Описывая свое младенчество и юность изъ отдаленія старости, я могъ на многое въ себѣ самомъ смотрѣть какъ на подлежащее, рыться, такъ сказать, въ своей душѣ и задавать себѣ вопросы. Изъ нихъ здѣсь упомяну два: 1) Какимъ образомъ возрасталъ я, умомъ и тѣломъ, овладѣвая, постепенно и въ примѣтные моменты, органами тѣла и способностями души? 2) Въ чемъ и какъ заключались задатки долгой жизни?
Къ послѣднему вопросу приступилъ я черезъ чувство. Оно общее намъ всѣмъ. Является время въ его продолженіи; предстоятъ данныя въ индивидуумахъ, и были уже они во мнѣ. Осмѣливаюсь предложить по этому предмету научный выводъ; да будетъ мнѣ извинена неточность терминовъ, которою и самъ я недоволенъ. Я нахожу, что средняя долгота жизни развитаго ума въ нашъ вѣкъ количественно болѣе, нежели въ вѣкахъ предъидущихъ; и это не можетъ ли служить объясненіемъ прогресса? Отъ того же прямо зависитъ и увеличеніе средняго продолженія всей жизни. Съ самой глубокой юности мы пользуемся уже результатами умной жизни и менѣе употребляемъ труда, къ пріобрѣтенію понятій.
Не одаренный отъ природы обширнымъ умомъ, я имѣлъ въ жизни моей чувство, что скоро истощу весь его запасъ, и развивать будетъ нечего. Слабый тѣломъ, я постоянно чувствовалъ въ немъ близкій конецъ. Однако въ послѣднемъ отношеніи имѣлъ я въ младенчествѣ большіе задатки. Еслибъ сталъ развивать себя въ широту и глубину, не могъ бы прожить долго; посему и избралъ путь апріорическій, все въ верхъ и въ верхъ и, отойдя далеко отъ дѣйствительности, принужденъ былъ обратиться къ разумѣнію разсудочности, чувствованію, опыту. На долго лишенный дѣятельности, пріобрѣлъ и къ ней неодолимую жажду, и съ полученіемъ свободы, не.съ обратился на, практику, занимался неутомимо хозяйствомъ, приводилъ въ движеніе данныя семейной жизни до произвольныхъ заботъ, безкорыстно, имѣя въ виду одни душевныя присвоенія и критеріумомъ чисто-нравственное начало.
Такъ соединился я вновь съ природою и полюбилъ ее. Нуженъ былъ сильный восторгъ, чтобы разбить затвердѣлостъ эстетическаго чувства.
Когда, земное оставляя,
Душа безсмертная паритъ,
По волѣ всѣмъ располагая,
Міръ новый для себя творитъ,
Міръ свѣтлый, стройный и священный;
Когда одинъ я во вселенной,
Одинъ -- и просто Божій сынъ,
Какъ пульсъ огнемъ, не кровью бьется!
Тогда-то пѣснь рѣкою льется,
И языка я властелинъ.
Ожилъ я восторгомъ, и умъ усмотрѣлъ, что можетъ онъ рости и расширяться вдохновеніемъ, и жизнь можетъ продолжиться, преодолѣть волею первой свой конецъ. Этотъ конецъ ничто иное какъ взятый воспитаніемъ размѣръ и безнадежность независимаго впрочемъ отъ насъ пріобрѣтенія новыхъ силъ души.
Не шутливо, съ нѣкоторою суровостью надобно намъ пользоваться жизнію, а особливо словомъ. Та и другая падаютъ, ежели пренебрегаются.
Изо всего этого выработалось понятіе о продолженіи жизни, для выраженія котораго не имѣю слова. Оно въ связи съ младенчествомъ и съ этой только стороны подлежитъ передачѣ. При впечатлѣніяхъ въ началѣ вѣка, мнѣ казался въ недостижимой дали 1850 годъ, а напротивъ въ страшной давности 1750 годъ. Достигнувъ перваго и ощутивъ его, самое воспоминаніе и размѣръ прожитаго времени дали данное для цѣлаго столѣтія. Оно, слившись, не казалось, уже столь огромнымъ и представило новую даль за сомкнутымъ цикломъ. Первою моею мыслію было, что мы, обладая царственно пространствомъ, совершенно нищи въ отношеніи ко времени, какъ показываютъ самыя цифры, и ни наука, ни воспитаніе не даютъ намъ средствъ обогатиться.