Я не учился грамотѣ, ни читать, ни писать. Приступилъ къ наукѣ съ ариѳметики и Татарской граматики. Въ началѣ настоящаго вѣка общій духъ жизни возбуждалъ самъ собою любознательность, и въ первыхъ началахъ она давалась легко.
У меня были рисованныя буквенныя карточки, и безъ всякаго усилія или усидчивости, по простой привычкѣ, играя, я только примѣчалъ начертанія буквъ, но не учился ихъ совокуплять и складывать, такъ что не могу дать отчета, какимъ образомъ сталъ я прочитывать, цѣлыя реченія. Классическою моею книгою былъ географическій атласъ, подаренный дядею.
Первое прочитанное мною писаніе была газетная статья о Трафалгарской битвѣ и смерти Нельсона. Она понята была не только буквально, но и обобщилась, какъ познаніе о томъ что происходитъ на свѣтѣ. Полагая вѣроятно, что я узналъ уже все, не помню, чтобъ послѣ того заглядывалъ я въ газеты, до дальней юноcти. Рано получаемыя общія понятія имѣютъ свою пользу, какъ жизненные зародыши развитія и направленія ума, какъ начала охраняющія память отъ изнуренія, но можетъ быхъ останавливаютъ прилежаніе къ подробному изученію. Они рано дѣлаютъ философомъ и отъ кропотливыхъ занятій ученаго отвращаютъ вкусъ.
Другое общее понятіе досталось мнѣ, какъ дѣйствительное наслажденіе свѣтомъ, консепція. Я былъ въ церкви. Донесся слухъ, что горитъ Губернское Правленіе. Это названіе врѣзалось въ мысли. Меня вовсе не занималъ пожаръ, но то единственно, что есть Губернское Правленіе, что оно должно быть, -- и роемъ предстали мечты, какое оно? Можно ли его видѣть? Что иначе оно правитъ нежели весломъ въ лодкѣ, и какъ? чѣмъ? И въ добавокъ еще горѣть можетъ.
Часто бывая съ отцемъ на богослуженіи и любя церковную пѣснь, съ жадностью я хватался за книги Славянской печати и кое-что изъ нихъ прочитывалъ. Не помню, какъ уже добрался до титлъ; но не стоило мнѣ труда начать бѣгло чтеніе, и если бы слабый дѣтскій голосъ не былъ препятствіемъ, я охотно бы читалъ въ церкви; особливо Апостолъ составлялъ отдаленную и приманчивую цѣль честолюбія.
Пробовалъ я и это въ послѣдствіи но, не имѣя способности къ пѣнію, хотя и страстно хотѣлъ научиться, скоро отказался.
Попытка учить меня грамотѣ по тогдашнему способу была однакоже сдѣлана. Поручили это жившему въ монастырѣ священнику, но я вытерпѣлъ только два урока, по причинѣ весьма грубаго обращенія, почему пожалѣли меня и взяли отъ него.
Писать началъ вдругъ самъ, безъ приготовленія, разумѣется не калиграфически и едва ли не прежде всего Татарскими буквами. Жилъ у насъ въ ссылкѣ нѣкто графъ Салтыковь. Онъ особенно любилъ и занимался этимъ языкомъ при помощи извѣстнаго священника Гиганова, котораго грамматика была съ особенною благосклонностью принята императоромъ Павломъ. Помню, висѣли у него на стѣнѣ большія таблицы съ Татарскими словами, но о методѣ ничего сказать не могу. Разнилась она однако отъ той, которую ввелъ въ послѣдствіи учитель Сейфулинъ, страстный я прилежный охотникъ къ преподаванію своего роднаго языка, умѣвшій внушить къ нему стараніе, такъ что нѣкоторые его ученики, изъ бывшаго тогда главнаго народнаго училища, уѣзжали на ваканціонное время въ юрты для разговора, чѣмъ однако я никогда не могъ воспользоваться. Сейфулинъ зналъ и Арабскій языкъ, заимствовалъ изъ него обороты и выраженія въ своихъ литературныхъ произведеніяхъ. Естественно человѣку заимствовать для выраженія идей изъ сокровищъ другаго языка, когда не находимъ того въ своемъ природномъ.