Шестерка лошадей катила коляску по крутогорьям Верхотурского тракта. Долины были розовы от зарослей цветущего кипрея. Мохнатые леса стояли вокруг больших озер, густо одевали вершины гор, зеленым морем разливались по холмам.
В коляске два асессора — Порошин и Юдин.
— Начинаются демидовские земли, — сказал Порошин. — Сейчас, поди, впереди нас вершный скачет: упредить Акинфия о нашем приезде!
— А может, мы в Верхотурье поехали, — возразил Юдин, почем им знать? Дорога-то одна.
— Всё разнюхали, не сомневайтесь… Эх, быстро теперь поедем! Хороши демидовские дорожки! По всей Руси и по Сибири лучше их нету.
И верно, дорога легла гладкая, как стол. Подъемы срыты, в низинах и болотинах сделаны насыпи, по обе стороны дороги вырыты глубокие канавы для стока воды. Через овраги, через ручьи поставлены гулкие мосты из ядреной лиственницы. Пришлось, видно, немало трудов положить демидовским крепостным людям и приписным, крестьянам на дорожное устройство. Между всеми — шестнадцатью акинфиевыми горными заводами пролегли, такие же дороги.
По легкой дороге шестерка лошадей показала настоящую силу. Горы поворачивались на глазах, мелькали придорожные березы, каменистая пыль взлетала из-под колес клубами и садилась на далеко отставшую тройку, на которой ехали канцелярист и двое слуг.
Оставался последний десяток верст до Невьянска, как значилось на опрятно окрашенных верстовых столбах, когда форейтор и кучер враз закричали один другому, и осаженные на лету кони запрыгали враздробь, оседая на задние ноги.
— Что случилось? — Юдин привстал в коляске и увидел спуск к рёке, высокий мост и на мосту толпу людей.
Коляска шагом спустилась к реке. Из толпы вышел степенный бородач, с мерной саженью в руке и, скинув шапку, подошел к коляске.
— Прощенья просим, ваше благородие, — поклонился он Юдину, выбрав его из двух офицеров за рост и осанку. — Мост чиним, обождать малость придется.
— Давно ли поломался? — сердито спросил Порошин.
— Не могу знать: мостами ведает контора Старого завода, а я шуралинский плотинный, меня сегодня нарядили чинить.
— Объезда поблизости нет ли?
Плотинный развел руками, оглядел богатую коляску. Коляска действительно была хороша и велика, — еще татищевская. Офицеры ее выбрали для поездки, чтобы не прибедниться перед Демидовым.
— С вашей колымагой разве проедешь где, опричь большой дороги! Да не извольте беспокоиться — мигом мост поправим.
Стали ждать. Слушали перезвон и перестук топоров с моста. Федот Лодыгин, канцелярист, знаменитый по всему Поясу непревзойденной красотой почерка и, не менее того, своей пронырливостью, прошелся на мост и, вернувшись, доложил вполголоса:
— Поломки никакой не было-с. Дерево свежее, как репа. Плотники только отодрали плахи и дыру устроили. Теперь назад кладут-с. Поглядите, Андрей Иваныч: говорят, будто, с утра работают, а ни одной подводы не стоит, одни мы. Задержка намеренная, поверьте.
Перед мостом простояли полтора часа. К Невьянскому заводу оба асессора подъехали злые и хмурые. Издевательства Акинфия Демидова уже начались: что-то будет дальше?
Семь башен в бревенчатом остроге. Невьянского завода. На каждой — пушка. Возле пушки дозорный: в кафтане военного покроя и с драгунским, карабинам. Восьмая, двадцатисемисаженная каменная башня возвышается посреди завода. Шпиц этой башни, обитый — металлическими листами, блестит, как серебряный, — а может, и впрямь Демидов от великой спеси посеребрил шпиц. Достатка у него хватит. Превеликие башенные часы куплены, говорят, за пять тысяч рублей. Часы эти с курантами: девять колоколов отбивают часы и четверти, а после играют музыку.
Не выходя из экипажа, господа офицеры ждали минуту и другую. Никто не показывался ни на крыльце конторы, ни в подъезде дворца. Догадливый Лодыгин вбежал по железным ступенькам наверх и вернулся с дорожным приказчиком.
— По государственной, надобности хотим видеть Акинфия Никитича, — глядя мимо приказчика, сухо сказал Порошин. — Дома ли господин Демидов?
Приказчик, как бы размышляя, провел рукой по пышной бороде раз и другой, потом неспешно пробасил:
— Будет доложено господину Демидову. Покамест пожалуйте на двор для приезжающих особ.
В апартаментах для приезжающих асессоры умылись, переменили парики. «Откушать» они решительно отказались и повторили, что хотят незамедлительно говорить с дворянином Демидовым. Тогда явился учтивый старый дворецкий и пригласил их к хозяину.
Вышли в сад. Следуя за проводником по аллее длиннохвойных сибирских кедров, опустивших ветви до самой земли, подошли к строению со стеклянной крышей. Дворецкий распахнул дверь и отступил в сторону, поклоном приглашая войти. Асессоры переглянулись, вошли. Перед ними открылась вторая дверь. Парной воздух, неизвестные густые ароматы, щебет птиц неожиданно охватили Юдина и Порошина. Они оказались в оранжерее.
Никого не видя, Порошин двинулся по узкой песчаной дорожке мимо цветущих кустов и ящиков с растениями. На повороте он наткнулся на человека, сидевшего на низенькой скамеечке и раскрашивавшего масляными красками лист на каком-то растении. На шаги Порошина и догонявшего его Юдина человек обернулся и встал. На нем был азиатский халат. Лицо его, молодое и безусое, было женственно, взгляд черных глаз умен, но беспокоен. Время от времени какая-то жилка дергала его левую скулу и поднимала уголок рта, что придавало лицу насмешливое выражение. Человек кинул кисти и палитру на скамеечку и, вытирая пальцы о халат, сказал:
— Мне докладывали, что вы хотите меня видеть, господа чиновники.
Порошин в замешательстве пробормотал:
— Надобность у нас до Акинфия Никитича…
— Да, да. Я — Демидов. Сказывайте, в чем ваша надобность.
Выждал немного и, явно довольный смущением асессоров, захохотал:
— Отец в отъезде. Можете относиться до меня.
Так вот кто встретил их — Прокофий Демидов, старший сын Акинфия. По слухам, Прокофий был чудак, мастер нечаянных поступков, одна коже заводское дело знал, изучив его на отцовских заводах, а также в Венгрии и Саксонии. При постоянных отлучках Акинфия Никитича Прокофий вел заводы вместе с дряхлым управителем Шориным.
— Генерал-берг-директориум предписал секретно опросить владельцев заводов о новых подземностях, — сказал Порошин служебным голосом. — И взять ответы с собственноручным подписом.
— Только-то и всего? — Прокофий шумно дохнул, изображая облегчение. — Канцелярия! С тем-то вы, бедненькие, скакали из Екатеринбурга?
— Другой докуки к вам не имеем, Прокофий Акинфиевич.
Прокофий взял в руки палитру и кисточки, но продолжал стоять: гостей усадить было решительно некуда.
— Африкана, — показал он кисточками на расписанные листы. — Из Петергофа семена взяты. Листья у нее от природы сухи. В Петергофе художники малюют на них картины — персоны и ландшафты. Так и дальше растет с малеваньем. Я здесь немало курьезных плантов[47] собрал. Любопытствуете?
С видом простодушного садовника Демидов повел асессоров по оранжерее:
— Скажите, у вас в Екатеринбурге яблони кто-нибудь выращивает?
— Не приметил того.
— На Вые у нас яблоньки сажали — всегда вымерзают. А вишня растет и ягоды добрые приносит. Из Башкирии вишня.
У небольших кустиков с пучками белых цветов Прокофий остановился. Сорвал один пучок и дал понюхать асессорам:
— Тартуфель это, — видали? Нет?
— Не приходилось.
— Курьез, у него яблоки совсем в земле растут, только несладкие. Заморский плант. На будущий год испытаю его на воле. Он всё равно не зимует в грунту, каждую весну снова надо сажать, как траву. Ради цветов больше развожу его, для приятного духу.
Странное смешение являли собранные Прокофием растения. Возле редкостного американского дива прозябала алтайская облепиха или даже куст сорной травы, пощаженной неизвестно почему и роскошно разросшейся. Так же и в высоких проволочных клетках жили рядом крикливые маленькие попугайчики и птицы из сибирских лесов: чечётки, пухляки, дрозды. Видно, что хозяин оранжереи следовал только своей прихоти.
Порошин и Юдин покорно ходили по тесным дорожкам, смотрели то, что показывал им хозяин, и слушали то, что он говорил. Беспорядочными речами, простотой обращения Прокофий удивительным образом подчинял себе слушателей. «Чудак», — мелькало в голове Порошина, когда он смотрел на пестрые узоры азиатского халата, а всё не решался перебить Прокофия напоминанием о запросе генерал-берг-директора; слушал болтовню, хвалил вкус ягод, которые надо было попробовать.
— Э, я вас завтра угощу обедом из собственных произрастаний, — пообещал Прокофий многозначительно.
У выхода Юдин сказал, обращаясь не к Демидову, а к Порошину:
— Андрей Иваныч, а вопросы?..
— Охота вам! — вмешался сейчас же Прокофий. — Плюньте! Писаря потом напишут, что надо.
— Хотя запрос действительно малодельный, — осторожно выговорил Порошин, — но миновать его нельзя. Да там всего два вопроса.
— О чем же?
— Первое: имеется ли в наших местах камень, который в темноте светит, яко свет?
— Имеется, конечно, — не задумываясь, сказал Прокофий. — Как не быть? У нас всё есть.
— Изволите шутить, Прокофий Акинфиевич?
— Отнюдь не шучу. Вы разве не видали? Сегодня же покажу. Вот стемнеет совсем, будет вам камень. А второе?
— Второе — золото.
— Что-о?
Жилка задергала щеку Прокофия часто-часто. Он нагнулся к малому ростом Порошину и глядел прямо в глаза.
— Спрашивают, — есть ли в горах Пояса золото?
— И что вы ответили, господин асессор?
— Да мы еще не отвечали. А золота, как известно, ни на Каменном Поясе, ни во всем государстве, к сожалению, не водится.
— Бумага эта у вас с собой?
— Извольте, вот она.
Прокофий прочитал копию раз и другой:
— А где этот зверолов?
— Козьма Шипигузов разыскивается.
Бумагу Прокофий сложил и сунул за пазуху халата.
— Ужо напишу ответы. «Золото в горах Пояса…» Хм!.. Может, оно и есть, да не найдено. Вы как полагаете, господа чиновники?
— Совершенно справедливо, Прокофий Акинфиевич.
На этом расстались, и больше асессоры Прокофия не видели: сказался больным.
Из своих обещаний Прокофий сдержал только одно: прислал в апартаменты для приезжающих обед из произрастаний Невьянской оранжереи. Подавалась окрошка, в которой вместо овощей были неведомые фрукты, а вместо квасу — сладкое вино. Подавались печеные тартуфели с сахаром — шарики с куриное яйцо величиной, мучнистого вкуса.[48] Тартуфели асессорам не понравились.
Камня, который светит в темноте, Прокофий не показал. Не возвратил он и запроса с собственноручными ответами: через управителя Шорина велел передать, что ответы будут посланы прямо генерал-берг-директору.
И ничего-то с Демидовым не поделаешь: жаловаться на него некому. Одураченные ехали назад в Екатеринбург горные офицеры. Высокий, как каланча, рудознатец Юдин и маленький злой асессор Порошин сидели рядом в коляске и не разговаривали.
Довершил их унижение канцелярист Лодыгин. На первой остановке он таинственно сообщил:
— Сам-то, Акинфий-то Никитич, дома был-с… Как выезжали, он у открытого окна стоял. Заметить не изволили-с?