Добрая барыня провела белой, нежной рукой по коротко-остриженной, жесткой голове Сеньки, который весь съежился от этой ласки, спрятал голову в плечи и зажмурился, как жмурился он всегда, инстинктивно, привыкнув видеть в каждой занесенной над ним длани карающую десницу.
То, что барыня приласкала, а не ударила его, было так удивительно, что Сенька разинул рот да так и остался стоять, и, решившись наконец раскрыть глаза, он уже не спускал их с барыни, с жадным любопытством разглядывая, точно ощупывая взглядом, и ее и каждую вещь, надетую на ней.
Барыня была такая важная, полная, белотелая. Шея у нее была открытая, -- такая пухлая и такой изумительной чистоты, что Сенькиным глазам не верилось, и про себя он не мог не воскликнуть:
-- Ох, и хороши бани, где так чисто моют!
Руки у барыни были тоже совсем необыкновенные: ноготки тонкие, ровненькие, остренькие. Сеньке очень хотелось их потрогать: "Поди, пожалуй, и ненастоящие!" Пальцы длинные, и на каждом пальчике кольца, а в кольцах -- камушки, один другого ярче. Стянуть один бы такой камушек, -- уж Сенька нашел бы, куда сбыть, -- пару сапог купить можно было бы! И капот на барыне белее снега и весь в кружевах, а голова распричесана, фунтов пять волос куплено.
"Ишь, сдобная, -- рассуждал про себя Сенька, -- отъелась-то на даровых хлебах и не разберешь, старая или молодая, больно гладка!"
А барыня ласково улыбалась и певучим голосом говорила Сенькиному крестному, старому, оборванному, с обрюзглым, красным, похожим на медный, давно не чищенный, чайник, лицом:
-- Он у вас робок, очень робок. Как его зовут?
-- Сенька-с. Семен, то есть, -- откашливаясь в руку, сказал крестный.
-- Ах да, Сеня. Зачем вы его называете Сенькой? Это не деликатно.
-- Ничего-с, -- сказал крестный. -- Баловник он. Только и надежда, что на вас, уж не оставьте сударыня! Куда мне с ним, с сиротой? Сами изволите знать, слаб я.
-- Ах, это ужасно, это ужасно! -- воскликнула барыня и махнула белой рукой перед носом Сеньки, а камушки засверкали, заиграли и замигали ему, точно смеясь над ним.
А барыня продолжала тем же певучим, сладким голосом и так жалко, вот-вот заплачет:
-- Ах, Боже мой, Григорий Иванович, неужели вы не можете бросить?
-- Не могу, сударыня, -- конфузливо отвечал крестный и, скосив глаза, тайком от барыни метнул острый и сердитый взгляд на Сеньку.
-- Нет, вы можете, -- возразила барыня, -- вы можете, только вы не отдаете себе отчета, что вы себя губите. Вы соберитесь с силами, твердо скажите себе: я не буду нить, -- и боритесь, боритесь со своею страстью.
"Ишь, улещает! -- подумал Сенька. -- Видно, бабы все на один лад! Поднесла бы лучше черепочек, крестный мой повеселее б стал!
-- Если б вы были еще обыкновенный человек, -- пела барыня, -- но вы, Григорий Иванович, талант, настоящий талант. Вспомните, как мы все дорожили вами: Николай Петрович покойный -- он просто вам цены не знал. Помните, вы ему всегда фрикандо угождали.
-- Суп биск они любили, -- оживился крестный, -- и к нему буше дампре требовали. Настоящий был господин, теперь уж таких мало. Ценил.
-- Ах, Григорий Иванович, -- говорила барыня, -- ваше дарование всякий бы оценил. Да я и не знаю, у кого можно было так поесть, как у нас, один соус аспази чего стоил!
-- И субиз, сударыня, субиз у меня хорошо выходил!
Теперь Сенька переводил изумленный взгляд с барыни на крестного. Он знал, что крестный -- жалкий пропойца, что работать он не может, и если не валяется мертвецки пьяный где-нибудь под забором, то бродит по улицам с протянутой рукой, пока вечер не загонит его в ночлежку. Он всегда считал его вралем и хвастуном и нагло смеялся, когда тот начинал рассказывать о больших домах, где он служил, и о важных господах, которым он угождал. Теперь Сенька, слушая, как он разговаривает с барыней, с изумлением убеждался, что крестный не врал, и с любопытством, почти с восхищением старался запомнить мудреные, Бог весть что обозначающие, выражения, которыми перебрасывались крестный с барыней.
Жалкой прозой, скучной и ненужной показались ему слова крестного:
-- Явите божескую милость, заставьте за себя Бога молить, пристройте куда ни на есть мальчишку!
Все это было такое известное, неинтересное, так давно надоевшее Сеньке.
Он и сам умел говорить жалкие слова, петь Лазаря, да что в них толку? Тоска одна, только себе и другим надоедаешь. А ведь вот есть другие слова: их так, походя, не услышишь, и что они обозначают -- неизвестно, а слушать приятно, и не запомнить их все сразу, хоть бы два таких словечка заучить -- он бы утер нос приятелям.
-- Я ведь вам уже сказала, Григорий Иваныч, -- прервала клянченье крестного барыня, -- что мальчик будет принят в приют. Я уже переговорила и с директором, и с доктором. Прямо везите его туда от моего имени, ему там будет очень хорошо. Я вам худа не пожелаю. Членов комитета я всех лично знаю, это -- все мои добрые знакомые. Я сама член-учредитель общества взыскания погибших. Мы преследуем исключительно гуманные цели. Мальчика там научат читать, писать и, смотря по способностям, отдадут в какое-нибудь ремесло. О, у нас дело очень и очень разумно поставлено!
-- В сапожники мне не охота, -- вырвалось у Сеньки, -- в слесаря я тоже не желаю.
-- Дурак! -- сердито оборвал крестный. -- Просили тебя рот разевать? Твое дело слушаться благодетелей.
-- Нет, отчего же? -- сказала барыня. -- Мы именно считаемся с природными наклонностями, с личными вкусами и способностями. Ты выберешь себе дело по душе. Ты, может быть, любишь рисовать?
Сенька усмехнулся.
-- Не пробовал, -- сказал он.
-- А там попробуешь.
Сенька тяжело вздохнул.
-- Не смеем вас больше утруждать, -- сказал крестный. -- Благодарим за милость!.. Целуй ручку у барыни! Идол, спасибо-то сказать не умеешь!
Сенька неуклюже потянулся к барыниной руке, но она сама поднесла ее к его губам, и Сенька впился к нее, опьяненный запахом крепких духов и ослепленный игрой драгоценных камней.
"Слямзить хоть бы одно колечко", -- мелькало у него в голове.
Барыня вырвала у него руку и, вздохнув, сказала:
-- Бедный ребенок! Он очень чувствителен. Ну, Бог даст, мы его сделаем человеком. А вы, Григорий Иваныч, дайте мне слово, что позаботитесь о себе. Теперь, когда мы вас избавим от забот о мальчике, у вас будет много свободного времени, вы всецело будете принадлежать себе, -- дайте же мне честное слово, что вы будете стараться исправиться.
Старик тяжело перевел дух.
-- Слушаю-с! -- сказал он.
Переступил с ноги на ногу и прибавил:
-- Извините, что обеспокоил!
-- Ничего, -- ласково улыбнулась барыня. -- Смотрите же, завтра непременно отвезите. -- И, кивнув головой, она повернула спину крестному и Сеньке.
Платье ее зашевелилось, издавая легкий свист, и поволоклось сзади длинным хвостом. И пока фигура барыни не скрылась, Сенька, не отрываясь, провожал ее глазами, и в воображении его неизгладимыми чертами запечатлевались пышная прическа, полная, нежная, выступающая из низко-вырезанного ворота шея, широкие, отделанные кружевами, рукава и все колеблющееся большое и сытое тело, облеченное в снежной белизны капот.