъ муки внезапнаго подозрѣнія.-- Неужели ты не могъ поступить со мной такъ, какъ я поступилъ со столькими отцами.-- Онъ быстро взглянулъ въ глаза Георга и мгновенно успокоился.-- Ахъ, Боже мой,-- проговорилъ онъ, и голосъ его прозвучалъ тепло и сострадательно, почти покровительственно.
-- Я не могу обмануть жену,-- коротко отвѣтилъ Георгъ. Но вдругъ страсть вспыхнула съ неудержимой силой, и онъ громко крикнулъ:
-- Уѣзжай! Уѣзжай и увези ее! Завтра, сегодня же ночью!
Легкомысленный музыкантъ сталъ серьезенъ. Онъ обнялъ бѣлокурую голову друга и поцѣловалъ его въ лобъ. Слеза смочила волосы Георга.
-- Я недостоинъ благословить тебя,-- сказалъ Гиммельмейеръ.-- Завтра насъ здѣсь не будетъ.
Онъ ушелъ, и Георгъ задумчиво и тоскливо смотрѣлъ ему вслѣдъ. Конецъ и навсегда, всѣмъ мечтамъ. Вотъ уходитъ отъ него пѣвецъ легкокрылой, радостной жизни, уходитъ далеко, и тоже -- навсегда.
Георгъ подошелъ къ женѣ.
-- Теперь ты можешь спокойно лечь, дорогая,-- нѣжно сказалъ онъ.-- Всѣ разошлись.
Анжелика потерла сонные глаза, взглянула на мужа и испугалась.
-- Георгъ, да что съ тобой? -- воскликнула она.-- Боже мой, ты даже не поблѣднѣлъ, а совсѣмъ позеленѣлъ!
-- Мнѣ нехорошо,-- отвѣтилъ онъ, кривя губы отъ усилія говорить спокойно.-- Я слишкомъ много выпилъ винограднаго сока.
-- Тогда я не лягу, а останусь съ тобой,-- рѣшительно сказала Анжелика.-- Садись сейчасъ же сюда, въ славное дѣдушкино кресло.
-- Нѣтъ, оно здѣсь для тебя.
-- Я принесу себѣ другое.-- Она побѣжала было къ дому, но сейчасъ же вернулась.-- Тебѣ не лучше?
-- Гораздо лучше,-- со вздохомъ отвѣтилъ онъ.
-- Я на минутку загляну къ дѣтямъ. Но сейчасъ же вернусь. Ахъ, ты бѣдный мой, бѣдный!
Она ушла. У пресса толпились работники, нѣмцы и славяне вперемежку. Они дружно вертѣли рукоятку, переговаривались, совѣщались, смѣялись.
Георгъ всталъ.
-- Да,-- сказалъ онъ, -- здѣсь, на границѣ нужны люди съ сильнымъ сердцемъ. Люди, которымъ честь и исполненіе долга даются безъ труда, у которыхъ въ душѣ живетъ божественная любовь, а не земная. Люди стойкіе и умѣющіе быть настоящими врагами и настоящими друзьями. Но они должны также умѣть умиротворять тамъ, гдѣ побѣждаютъ... Ну, что же! Будемъ служить примѣромъ, будемъ настоящими людьми, какіе нужны здѣсь, а не слабыми, безвольными созданіями.
-- Ахъ!-- онъ выпрямился и восторженно вскинулъ руками.-- Пока мы побѣждаемъ самихъ себя, мы имѣемъ священное право на эту землю. И никто не можетъ отнять его у насъ.
Подошли поденщики, собиравшіе виноградъ.
-- Вы все кончили?
-- Все. Ни единой вѣточки не осталось.
-- Жена дастъ вамъ сигаръ и вина. А сколько процентовъ сахара въ сокѣ?
-- Четырнадцать, пятнадцать, семнадцать. Винцо будетъ доброе.
-- Покойной ночи, друзья.
Рабочіе ушли.
-- Настоящій хозяинъ нашъ баринъ, -- говорили они.-- Какой у нею взглядъ. Да благословитъ его Господь. Это человѣкъ! Знающій, добрый, твердый!
Говоръ ихъ замеръ въ отдаленіи. Черезъ полчаса пришла Анжелика.
-- Мнѣ еще надо было отпустить людей, -- сказала она.-- Ну, какъ ты себя чувствуешь?
-- Хорошо, совсѣмъ хорошо,-- съ чувствомъ глубокаго удовлетворенія отвѣтилъ онъ.
Они пошли къ немногимъ оставшимся у пресса рабочимъ.
-- Слава Богу, что мы одни,-- сказала Анжелика.-- Давай, сядемъ здѣсь, какъ на сторожевомъ посту.
-- Да, на сторожевомъ посту, -- серьезно и спокойно повторилъ Георгъ.
Перев. К. Жихарева.
"Современникъ", NoNo 9--12, 1913