Отецъ мой былъ святой человѣкъ, въ крайней простотѣ сердца, искренно, безусловно привязанный къ церкви; добрѣе его сердцемъ я не встрѣчалъ никого въ жизни. Набожность со всѣхъ сторонъ меня обымала, и младенчество почти удвоялось. Сперва занимали видимые предметы. Въ церкви всего болѣе обращалъ я вниманія на одежды священниковъ и желалъ взглянуть на всѣ иконостасы въ городѣ. О какъ сильно хотѣлось увѣдать 1000 пудовой колоколъ, а которомъ говорили, что онъ привезенъ, образъ Спаса непомѣрной величины, Николу рѣзнаго. Я безпрестанно глядѣлъ изъ окна на соборную колокольню, которую засталъ уже сооруженною, но всю покрытую лѣсами; не понимая значенія, я почиталъ ихъ необходимымъ украшеніемъ всякой соборной колокольни, и разсматривалъ непрестанно изъ дали смутно, но старательно.
Насталъ желанный день: меня повели слушать первый звонъ огромнаго колокола. Глазамъ моимъ онъ показался рѣшительно необъятнымъ, когда подошелъ я къ нему близко, и висѣлъ онъ на особой, сложной, деревянной постройкѣ. Тогда-же разглядѣлъ я и лѣса колокольни; сердился, что они не такъ прекрасны вблизи и услышалъ, что стоятъ на время, служа работникамъ. Это чувство имѣло однако полное удовлетвореніе, когда нѣсколько недѣль изъ дому любовался я постепеннымъ проявленіемъ зданія: сперва позолоченнымъ крестомъ съ шаромъ, потомъ бѣленькою шейкою, зеленою крышею, а послѣ ежедневно болѣе открывавшимися оштукатуренными частями, какъ бы обнажаемыми отъ одежды лѣсами, какъ нѣчто живое готовящееся на праздникъ. Мнѣ казалось болѣе эстетичнымъ и таинственнымъ, если это остановится на треть высоты, не доходя до земли; и когда открылась вся колокольня до основанія, не былъ я доволенъ. Такъ зародился во мнѣ вкусъ готическаго рококо для нижнихъ частей, и Греческой изящности для верхнихъ частей строенія. Думаю, что оно такъ и есть для дали, для высокаго и на высотѣ зданія, и для обозрѣнія въ самой близи деталей. Мнѣ не довелось что-либо выработать изъ этого впечатлѣнія; но я съ нимъ не могъ разстаться и сохранилъ въ себѣ эту отличительную черту архитектуры ото всѣхъ прочихъ искусствъ, примѣнимую развѣ въ музыкѣ. Везъ этой черты долго мнѣ казались самыя изящныя зданія голоногими, а полныя готическія вычурными и изысканными.
Когда ударили въ колоколъ, онъ совершенно оглушилъ меня и подѣйствовавъ на нѣжность органа, навсегда разстроилъ мой слухъ. Бѣда тѣмъ не кончилась. Когда подвели меня къ Спасу, онъ показался мнѣ такъ страшнымъ, что я лишился чувствъ отъ испуга, и изъ церкви вынесли меня на рукахъ. Это сдѣлало меня черезъ мѣру робкимъ и пугливымъ. Разумѣется, Николу я не смѣлъ и не желалъ видѣть дотолѣ, пока это сдѣлалось потребностью для успокоенія воображенія; ибо сталъ сильно бояться и церкви, гдѣ онъ стоялъ, особенно внимая разсказамъ, что истуканъ выходилъ для отстраненія отъ нея огня во время большаго пожара. Жители имѣли къ нему особую вѣру и привязанность, за молебны платили дороже, частью и потому, что стоялъ въ холодной церкви. Только въ недавнее время архіерей нашелъ возможность снять высокаго Николу, можетъ быть и тайно, съ занимаемаго имъ мѣста.
Можно сказать, что колоколъ и изображеніе повредили моему воспитанію, и трудно найдти младенца, которому бы страхъ болѣе попрепятствовалъ въ тѣлесномъ развитіи и первоначальномъ обученіи.
Страхъ этотъ, напослѣдокъ, могъ лишить разсудка. Когда нечаянно на глазахъ моихъ выбѣжалъ изъ острога человѣкъ закованный въ кандалы, я рѣшительно сталъ бояться желѣза; вездѣ подозрѣвалъ, что оно несносно, и одинъ видъ вблизи острожныхъ башенъ ввергалъ меня въ безпамятство.
Много было въ домѣ бесѣдъ о святыхъ людяхъ и ихъ подвигахъ. Вслушиваясь стороною, среди игръ, я дѣтскимъ умомъ пожелалъ спастись: началъ сколько могъ удаляться отъ пищи, а какъ отъ мясной имѣлъ природное отвращеніе, то вскорѣ замѣчено было мое постничество, и я принужденъ былъ притворяться. Выдумалъ еще подвигъ: слѣзать ночью съ постели и спать по нѣскольку часовъ на голомъ полу.
Важнѣе всего было, что я понялъ смыслъ словъ: не будетъ конца, обративъ это на муки во адѣ, и уединялся. Вспомню "не будетъ конца", забудусь и опять вспомню, ибо воспоминаніе продолжается одно мгновеніе. Мучился я по долгу, и мысль сдѣлалась неотступною. Хотѣлось спастись, чего бы ни стоило и, услышавъ о жизни Св. Даніила Столпника, я разсудилъ, что это самое трудное и потому рѣшительное средство. Вскарабкался, хотя и съ боязнію, на одинъ изъ заборныхъ столбовъ въ огородѣ съ намѣреніемъ простоять на, немъ во всю жизнь. Черезъ нѣсколько минутъ закружилась у меня голова, и напалъ такой страхъ, что я закричалъ во все горло. Увидѣли, сняли и дивились такой небывалой во мнѣ смѣлости; стали разспрашивать, и я разсказалъ все. Отецъ не смѣялся, но сильною добротою сердца успокоилъ меня, объяснивъ, что я еще младенецъ и не понимаю нисколько, что дѣлаю, а что онъ самъ за меня молится. Я ему глубоко повѣрилъ и съ того времени сталъ немного рѣзвѣе и веселѣе; пересталъ задумываться. Случалось даже, что когда онъ стоитъ на утренней молитвѣ, мы съ сестрою заберемся подъ полы его длиннаго платья и начнемъ ловить другъ друга. Онъ насъ не унималъ и, какъ бы не примѣчая, продолжалъ свое дѣло.
Впечатлѣніе младенчества успокоилось и не возмутило разсудка, но оставалось и крѣпло со временемъ, хотя и казалось заглушеннымъ въ волнахъ жизни; я почиталъ его добрымъ, какъ напоминаніе о смерти и будущей жизни, хотя оно чувствовалось совсѣмъ иначе, нежели естественная совѣсть. Оно возымѣло полное дѣйствіе уже въ мужескій возрастъ, когда жестокое бѣдствіе обрушилось надо мною. Я полагалъ остатокъ жизни провести въ крайнемъ смиреніи и непрестанной молитвѣ. Стоялъ на колѣняхъ предъ образомъ по цѣлымъ днямъ; боролся съ собою, не чувствуя желаемаго умиленія и продолжалъ это дотолѣ, пока внезапнымъ осіяніемъ ума обнялъ, какое мнѣ свойственно богопознаніе и вѣрованіе; увидѣлъ, что принятой мною путь есть только отрицаніе и не ведетъ ни къ чему кромѣ изнуренія. Можно сказать, что съ того времени все врѣзавшееся въ душу, какъ законъ, эта ось подобная той, которая дѣлить наше чувство симметрически на правое и лѣвое, обернулась къ нему свѣтлою, лицевою стороною. Я утвердился на ней.
Въ послѣдствіи, прочитавъ "Исповѣдь" Гоголя и зная вполнѣ его состояніе, желалъ я изъяснить ему его: написалъ сряду два къ нему письма; одно, и лучшее, не дошло. На другое онъ отвѣчалъ, благодарилъ и обѣщалъ не почитать свои Мертвыя Души ни слишкомъ великимъ дѣломъ, ни грѣхомъ смертнымъ.