Кое-что разъяснилось
Кровь яростно стучала в виски... Напряжение достигло последних пределов. Воскресающее сознание пугливо отгоняло какую-то мысль, стремившуюся в него проникнуть. Тупая ноющая боль во всем теле требовала покоя. С легким вздохом фон Вегерт вытянул ноги. Раздался треск... Эхо восприняло его, как пушечный залп. Еще секунда, другая -- похожие на вечность.
Где я?
Он хотел крикнуть, но спазма сдавила горло. Дышать было тяжело. Отверстия, находившиеся на крышке сундука, затянутые изнутри полотном, пропускали воздух с трудом, ровно столько, сколько нужно для предметов неодушевленных, к хранению коих этот сундук был в свое время приспособлен.
Глухие человеческие голоса, далекие, едва слышные, вывели фон Вегерта из оцепенения. Он ясно различал слова, которые падали в его мозг, словно жидкие капли расплавленного свинца, и растекались в нем, не оставляя следа.
-- Резерфорд! Что это у вас трещит здесь? Вот опять, вы слышите?
-- Да, странно! Мне показалось, что...
-- Идите сюда! Вот здесь явственно слышно...
До слуха фон Вегерта донеслись звонкие удары шагов по каменным плитам.
-- Вот и еще и еще...
Голоса стали переплетаться, звеня почти у самого уха.
Фон Вегерт ясно различал густой, несколько насмешливый голос Бонзельса. Он говорил:
-- По-видимому, самое интересное здесь -- из области потустороннего! Не правда ли, господа! Но наши гости -- не спириты, показывайте-ка нам ваши коллекции... Что вы говорите, профессор Медведев?
-- ...Я слышал стон!
В настороженной тишине подошли еще двое.
-- Что такое?
-- В чем дело?.
Фон Вегерт слышит эти вопросы, голоса так знакомы... И вдруг ослепительно сверкнуло воспоминание! Да ведь это Морган и Краузе, те самые, с которыми он разбирался в вопросе о кон-и-гутском камне.
-- Кон-и-Гут...
Мысль продолжает сверлить его мозг... Вот еще, еще немножко, и он воспримет эту мысль, поймает ее, поймет... Фон Вегерт судорожно, с силой вытянулся. Его правая нога проломила тонкую перегородку сундука. Сквозь образовавшееся отверстие хлынул поток воздуха.
Казалось, он начинает терять сознание от массы внезапно поглощенного кислорода.
-- Что это за чертовщина здесь у вас происходит? -- вновь прозвучал голос Бонзельса, -- звуки идут вот отсюда!
Но фон Вегерт уже пришел в себя. И вот в безмолвии, под каменными сводами ярко освещенного подвала Археологического общества, где Бонзельс, его председатель, водил прибывших в Лондон иностранных ученых с целью ознакомления их с многочисленными коллекциями, хранившимися там до установки в соответствующих музеях, -- раздался тихий, но внятный голос:
-- Не пугайтесь! Сохраните хладнокровие! Вы стоите, очевидно, около меня... Откройте этот проклятый ящик, в котором я задыхаюсь...
Среди массы витрин, ящиков и разных других предметов, которыми был загроможден подвал, то низких, то возвышавшихся до самого потолка, взгляд Бонзельса различил сундук, на котором была наклеена надпись:
Сум-пан-тиньская майолика профессора Роберта фон Вегерта. Германия.
Его остро-наблюдательный взор остановился вдруг с изумлением на торчавшей из сундука ноге. Нога двигалась!
-- Здесь! -- воскликнул он и бросился к сундуку.
-- Hallo! Вы слышите меня? Сейчас мы вас откупорим, -- крикнул Бонзельс в крышку.
-- Кто б это был?
Делом нескольких минут было освободить несчастного пленника. Полузадохшийся, полумертвый фон Вегерт упал на руки своих друзей.
На нем не было лица.
-- Вы? Это вы? Какой убийца запрятал вас в этот ящик? Скажите нам его имя!
-- Кон-и-Гут... -- едва прошептали его губы, и он смолк.
Фон Вегерт был в глубоком обмороке.
Казалось, он лишился ясного сознания и даже, может быть... По крайней мере, он производил такое впечатление.
Бонзельс не отходил от него. По его задумчивому лицу бродили тени.
-- Преступление! Но кто совершил его! В каких целях?
У всех не сходило с языка это таинственное слово "Кон-и-Гут", но никто не понимал, что же, в конце концов, все это значит.
К концу дня фон Вегерт оправился настолько, что всякая опасность исчезла. Он двигался совершенно свободно, сознание прояснилось. Вместе с тем уверенность в необходимости полного молчания о происшедшем окрепла еще больше.
-- Бонзельс! -- на ухо последнему прошептал фон Вегерт. -- Пусть все молчат... Возьмите с них слово... Так надо. Не возражайте. Еще раз говорю вам: возьмите с них слово о полном молчании! И сделайте одолжение, соединитесь со "Сплендид-отелем" и спросите фон Вегерта -- я там живу...
Бонзельс пожал плечами и взял трубку.
-- Hallo! "Сплендид-отель"? Соедините меня с профессором фон Вегертом. Что? Он выбыл? Неизвестно куда? Подождите... Что еще? -- тихо спросил Бонзельс.
-- Скажите: "может быть, он отдал какие-нибудь распоряжения лакею-китайцу, который ему прислуживал?"
Бонзельс повторил вопрос в аппарат.
-- Больше не служит? Уволен?
Фон Вегерт перехватил трубку из рук Бонзельса.
-- Вам известно, что у профессора фон Вегерта, -- сказал он измененным голосом, -- жил молодой человек? Вы говорите -- Гарриман? Совершенно верно, Гарриман. Он в отеле? Нет? Вы говорите, что он отвозил вещи профессора в Археологическое общество и более не возвращался? Хорошо. Больше ничего. Что такое? Фон Вегерт оставил номер за собой на два месяца? Благодарю вас.
Гарриман? Гарриман, этот милый мальчик, -- соучастник в преступлении?! Не может быть! Тут что-то не так... Что за сплетение интриг и случайностей около этого вопроса!
Кон-и-Гут! Сколько еще неожиданностей, несчастий произойдет в связи с этой таинственной пещерой.
Ученые дали слово, которого требовал у них фон Вегерт. Но каждый из них смутно догадывался, что вокруг кон-и-гутского вопроса сгущаются грозовые тучи. Никто не понимал, в чем дело.
Мозг самого Бонзельса безуспешно пытался разрешить проблему.
В конце концов, он махнул рукой.
-- Что же, если у вас свои соображения... Но не хотел бы я все-таки провести и пяти минут в вашем сундуке! Вы совсем пропахли камфорой, милый фон Вегерт!
-- Я думаю, что она меня спасла, -- медленно ответил последний, глядя в недоумевающие глаза Бонзельса.
Бонзельс пожал плечами, как он всегда это делал, когда он прощался с вопросом, который не мог разрешить, и спросил:
-- А все-таки, Вегерт, вам следовало бы еще раз подумать, стоит ли вам связываться с этой экспедицией, -- убеждал Бонзельс. -- Пока вы спали, мы говорили на эту тему. Мы мало знаем, вы ничего нам не рассказали, -- но тем не менее мы пришли к заключению, что Кон-и-Гут не по нашим зубам. Советую побывать у м-ра Мэк-Кормика. Он назначен начальником экспедиции, как единственный знаток тех мест.
-- Я буду с ним говорить, -- ответил фон Вегерт. -- Пока у меня к вам просьба: приютите меня на некоторое время у себя!
-- Вегерт, вы знаете, старый дружище, что я счастлив быть в вашем обществе. Я вас жду, едем вместе...
-- Нет. Я должен еще найти сегодня же негра Голоо, боксера. Он...
-- Боксер Голоо? Зачем он вам понадобился?
-- Это второй опекун Гарримана.
-- A-а! Понимаю. Ах, Вегерт! Вегерт! Вы совсем захвачены этой нелепой комбинацией... Ну, как хотите... Может быть, вы и правы. Но я о Кон-и-Гуте, говоря по совести, ничего больше слышать не хотел бы. Все наши -- одинакового со мной мнения. Они категорически устраняются из этой истории. Даже русский, этот энергичный Медведев, советует бросить это дело. Мы телефонировали Свендсену -- он того же мнения. Как видите -- все против!
-- Вот как!
-- Да. Мы считаем, что здесь научный интерес столкнулся с другим интересом, более могущественного порядка. Что это за интерес -- мы не знаем. Очевидно, впрочем, что тут даст знать о себе Азия... Азия! О, таинственная страна! Итак, Вегерт, я вас жду...
Фон Вегерт крепко пожал руки своего спасителя и простился.
К Голоо!
Шофер института не знал, вращается ли земля вокруг солнца или солнце вокруг земли, но он знал, где живет самый знаменитый человек Лондона.
-- Боксер Голоо! Еще бы! Он знает его, он не раз видел его! Он даже имел счастье возить этого негра, пока не поступил в шоферы Института... Сегодня матч между ним и Луи Брене. Сэр видел этого приезжего джентльмена? О! Он похож на исполинскую гориллу. Голоо придется-таки сегодня с ним повозиться.
Боб, шустрый негритенок Голоо, распахнул дверь на звонок фон Вегерта и торжественно заявил, подняв палец вверх:
-- Лежит. Курит. До состязания осталось четыре часа...
Но попытку фон Вегерта проникнуть в комнаты Боб пресек самым решительным образом.
-- Никак нельзя. Сегодня никто не принимается. Голоо распорядился принять только м-ра Мэк-Кормика.
-- Не у вас ли находится молодой человек, которого зовут Джоном Гарриманом?
-- О, да! Где же ему еще быть... Он торчит у нас каждый вечер.
-- Вы можете его вызвать?
-- Хорошо, сэр. Присядьте. Я вам его сейчас представлю, только вы его не узнаете, -- он одет прямо как лорд...
Сказав это, по своему обыкновению залпом, черный человек в зеленом фартуке, подпрыгивая, скрылся из глаз посетителя.
-- Дядя Роберт!! -- Гарриман кинулся к фон Вегерту.
Его неподдельная радость была так велика, что ученый поблагодарил небо, что в его душу не закралось подозрение против этого простого сердца...
-- А мне сказал ваш китаец, что вы уехали и приедете не раньше, как через две недели, даже -- два месяца!
Этими словами для фон Вегерта было все сказано.
Боб стоял с разинутым ртом.
Этот старик -- дядя Гарримана? Вот так штука! Водслей? В таком случае ему здесь не место. Голоо строго- настрого приказал не пускать этого старика на порог. А уж, если ему воспрещен доступ к Голоо -- то это значит, что он отъявленный мошенник! Ведь у нас бывает всякий, кто пожелает.
-- М-р Водслей! -- вежливо начал он, став в позицию воспитанного слуги. -- М-р Голоо никого не принимает -- я уже доложил вам об этом.
-- Я -- не Водслей, дружок! -- ответил фон Вегерт. -- Вот, передайте м-ру Голоо мою карточку. Я надеюсь, что он меня примет.
Боб повертел в руках узенький листок картона, попробовал его на язык, взглянул на Гарримана и решительно возразил:
-- Не могу, сэр. М-р Голоо никого не принимает.
Фон Вегерт вынул монету.
-- Не трудитесь, сэр. Если бы вы сделали меня из черного белым, и тогда я не согласился бы.
Тягучий сильный звонок прервал Боба на полуслове.
В дверях показался человек несколько выше среднего роста, но казавшийся высоким благодаря тому, как он нес свою голову, плотный, сумрачный, решительный.
Это был Мэк-Кормик, тот отважный путешественник и знаменитый охотник, о котором знали во всех частях света.
Взгляд его упал на фон Вегерта. Мэк-Кормик сделал к нему шаг и протянул руку. На пальцах вытянутой руки выделился массивный перстень, на черном камне которого был искусно вырезан профиль женской головы с ободком из слова "Рау-Ру".
-- Господин профессор, наконец мы встретились. Сегодня я получил назначение в кон-и-гутскую экспедицию и был очень огорчен, когда узнал, что вы будто бы на два месяца покинули Лондон. Но пройдемте к нашему Голоо.
И он двинулся вперед мимо ошарашенного Боба.
Голоо в свободном белом фланелевом костюме поднялся с дивана, на котором лежал, вытянулся во весь свой огромный рост и дружески приветствовал Мэк-Кормика.
В большом зале, очевидно, устроенном под тренинг боксера, в креслах, обитых темно-красной кожей, сидели Эрна Энесли, хан рокандский и тренер Голоо, старый боксер, стяжавший в свое время лавры, но уже давно сошедший с арены, почти забытый всеми, кроме спортсменов, помнивших его знаменитый тройной удар, которым он сделал себе имя.
-- Я не только по традиции Спорт-клуба, как его президент, заехал к вам, милый Голоо, -- сказал Мэк-Кормик, подавая руку боксеру, -- я хотел искренне пожелать вам удачи. Вам предстоит сегодня тяжелая борьба.
-- Я больше боюсь не за себя, но за его высочество. Его высочество держит пари против всей Франции на миллион франков.
-- Как? Вы рискуете такой суммой? -- изумился Мэк-Кормик, протягивая руку хану. -- Нам лестно, что вы на нашей стороне, хан, -- сказал он.
Взгляд Мэк-Кормика упал на Эрну Энесли.
Красота ее напомнила Мэк-Кормику дни, когда он был счастливым мужем и отцом...
Между тем, Голоо с недоумением разглядывал фон Вегерта.
Ученый поклонился и попросил у него внимания на несколько минут.
В нескольких словах он объяснил Голоо цель своего посещения.
-- Так вот что!
Он зажал руку фон Вегерта в свои огромные ладони и принялся их трясти с такой силой, что у того потемнело в глазах.
-- Я буду делать все то, что вы прикажете по этому вопросу, но пока позвольте вас познакомить.
-- Я давно уже знаю профессора фон Вегерта, -- проговорил Мэк-Кормик, беря папиросу из протянутого ему ханом рокандским портсигара. -- Ваше высочество, позвольте вам рекомендовать профессора, как большого знатока Востока.
Молния зажглась на лице хана, когда он услышал фамилию ученого.
Изумление еще светилось в его глазах, когда он закрывал свой портсигар. Но едва взгляд фон Вегерта упал на последний, как он вздрогнул. На крышке портсигара явственно виднелось зеленое эмалевое изображение луны.
-- Зеленая луна. Но ведь этот убийца, Ли-Чан, сказал, что он член "Общества Зеленой Луны"... Или это простое совпадение, случайность? Ведь мусульмане часто носят подобные изображения полумесяца в качестве эмблемы на своих вещах.
-- Профессор работал в ваших экспедициях, м-р Мэк-Кормик? -- спросил хан.
-- Нет, господин фон Вегерт до сих пор всегда отказывал мне в этой чести, но, насколько мне известно, ныне он согласился довериться мне.
-- Именно?
-- Я поеду с м-ром Мэк-Кормиком в Роканд, в Кон-и-Гут! -- произнес вдруг фон Вегерт с ударением, глядя прямо в глаза хану.
Воцарилось молчание.
С завораживающей улыбкой хан произнес, опустив свои длинные ресницы и ни к кому не обращаясь:
-- Я очень несчастлив, что лично не смогу принять гостей у себя дома, в Кон-и-Гуте. Экспедиция, вероятно, отправляется вскоре? Мой привет родным местам.
Он замолчал, рассматривая концы своих лакированных туфель в белых гетрах.
-- Поручение вашего высочества будет исполнено еще в этом году, -- произнес Мэк-Кормик.
Глаза хана потемнели. И трудно было сказать, чем было вызвано несомненное волнение, в которое привел его разговор о Кон-и-Гуте. Может быть, лицо его, цвета слоновой кости, не выразило ничего другого, кроме сожаления о своей родине, последнюю пядь земли которой -- Кон-и-Гут -- еще до сих пор не осквернила нога ни одного европейца?
Хан провел рукой по лицу, и оно вышло из-под ладони снова надменным, бесстрастным и таинственным под белоснежной чалмой.
Фон Вегерт молча наблюдал.
Кон-и-Гут! Что тут таится?
Эрна рассматривала мужчин, собравшихся у Голоо, с разнородными чувствами.
К фон Вегерту она почувствовала симпатию с первого же взгляда. Кое-что о нем уже успел ей сказать Гарриман. К Голоо ее влекло инстинктивно, -- она словно чувствовала, что около него ей нечего и некого бояться. Но он смешил ее своим черным лицом и сверкающими зубами, которыми он щелкал, словно волк, гоняя маленького черно-зеленого веселого Боба то за тем, то за другим по своим обширным апартаментам. Гарриман? Да, к нему она чаще всего поворачивала свое прекрасное лицо. Как хорошо, если бы он был ее братом!
Остальные двое -- хан и Мэк-Кормик -- ей совсем незнакомы. Они были, пожалуй, слишком известны, чтобы она могла почувствовать к ним что-либо другое, кроме любопытства, смешанного с чувством некоторого удивления. Она вся сжалась после страшного испытанного ею потрясения, и теперь, под ласковым взглядом Голоо и Гарримана, отнесшихся к ней с нежной сердечностью, душа ее понемногу оживала, распуская навстречу раскрывающимся сердцам новых друзей свои лепестки, из которых один лепесток был -- симпатия, другой -- дружба, а третий...
-- Вы любите, оказывается, живопись, Голоо? -- обратился хан к негру, -- мисс Энесли с таким вниманием разглядывает этот пейзаж! Я видел его в Париже.
-- Да, я купил его, ваше высочество.
-- Вероятно, из-за белых птиц... Голоо любит все белое, -- внезапно произнес Гарриман.
-- Ах, негодяй! -- воскликнул негр. -- Давно ли ты сам перестал быть черным, как мой дед?
-- Значит, он был черней вас? -- воскликнул Гарриман. -- Ну, это невозможно!
Все рассмеялись.
Словно отлакированное черной краской лицо Голоо обдала волна смущения. На его лице изобразилась боль. Он взглянул на Эрну.
Мэк-Кормик наклонился к нему и произнес:
-- Я любил женщину с темной кожей. Я думаю, что белая женщина может полюбить негра. Любовь -- это нечто большее, чем красота.
Глаза Голоо сверкнули.
-- Вы тоже так думаете, мисс Энесли?
Вопрос, поставленный в упор, вывел ее из задумчивости созерцания чаек, носившихся над волнами и вот-вот готовых вылететь из золотой рамы.
Взоры мужчин устремились на нее. Казалось, что эта белокурая Диана может разрешить вопрос уже благодаря одному тому, что она женщина.
-- Я думаю... -- она запнулась, -- я верю, что человек любит человека не потому, что он красив...
-- Человек -- человека? Здесь говорят о женщине и мужчине, -- вот в чем вопрос! -- возразил хан.
-- Все равно, -- произнесла она. -- М-р Мэк-Кормик сказал то, что и я думаю, ваше высочество.
Голоо привскочил с своего места, но снова уселся с видом человека, который всего менее занят разговором. Если бы он мог покраснеть, он покраснел бы с ног до головы.
Гарриман покосился на своего черного друга.
Фон Вегерт, сидевший молча, вдруг проговорил:
-- Ваше высочество, вероятно, знаете, что сделано открытие, касающееся вашего Кон-и-Гута?
Хан медленно повернулся к говорившему:
-- Я слышал кое-что о каком-то никому не известном молодом человеке, который оказался остроумнее самых остроумных ученых из Королевского Географического общества. Говорят, он получает миллион за свое открытие?
-- Совершенно верно. Этот молодой человек -- перед вами, ваше высочество. Я и Голоо -- его опекуны. Миллион будет ему выплачен по проверке его открытия на месте, в Кон-и-Гуте.
Хан из-под опущенных ресниц всматривался в лицо Гарримана.
Антипатия, которую этот высокомерный азиат внушал последнему, заставила его подняться с места и подойти к фон Вегерту, словно отдаваясь под его покровительство.
-- Джонни! Слушайте меня внимательно, -- тихо произнес фон Вегерт, отводя его в сторону. -- Ночуйте в "Сплендид-отеле". Держитесь так, как будто я действительно уехал. Завтра утром отправляйтесь в Британский музей. Сосчитайте в витрине, где лежал рокандский камень, число всех камней, там хранящихся. Число камней. Вы поняли?
-- Будет сделано, дядя Роберт, -- так же тихо произнес Гарриман, отходя от фон Вегерта.
Мэк-Кормик с интересом наблюдал за воришкой, ставшим в двадцать четыре часа джентльменом, но не проронил ни слова. Он уже знал во всех подробностях, как протекло заседание в Географическом институте, и взвешивал шансы Гарримана в отношении его участия в экспедиции.
Хан подошел к Эрне.
-- Когда вы снова танцуете, мисс? Я так много слышал о вашем таланте, но мне не пришлось еще видеть вас.
-- Я не танцую больше, ваше высочество.
-- Я изумлен! Но почему же?
Легкая краска залила бледное лицо девушки.
-- Я уезжаю.
-- Надолго?
-- Навсегда.
-- Но вы остаетесь в Англии? Ведь вы англичанка?
-- Моя мать немка, ваше высочество. Но я изменю Англии ради Франции.
-- Значит, Париж? Прекрасно. Позвольте мне помочь вам в незнакомом городе. Я знаю Париж, как уже знаю ладонь вашей руки.
И он галантно взял ее изящную руку, немощно спущенную на рукоятку кресла, и поцеловал.
Затем он отошел, не задерживаясь.
Голоо все слышал, все видел и сразу решился.
-- Если меня сегодня Брене побьет -- я попрошу у него реванша в Париже, а если я его побью -- я дам ему реванш... тоже в Париже.
-- Париж, Париж! -- воскликнул Мэк-Кормик. -- Чудесный город, но опасный. Лучше бы вам, Голоо, ехать со мной в Кон-и-Гут. Туда вы увезете свою славу или...
-- Бесславие?
-- Нет, я не то хотел сказать... -- задумчиво произнес Мэк-Кормик, переводя взгляд с него на Эрну Энесли. -- Впрочем, уже шесть часов! Состязание в восемь с половиной... До свидания, милый Голоо. Желаю вам успеха. К сожалению, я настолько занят сегодня вечером, что не смогу увидеть вас и вашего грозного противника.
Он протянул руку своим гордым жестом, ладонью вниз, попеременно всем присутствующим. Только поклон его в сторону хана был чуть спокойнее и суше. Прощаясь с Эр-ной, Мэк-Кормик на мгновение приостановился и проговорил так, что только она одна расслышала его слова:
-- Сохраните ваше сердце навсегда таким же чистым...
-- Голоо! Если вы не поедете со мною в экспедицию, то в вас я хотел бы видеть преданного покровителя мисс Энесли!
Голоо с любовью взглянул на Эрну.
Хан вскричал, смеясь, с своего места:
-- Но разве мисс Энесли не самостоятельно выбирает себе друзей? Во всяком случае, я приму меры к тому, чтобы Голоо оказался в Париже одновременно с мисс!
Голоо вздрогнул. Хан говорил так, как будто он решил все, и за себя и за девушку.
Черный великан с нежной душой, влюбленный с первого взгляда в эту ослепительную белую девушку, затрепетал было от счастливых слов, которые она недавно произнесла, но сразу поник головой, услышав смелый смех человека, который бестрепетно привык брать в руки то, что ему нравилось.
-- Я поеду с вами, вероятно... -- грустно сказал он Мэк-Кормику, провожая его к выходу.
Тем временем фон Вегерт, стоя около кресла хана рокандского, рассказывал последнему о своей сум-пан-тиньской майолике, происхождение которой ему удалось, наконец, точно определить.
-- Ваше высочество можете помочь мне своим указанием, -- говорил он. -- Вы знаете Восток и, вероятно, осведомлены о всех ученых востоковедах, разбирающихся в археологических вопросах. Может быть, вам известен какой-либо ученый китаец родом из Сум-пан-тиня? Конечно, -- заметил фон Вегерт, -- было бы счастьем для меня встретиться с подобным человеком, но...
Он улыбался с некоторым коварством, пытливо вглядываясь в лицо хана.
-- Я знаю только одного ученого, который может быть вам полезен, -- своим надменным тоном произнес тот, перебивая фон Вегерта. -- Это профессор Шедит-Хуземи. Он -- араб, но долго жил в Азии.
И хан взглянул в глаза фон Вегерта с явной насмешкой.
-- Он не считает нужным даже скрывать свое отношение к вопросу, -- подумал фон Вегерт. -- А может быть...
Он понял, что видит перед собой противника, противника умного, жестокого, вероятно, вероломного.
Очевидно, гордый азиат был недоволен затеянной экспедицией в его страну, и даже его привычная сдержанность ему изменяла, когда он говорил по поводу ее. Но только ли это?
Фон Вегерт молча поклонился, взглянул на Гарримана, прислушивавшегося к разговору, и, сделав еще один общий поклон, вышел из залы, условившись с Голоо о встрече.
За ним поднялся с своего места и хан рокандский.
Эрна, которую сцена познакомила с сложением мужчины, с удивлением увидела, как гибок и пластичен естественной гибкостью и естественной пластичностью этот человек, в котором чувствовалась огромная скрытая сила нервов и мышц. Безукоризненно сидевший на нем фрак, на борту которого сверкало золото звезды, оттенял мускулатуру его рук и груди, бронированной тугим полотном рубашки.
Даже Мэк-Кормик в сравнении с ним, с своей чисто английской фигурой, казался тяжеловатым. Что-то общее было у хана разве с одним Гарриманом. Та же змеиная манера в некоторых движениях, то же мерцание светящихся глаз под длинными ресницами...
Лицо Эрны по-прежнему не смеялось. Один только Голоо изредка вызывал ее улыбку. Ей все хотелось дотронуться до него пальцем, чтобы ощутить железо его тела. Он был весь какой-то особенный!
Эрна согласилась присутствовать на матче.
Две комнаты, которые ей отвел Голоо, были уже соответственно прибраны, и ей не приходилось беспокоиться о ночлеге.
Кокетливая горничная ставила в вазы цветы, которые Голоо распорядился купить.
Эту ночь она проведет под его кровлей...
Потряхивая копной своих волос, остриженных по моде и обнажавших шею почти у самого затылка, она старалась разобраться в том, что ей следует теперь делать. Ее светлые глаза с немым вопросом глядели на Голоо. Тот прощался с человеком, который поставил миллион франков на его мускулы и безмятежно уходил, думая о чем угодно, только не об этом.
-- Мисс, сегодня у нас трудный день! Вам было беспокойно, но через несколько часов я вернусь, может быть, на носилках, и в доме наступит тишина... Обещайте мне, что вы будете навещать меня? Ваши комнаты...
-- Если вам будет плохо -- я все время буду с вами, -- тихо промолвила девушка.
-- Ну так пусть Брене проламывает мне череп! -- воскликнул, смеясь, великан, поднимая Эрну за плечи в уровень с собой.
Это своеобразная ласка была так неожиданна, что оба смутились.
Подошел тренер.
-- Голоо, под душ!
Боксер осторожно опустил на пол тоненькую фигурку, казавшуюся еще более тонкой на фоне его широкой груди.
-- Пойдемте! Гарриман, где вы? Поручаю вам мисс Энесли. Ну, друзья мои, до свидания. Теперь мне нужно заняться самим собой...
И с этими словами великан, насвистывая "Марш гномов", взял под руку тренера.
-- Идем, старина! Попробую ваш трояк еще раз на вас самих!