Помню я добрые дни отрочества, когда вмѣстѣ съ сиротствомъ получилъ я свободу гулять по своей волѣ. Любимымъ товарищемъ мнѣ сдѣлался молодой живописецъ. Онъ былъ еще ученикомъ, у одного какаго-то родственнаго моей матери, мастера, имѣвшаго въ городѣ извѣстность и надолго пережившаго ее въ произведеніяхъ. Онъ принадлежалъ вышедшей отъ Строгановыхъ школѣ, отдѣлившейся отъ Суздальской по всѣмъ признакамъ прежде Петра, не Итальянской, не Византійской, не нынѣшней академической, но очевидно обрусѣлой Европейскаго происхожденія, и по слабости научной мало правильной, но болѣе естественной.
Во время продолженія работъ, мы незанятые слѣдили съ любопытствомъ и за приготовительной техникой, и за постепеннымъ проявленіемъ рисункомъ и красками готовящихся изображеній, и въ тоже время, кто могъ читалъ книги, а послѣ какъ умѣли старшіе разбирали ихъ. Живительнѣе всего были сочиненія Карамзина, Путешествіе, Аглая, Бездѣлки. Иногда восторгались и парили съ Державинымъ и находили ближе къ сердцу Дмитріева, Богдановича, Долгорукова.
Начались мои походы за городъ, конечно не далѣе 4-хъ верстъ. Но и это пространство казалось мнѣ необъятнымъ, и самаго желанія не хватало далѣе 25-верстъ, гдѣ стояла знаменитая обитель, которую, говорили, видно съ высотъ города, но не мнѣ близорукому, сколько я ни напрягалъ свое зрѣніе.
Поразила меня въ первый разъ ловля въ Озеркахъ такъ названныхъ золотыхъ рыбокъ, т.-е. маленькихъ съ желтою блестящею чешуею. Поймать и смотрѣть на нихъ хотѣлось, но было жаль, и большею частью ходатайствоваль, чтобъ отпустили назадъ въ воду.
Таково было мое природное чувство, что мучительно скорбѣлъ, видя птичекъ въ клѣткахъ, какъ бы предчувствуя свою будущую судьбу, и рѣшительно не могъ выносить зрѣлища кухонныхъ операцій съ самаго того часа, когда еще въ первомъ младенчествѣ увидѣлъ пѣтуха, которому отрѣзали голову, и онъ окровавленный сдѣлалъ нѣсколько круговъ по двору, пока упалъ. Поэтому я ничего не могу ѣсть, что было живо, уже нѣсколько десятковъ лѣтъ, и чувствую спазмы даже и тогда, когда посуда служила прежде для мясной или рыбной пищи.
Когда въ первый разъ вошелъ я въ лѣсъ, мнѣ казалось, что это уже другой міръ; по мѣрѣ углубленія началъ чувствовать страхъ; думалъ, что тутъ непремѣнно должно заблудиться и невозможны уже никакія примѣты для выхода, не видно нигдѣ прямой линіи, путеводительницы нашей. Когда подошли къ кустарнику, онъ мнѣ показался чѣмъ-то волшебнымъ; множество ягодъ, и узналъ я, какъ ростутъ онѣ; и вслѣдъ за тѣмъ указалъ мнѣ товарищъ находить ихъ на травѣ подъ ногами.
Мало-по-малу привыкъ я къ загороднымъ прогулкамъ, сталъ взбираться на высоты и чувствовать красоты видовъ. Громадная, глубокая рѣка, гордо описывающая круговыя дуги, то вогнутыя, то выгнутыя, мысы, отмѣчающіе предѣлы зрѣнію, даль предметовъ, все было наслажденіемъ. Перспектива болѣе всего веселила око, и я страстно полюбилъ пространство и, такъ сказать, впился въ него моимъ любопытствомъ.
Эстетическія наслажденія природой произвели разгулъ чувства, какъ бы освободившагося отъ оковъ ума. Они вліяютъ цѣлостью наслажденія, не ищутъ себѣ опредѣленія и не подвластны ему. Еслибъ слово не было повито воображеніемъ, мы не были бы въ состояніи выражаться художественно. Отвлеченія умомъ также сухи, какъ и наименованіе вещей; отвлеченія фантазіи все оживляютъ: при нихъ слово вочеловѣчивается въ природѣ, и человѣкъ выходитъ изъ береговъ.