Смерть первопечатника
Отпечатав книгу, Федоров решил не оставаться более в Остроге. Во Львове у него была семья и свое дело. Кроме того, он не поладил с могущественным магнатом. На этот раз типография оставалась в Остроге. Князь решил продолжать издательскую деятельность. Он дал Федорову книги острожской печати для распространения во Львове и других городах.
Книг было около четырехсот. Каждая из них весила восемь фунтов. Чтоб увезти такой груз, потребовалось несколько подвод. С этими книгами, вместе с помощником Гринем, в конце 1581 года отправился книгопечатник в путь.
Теперь он ехал уже хорошо знакомой дорогой в город, ставший почти родным. Ехал по-прежнему с одной идеей, одним стремлением — открыть свою типографию. На этот раз он чувствовал себя тверже и увереннее. У него уже были и деловые связи и, главное, опыт. Больше он не станет унижаться перед богачами, наивно уговаривая и умоляя их, словно выклянчивая милостыню для себя. Теперь он и сам такой же деловой человек, как они. Если ему понадобятся деньги, ему не откажут в них, но это будет не подачка богача и не коварная милость вельможи, а обыкновенная денежная сделка. Они получат за свою ссуду достаточно большие проценты, и он ничем не будет им обязан.
Когда же типография выпустит новые книги, у него появятся собственные деньги, он расплатится со всеми долгами, расширит мастерскую, наберет учеников и помощников и тогда только по-настоящему поставит дело, «множае умножит» русские книги, совершит для своего народа то, что совершил Альд Мануций в Италии, то, о чем так увлекательно рассказывал когда-то в Москве друг Альда Максим Грек.
Славное было время тридцать лет тому назад, когда он, молодой и увлекающийся, жадно слушал рассказы ученого старца. Теперь у него самого такая же длинная и белая борода, какая была тогда у Максима Грека. Но странное дело, а может быть, и ничего тут нет странного, может быть, именно потому, что жизнь в тревогах, борьбе и скитаниях сложилась так, что эти тридцать лет промелькнули словно сквозь сон, до сих пор испытывает Федоров все то же ощущение, будто настоящие его дела впереди, будто настоящего своего искусства печатного он еще не показал миру. Поэтому-то и не замечает Федоров предательски подкравшейся старости. Он чувствует себя все тем же жизнерадостным отставным дьяконом, которому объявили царскую волю и сделали государевым книгопечатником. Он только приобрел опыт, уменье и уверенность в художестве своих рук. Но пора уже, наконец, приложить их к настоящему делу, пора осуществить свое призвание в жизни. Его типография даст родному народу все самые лучшие книги: они будут дешевле и красивее самых роскошных рукописных книг. Книжные люди, все, кто тянется жадно к печатному слову, будут вспоминать его имя с такой же хвалой и любовью, как вспоминал Максим Грек имя Альда Мануция.
Во Львове он остановился у сына. Сын завел книжную лавку, занимался переплетным делом. Женился. Жена Татьяна Антипоровна была местная уроженка. Пошли дети. О Москве сын вспоминал редко. Даже прозвище у него, хоть и по отцу, было уже на местный лад: он звался Иван Друкаревич.
Недолго отдыхал старик у своего сына, поняньчил несколько дней внучат и принялся снова за хлопоты. Надо было восстанавливать собственное дело. Но станок и типографские принадлежности еще с 1579 года были заложены ростовщику Якубовичу. Чтобы выкупить их, надо было вернуть долг, а денег, как обычно, не было. Нищим ушел Иван Федоров от богатейшего князя. Этот умный и ученый муж выжал все, что можно было, из книгопечатника, заставил его на пустом месте устроить типографию с самыми лучшими шрифтами, создал себе с помощью Федорова славу просветителя и друга русского народа, хвастался всюду изумительной библией, равной которой не было во всей Европе, и выбросил печатника, как ненужную ветошь; он не нашел в себе даже благородства, как Ходкевич, чтобы материально обеспечить печатника.
Хуже того, в то время, как Ходкевичи разрешили Федорову взять заблудовскую типографию с собою, князь Острожский послал вслед Федорову своего служащего во Львов и наложил арест на последнее оставшееся у Федорова типографское имущество и на все острожские книги. Должно быть, вельможный князь мстил бедному ремесленнику за то, что тот не захотел унижаться перед ним, не захотел стать его бессловесным слугой и безыменным орудием, смел сохранять самостоятельность. А может быть, прослышав, что Федоров снова открывает типографию во Львове, не захотел потерпеть соперничества и пустил в ход свое влияние и силу, чтобы отнять у печатника типографские принадлежности и этим заставить его отказаться от своего намерения.
Но Иван Федоров прошел уже большую житейскую школу. Поступок князя не очень удивил его.
Федоров продолжал бороться за свое право заниматься любимым ремеслом. Он решил оборудовать новую типографию. Гринь мог отлить шрифты. Нужны были только деньги. Федоров снова обратился к ростовщикам. Теперь он пользовался у них кредитом; они видели его энергию и умение работать, создавать книги, которые были достаточным обеспечением его долга.
Кроме того, Федоров решил взять какой-нибудь государственный заказ. Он поехал в Краков и получил там заказ отлить малую пушку.
Но и здесь он не избавился от ростовщиков. Его сопровождают все тот же Сашка Сенькович, да Даниил Пушкарь, львовские пригородные мещане, как значатся они в городских книгах. Может быть, Сашка Сенькович и устроил ему это дело. Во всяком случае, когда Федоров взял взаймы у своего спутника Даниила Пушкаря сто тридцать шесть злотых, Сашка поручается за него. Правда, Федоров выдал Даниилу Пушкарю долговое обязательство на сто пятьдесят злотых. Четырнадцать злотых — проценты — Даниил вычел заранее.
Тогда же (9 января 1583 года) Федоров получил и из государственной казны сорок пять злотых на путевые издержки и, кроме того, ассигновку на имя львовского старосты еще на пятьдесят-семьдесят злотых — купить медь и прочие материалы для отливки пушки. Вместе с деньгами, взятыми у ростовщиков, это составило сумму, с которой можно было начать работу и над заказом, и в типографии.
Но тут Федорова ждал новый удар. Гринь сбежал от него. Книгопечатник и сам умел отливать шрифты и делать все, что требуется для типографии, но теперь он был уже стар и слаб для такой работы. Он чувствовал себя все хуже. Типографская работа, тяжелый печатный пресс требовали большой физической силы. Пока Федоров с утра до ночи возился с библией, он не замечал слабости. Но во Львове он почувствовал, что силы уходят. Прошло больше года, как он уехал из Острога, а восстановить типографию все не удавалось. Очевидно, дело было не просто в отсутствии средств. Немало затруднений и препятствий должны были ему чинить и иезуиты, если не открыто, то, во всяком случае, исподтишка. Враги русского народа не могли не видеть, какую опасность представляла для них деятельность этого человека. Долги, бездушие богатых людей, вероломство ученика, которого он вывел в люди и к которому всегда так хорошо относился, — все это как-то сразу сказалось на нем. Федоров заметно постарел, но не хотел сдаваться.
Неожиданно в конце февраля 1583 года он нашел Гриня во Львове. Вероломного помощника сманили от Федорова виленские типографщики, купцы Мамоничи, как в свое время, пятнадцать лет назад, они переманили Петра Мстиславца. Гринь отлил для Мамоничей два шрифта, нарушив тем самым свое острожское условие с Федоровым. Но, использовав Гриня, Мамоничи отказались от его дальнейших услуг. Он вернулся во Львов. Теперь цеховые законы грозили Гриню суровой карой за нарушение условия. Он связан был с Федоровым и договором и тем, что обязан был ему обучением. Гринь стал просить о прощении, обещал выполнять в дальнейшем работу только для Федорова, не переходить в другие типографии.
Федоров простил Гриня. Он тут же заказал ему новые шрифты и пообещал уплатить за них двести злотых. Федоров заказал также бумагу и заплатил за нее вперед сто злотых. У него снова появились деньги: ростовщики теперь охотно ссужали его. Наступила весна. Федоров воспрянул духом. Он снова преодолел все препятствия, снова все пошло хорошо. Гринь вернулся и делал шрифты. Бумага заказана и даже оплачена. С осени типография опять сможет работать.
Правда, он был обременен долгами, но пусть только заработает типография, он расплатится со всеми. С нетерпением ждал Федоров осени.
Но осенью он заболел. Непрестанное горение, бедствия и труды взяли, наконец, свое. Организм был надломлен и уже не мог справиться с болезнью.
Увидев, что старику плохо, ростовщики перепугались за свои деньги.
Иван Федоров умирал в нищете. 3 декабря он видел, как стервятником налетел его кредитор Даниил Пушкарь, предъявил долговое обязательство на сто пятьдесят злотых и описал часть имущества книгопечатника. Вслед за ним явился Сашка Сенькович, сын того самого Сеньки Седельника, который более пятнадцати лет назад опутал ростовщическими сетями Ивана Федорова. С тех пор Иван Федоров до самой своей смерти так и не вырвался из когтей этой купеческой семейки. Накануне его смерти Сашка Сенькович наложил арест на все остальное имущество книгопечатника.
5 декабря Иван Федоров умер.
Его книги, типографские принадлежности — все перешло к купцам и ростовщикам.
Сын продал свою книжную лавку, чтобы расплатиться с кредиторами отца.
Князь Острожский через несколько месяцев прислал слугу объявить, что снимает арест с имущества, принадлежащего Федорову. Но было уже поздно. То, что могло бы в свое время помочь книгопечатнику, теперь обогатило только его кредиторов.
При жизни Ивана Федорова книги, напечатанные им, расходились медленно и стоили дешево. Он продавал и закладывал их по полтора злотых. Но вскоре после его смерти ростовщики, завладевшие его книгами, продавали их уже по 6 злотых. Книги, которые он создавал, составляли большую материальную ценность, но воспользовался ею не сам книгопечатник, а купцы и ростовщики.
На могиле Ивана Федорова поставили надгробную плиту. В центре ее высекли книжный знак печатника. Кругом шла надпись «Иоан Федорович, друкарь Москвитин, который своим тщанием друкование занедбалое обновил, преставися в Львове року 1583, декабря 6». А под самым книжным знаком: «Друкарь книг, пред тым невиданных».
Так уже современники оценили значение его деятельности, засвидетельствовали, что он «своим тщанием книгопечатание занедбалое (пренебрегаемое, заброшенное) обновил» и поднял на небывалую до него высоту, создав книги, «пред тем невиданные».
После Ивана Федорова остались маленькие дети. Он вторично женился в Западной Руси. Где, когда он женился, неизвестно, как ничего не известно и о дальнейшей судьбе его семьи после его смерти.
Не сохранилась даже его надгробная плита. Кладбище, где был похоронен русский книгопечатник, уничтожили, а могильными плитами вымостили пол одной из львовских церквей. Потом производили ремонт церкви и уничтожили надгробную плиту. Это было в 1883 году, как раз в трехсотлетнюю годовщину смерти Федорова.
В марте 1584 года, через несколько месяцев после кончины Ивана Федорова, умер в Москве царь Иван IV. Сошли в могилу зачинатели книгопечатания в России.
Слепок с надгробной плиты Ивана Федорова.
