ПѢСНЬ ПЕРВАЯ.
I.
Въ Элладѣ ты слыла неборожденной,
О муза, дочь пѣвцовъ! Такъ много лиръ
Съ тѣхъ поръ терзало слухъ твой утомленный,
Что не дерзну я твой нарушить миръ...
Хоть видѣлъ я твой храмъ -- обломки зданья
И твой ручей, что прерывалъ одинъ
Забытыхъ мѣстъ глубокое молчанье,
Чтобъ скромное вести повѣствованье,
Покой усталыхъ музъ тревожить нѣтъ причинъ.
II.
Жилъ юноша въ Британіи когда то,
Который добродѣтель мало чтилъ;
Онъ дни свои влачилъ въ сѣтяхъ разврата
И ночи за пирами проводилъ;
Увы, разгулъ былъ для него кумиромъ;
Лишь предъ порокомъ онъ склонялся ницъ
И, презирая то, что чтится міромъ,
Доволенъ былъ лишь оргіей иль пиромъ,
Въ кругу развратниковъ и въ обществѣ блудницъ.
III.
Предъ вами Чайльдъ-Гарольдъ. Я не намѣренъ
Повѣдать вамъ, откуда велъ онъ родъ;
Но этотъ родъ былъ знатенъ, чести вѣренъ
И заслужилъ въ былые дни почетъ;
Но всякое преступное дѣянье
Потомка загрязняетъ предковъ честь
И обѣлить его не въ состояньи
Ни лѣтописца древнее сказанье,
Ни рѣчь оратора, ни пѣснопѣвца лесть.
IV.
Кружился въ свѣтѣ онъ, какъ на просторѣ
Кружится мотылекъ среди лучей;
Не могъ предвидѣть онъ, что злое горе
Его сразитъ нежданно въ цвѣтѣ дней;
Но вотъ година тяжкая настала:
Узналъ онъ пресыщенье, а оно,
Какъ чаша бѣдъ, приноситъ мукъ не мало.
Въ краю родномъ Гарольду тѣсно стало;
Такъ въ кельѣ схимнику и душно, и темно.
V.
Грѣховъ не искупая, онъ стезею
Преступной шелъ. Красивыхъ славя женъ,
Гарольдъ былъ очарованъ лишь одною,
Но съ ней, увы! не могъ сойтися онъ...
Какъ счастливо, что ласкою разврата
Не запятналъ онъ свѣтлый свой кумиръ:
Измѣна за любовь была бы платой.
Жену бъ онъ разорилъ безумствомъ траты
И вынесть бы не могъ семейной жизни миръ.
VI.
Пресыщенъ всѣмъ, утративъ счастья грезы,
Онъ видѣться съ друзьями пересталъ;
Въ его глазахъ порой сверкали слезы,
Но гордый Чайльдъ имъ воли не давалъ.
Объятъ тоской, бродилъ онъ одиноко,
И вотъ рѣшился онъ свой край родной
Покинуть, направляясь въ путь далекій;
Онъ радостно ударъ бы встрѣтилъ рока
И скрылся бъ даже въ адъ, ища среды иной.
VII.
Покинулъ Чайльдъ-Гарольдъ свой замокъ старый;
Подъ гнетомъ лѣтъ, казалось, рухнетъ онъ,
Его жъ щадили времени удары:
Держался онъ массивностью колоннъ.
Тамъ нѣкогда монахи обитали,
Теперь же суевѣрія пріютъ
Театромъ сталъ паѳосскихъ сатурналій;
Могли бъ подумать старцы, что настали
Ихъ времена опять, коль хроники не лгутъ.
VIII.
Порою, словно тайну вспоминая,
Измѣну иль погибшую любовь,
За пиршествомъ, нѣмую скорбь скрывая,
Сидѣлъ Гарольдъ, сурово хмуря бровь;
Но тайной оставалася тревога
Его души; друзьямъ онъ не ввѣрялъ
Завѣтныхъ думъ и шелъ своей дорогой,
Совѣтовъ не прося; страдалъ онъ много,
Но въ утѣшеніяхъ отрады не искалъ.
IX.
Хоть онъ гостей сзывалъ къ себѣ не мало
На пиршества, все жъ не имѣлъ друзей;
Льстецовъ и паразитовъ окружала
Его толпа; но можно ль вѣрить ей?
Его любили женщины, какъ мота:
Сокровища и власть плѣняютъ женъ
(При золотѣ мѣтка стрѣла Эрота);
Такъ рвутся къ свѣту бабочки; оплота
Тамъ ангелъ не найдетъ, гдѣ побѣдитъ Мамонъ.
X.
Гарольдъ не обнялъ мать, пускаясь въ море,
Съ любимою сестрой въ отъѣзда часъ
Не видѣлся; души скрывая горе,
Уѣхалъ онъ, съ друзьями не простясь;
Не потому онъ избѣгалъ свиданья,
Что былъ и твердъ, и холоденъ, какъ сталь,
Нѣтъ! Кто любилъ, тотъ знаетъ, что прощанья
Усугубляютъ муку разставанья...
Лишь горестнѣй нестись съ разбитымъ сердцемъ въ даль.
XI.
Богатыя владѣнья, замокъ старый
Покинулъ онъ безъ вздоховъ и безъ мукъ,
Голубоокихъ дамъ, которыхъ чары,
Краса кудрей и бѣлоснѣжныхъ рукъ
Могли бъ легко отшельника святого
Ввести въ соблазнъ,-- все то, что пищу дать
Порывамъ сладострастія готово...
Ему хотѣлось міръ увидѣть новый
И, посѣтивъ Востокъ, экваторъ миновать.
XII.
Надулись паруса; какъ будто вторя
Его желаньямъ, вѣтеръ рѣзче сталъ;
Поплылъ корабль, и скоро въ пѣнѣ моря
Безслѣдно скрылся рядъ прибрежныхъ скалъ.
Тогда въ душѣ Гарольда сожалѣнье
Проснулось, можетъ быть; но ничего
Онъ не сказалъ и скрылъ свое волненье,
Онъ твердымъ оставался въ то мгновенье,
Какъ малодушный плачъ звучалъ вокругъ него.
XIII.
Въ вечерній часъ, любуяся закатомъ,
Онъ арфу взялъ; подъ бременемъ тревогъ
Любилъ онъ волю дать мечтамъ крылатымъ,
Когда никто внимать ему не могъ;
И вотъ до струнъ коснувшися рукою,
Прощальную онъ пѣсню затянулъ,
Въ то время, какъ корабль, въ борьбѣ съ волною,
Катился въ даль, и, одѣваясь тьмою,
Его родимый край въ пучинѣ водъ тонулъ.
1.
Прости! Родимый берегъ мой
Въ лазури тонетъ волнъ;
Бушуетъ вѣтръ, реветъ прибой;
Крикъ чайки грусти полнъ.
Въ пучинѣ солнце гаситъ свѣтъ;
За нимъ намъ вслѣдъ идти;
Обоимъ вамъ я шлю привѣтъ!
Мой край родной, прости!
2.
Насъ ослѣпитъ зари краса,
Лишь міръ простится съ тьмой;
Увижу море, небеса,
Но гдѣ жъ мой край родной?
Мой замокъ пустъ; потухъ очагъ;
Весь дворъ травой заросъ;
Уныло воетъ въ воротахъ
Покинутый мной песъ...
3.
-- Малютка пажъ! подъ гнетомъ думъ
Ты плачешь, горя полнъ;
Тебя страшитъ ли вѣтра шумъ,
Иль грозный ропотъ волнъ?
Не плачь! Корабль надеженъ мой...
Онъ быстро мчится въ даль,
За нимъ и соколъ нашъ лихой
Угонится едва ль.
4.
"Пускай бушуетъ шквалъ, ревя, --
Я бури не боюсь!
Но не дивись, сэръ Чайльдъ, что я
И плачу и томлюсь.
Съ отцомъ и съ матерью родной
Разстаться ль безъ тревогъ?
Моей опорою одной
Остались ты да Богъ!
5.
Благословилъ отецъ меня,
Но слезы могъ сдержать;
Пока жъ не возвращуся я,
Все будетъ плакать мать".
-- Пусть скорбь мрачитъ твои черты.
Дитя! когда бъ я былъ
Душой невинной чистъ, какъ ты,
И я бы слезы лилъ.
6.
Ты блѣденъ, вѣрный мой слуга,
Тебя печаль гнететъ...
Боишься ль встрѣтить ты врага,
Боишься ль непогодъ?
-- "О, нѣтъ, я съ страхомъ незнакомъ,
Онъ чуждъ душѣ моей;
Но жаль жены; покинувъ домъ,
Я все скорблю о ней.
7.
Она близъ замка твоего
Живетъ; что ей сказать,
Коль дѣти спросятъ, отчего
Съ отцомъ въ разлукѣ мать?"
-- Ты правъ; понятна скорбь твоя,
Мнѣ жъ ничего не жаль...
Не такъ душою нѣженъ я
И мчусь со смѣхомъ въ даль.
8.
Коварнымъ вздохамъ лживыхъ женъ
Возможно ль вѣрить? Нѣтъ!
Измѣна, что для нихъ законъ,
Ихъ слезъ смываетъ слѣдъ.
Я не тужу о днѣ быломъ
И не страшуся грозъ.
Больнѣй всего, что ни о чемъ
Не стоитъ лить мнѣ слезъ.
9.
Я одинокъ; средь волнъ морскихъ
Корабль меня несетъ;
Зачѣмъ мнѣ плакать о другихъ:
Кто жъ обо мнѣ вздохнетъ?
Мой песъ, быть можетъ, два, три дня
Повоетъ, да и тотъ,
Другимъ накормленный, меня
Укуситъ у воротъ.
10.
Корабль! валы кругомъ шумятъ...
Несися съ быстротой!
Странѣ я всякой буду радъ,
Лишь не странѣ родной.
Привѣтъ лазурнымъ шлю волнамъ!
И вамъ, въ концѣ пути,
Пещерамъ мрачнымъ и скаламъ!
Мой край родной, прости!
XIV.
Средь бурныхъ волнъ Бискайскаго залива
Плыветъ корабль; ужъ пятый день земли
Не видно; наконецъ, вотъ мигъ счастливый:
Желанный берегъ свѣтится вдали.
Здѣсь Цинтрскихъ горъ блеститъ хребетъ зубчатый;
Тамъ океану Таго дань несетъ;
Явился мѣстный лоцманъ провожатый
И Чайльдъ-Гарольдъ поплылъ къ странѣ богатой,
Гдѣ нивы тучныя даютъ обильный плодъ.
XV.
О Боже! благодатными дарами
Ты этотъ край волшебный надѣлилъ!
Въ садахъ деревья гнутся подъ плодами,
Въ его горахъ Ты міръ сокровищъ скрылъ;
Но разрушать то супостаты рады,
Что создалъ Ты: страну надменный врагъ
Поработилъ, не вѣдая пощады...
Брось на врага карающіе взгляды,
И побѣжденный галлъ повергнутъ будетъ въ прахъ.
XVI.
Своей неописуемой красою
Васъ Лиссабонъ всегда плѣнить готовъ,
Волшебно отражаемый рѣкою,
Что чаръ полна и безъ прикрасъ пѣвцовъ.
Могучій флотъ по ней несется нынѣ:
Пришелъ спасти отъ галловъ Альбіонъ
Тѣхъ мѣстъ незащищенныя твердыни;
Но лузитанецъ дикъ и полнъ гордыни,--
Ту длань, что держитъ мечъ, съ проклятьемъ лижетъ онъ.
XVII.
Прелестный городъ, кажущійся раемъ
Издалека, вблизи совсѣмъ иной;
Войти въ него -- и онъ неузнаваемъ;
Средь стѣнъ его туристъ объятъ тоской.
И хаты, и дворцы, всѣ безъ изъятья,
Купаются въ грязи; ихъ видъ убогъ.
Въ лохмотьяхъ и вельможъ, и нищихъ платье;
О чистотѣ такъ смутны ихъ понятья,
Что съ ней и страхъ чумы сроднить бы ихъ не могъ.
XVIII.
Кто не жалѣлъ, любуясь этимъ краемъ,
Что онъ принадлежитъ толпѣ рабовъ!
На Цинтру бросьте взоры; всякій съ раемъ
Тотъ свѣтлый уголокъ сравнить готовъ;
Вездѣ въ немъ дышетъ прелесть неземная
Но ни перу, ни кисти средства нѣтъ
Понятья дать о немъ; страна такая
Собою затмеваетъ кущи рая,
Что въ пламенныхъ стихахъ намъ описалъ поэтъ.
XIX.
Крутой утесъ съ красивымъ рядомъ келій;
Сожженный солнцемъ мохъ на скатахъ кручъ;
Лѣсъ, выросшій надъ бездной; мракъ ущелій,
Куда не проникаетъ солнца лучъ;
Лимоновъ золотистые отливы;
Лазурь морской волны, что сладко спитъ;
Несущійся съ горы потокъ бурливый;
Здѣсь виноградъ, тамъ возлѣ рѣчки ивы,--
Все это тѣшитъ взоръ, сливаясь въ чудный видъ.
XX.
Тропинкою взберитесь до вершины
Крутой горы, гдѣ иноки живутъ;
Что шагъ впередъ -- то новыя картины...
А вотъ и монастырь; васъ поведутъ
Осматривать его; монахи съ вѣрой
При томъ легендъ вамъ много сообщатъ:
Здѣсь смерть нашли за ересь лицемѣры,
А тамъ Гонорій жилъ на днѣ пещеры.
Онъ, чтобъ увидѣть рай, изъ жизни сдѣлалъ адъ.
XXI.
Средь этихъ мѣстъ встрѣчается не мало
Таинственныхъ крестовъ,-- ихъ цѣлый рядъ;
Но тѣ кресты не вѣра воздвигала:
Они лишь объ убійствахъ говорятъ.
Обычай здѣсь на мѣстѣ преступленья,
Тамъ, гдѣ звучалъ послѣдній жертвы стонъ,
Досчатый ставитъ крестъ; не исключенья
Убійства тамъ, гдѣ, потерявъ значенье,
Не въ силахъ гражданъ жизнь оберегать законъ.
XXII.
По горамъ и доламъ здѣсь красовались
Чертоги королей, но дни чредой
Прошли, и что жъ?-- руины лишь остались,
Заросшія кустами и травой.
Вотъ пышный замокъ принца. Здѣсь когда-то
И ты, Ватекъ, любившій роскошь бриттъ,
Дворецъ построивъ, зажилъ въ немъ богато...
Но ты забылъ, что отъ утѣхъ разврата
И сладострастья чаръ душевный миръ бѣжитъ.
XXIII.
Ты выбралъ, чтобъ предаться свѣтлымъ чарамъ
Земныхъ утѣхъ, тотъ чудный уголокъ,
Но, пораженный времени ударомъ,
Теперь, какъ тѣ, твой замокъ одинокъ.
Его порталы настежъ; пусты залы;
Отъ зарослей къ дворцу проѣзда нѣтъ.
О, Боже, какъ ничтожны мы и малы!
Придетъ пора: дворца какъ не бывало,
Проносятся года, его сметая слѣдъ...
XXIV.
А вотъ дворецъ, который съ гнѣвнымъ взглядомъ
Встрѣчаетъ бриттъ. Когда-то въ замкѣ томъ
Сбиралися вожди; рожденный адомъ,
Сидѣлъ тамъ карликъ-чортъ; одѣтъ шутомъ,
Пергаментною мантіей покрытый,
Въ рукѣ держалъ онъ свитокъ. Имена
Тамъ значились, что въ свѣтѣ знамениты;
Гордяся свиткомъ тѣмъ, съ враждой открытой
Надъ побѣдителемъ смѣялся сатана.
XXV.
Конвенціей онъ звался. Передъ свѣтомъ
Тамъ собранныхъ вождей онъ осрамилъ,
Смутилъ ихъ умъ (но грѣшенъ ли онъ въ этомъ?)
И радость бритта въ горе превратилъ.
Побѣдный лавръ попрали дипломаты;
Тотъ чудный лавръ, увы! носить не намъ
Съ тѣхъ поръ, какъ въ Лузитаніи богатой
Узнали мы, враговъ коварствомъ смяты,
Что побѣдителямъ, не побѣжденнымъ, срамъ.
XXVI.
При имени твоемъ блѣднѣютъ бритты,
О, замокъ Цинтры! Краскою стыда
Зардѣлись бы правителей ланиты,
Умѣй они краснѣть. Пройдутъ года
И все жъ потомство, полное презрѣнья,
Позора не забудетъ тѣхъ вождей,
Что, побѣдивъ, узнали пораженье...
Ихъ ожидаютъ въ будущемъ глумленья
И гнѣвный приговоръ суда грядущихъ дней.
XXVII.
Такъ думалъ Чайльдъ, одинъ бродя по горамъ;
Хоть мѣстностью былъ очарованъ онъ,
Но все же объ отъѣздѣ думалъ скоромъ:
Такъ вѣкъ порхать для ласточки законъ.
Тяжелыхъ думъ онъ здѣсь извѣдалъ много
И пожалѣлъ нѣмой тоской объятъ,
Что долго шелъ грѣховною дорогой;
Къ проступкамъ онъ своимъ отнесся строго:
Отъ свѣта истины померкъ Гарольда взглядъ.
XXVIII.
Верхомъ! верхомъ! -- онъ крикнулъ и поспѣшно
Прелестной той страны покинулъ кровъ;
Но онъ ужъ не влекомъ мечтою грѣшной:
Не ищетъ ни любовницъ, ни пировъ...
Несется онъ таинственной дорогой,
Не вѣдая, гдѣ пристань обрѣтетъ;
Онъ по свѣту скитаться будетъ много;
Не скоро въ немъ уляжется тревога,
Не скоро съ опытомъ знакомство онъ сведетъ.
XXIX.
Вотъ Мафра, гдѣ, судьбы узнавъ измѣну,
Царица Лузитаніи жила;
Тамъ оргіи обѣднямъ шли на смѣну
И дружбу знать съ монахами вела.
Блудницы Вавилона свѣтлый геній
Съумѣлъ такой воздвигнуть здѣсь чертогъ,
Что рядъ ей совершенныхъ преступленій
Забытъ толпою; люди гнутъ колѣни
Предъ блескомъ роскоши, что золотитъ порокъ.
XXX.
Гарольдъ впередъ несется, очарованъ
Красой холмовъ, ущелій и долинъ...
Не горестно ль, что цѣпью рабства скованъ
Тотъ свѣтлый край? Лишь сибаритъ одинъ,
Поклонникъ ярый комфорта и лѣни,
Не знаетъ, какъ отраденъ дальній путь.
Не мало намъ даритъ онъ наслажденій,
Глубокихъ думъ и новыхъ впечатлѣній;
Какъ свѣжій воздухъ горъ живитъ больную грудь.
XXXI.
Ужъ Чайльдъ-Гарольдъ вершинъ не видитъ снѣжныхъ
Высокихъ горъ, что скрылись безъ слѣда,
Въ Испаніи среди степей безбрежныхъ
Овецъ пасутся цѣнныя стада;
Но близокъ врагъ; ему чужда пощада
И потому пастухъ вооруженъ;
Въ обиду своего не дастъ онъ стада;
Всѣмъ гражданамъ съ врагомъ бороться надо,
Чтобъ гордо властвовать не могъ надъ ними онъ.
XXXII.
Что земли лузитанцевъ раздѣляетъ
Съ Испаніей? Китайская ль стѣна?
Сіерра ли тамъ скалы возвышаетъ,
Иль льется Таго свѣтлая волна?
Раздѣлены тѣ страны не стѣною,
Что ихъ враждѣ могла платить бы дань,
Не быстро протекающей рѣкою,
Не цѣпью горъ высокихъ, сходной съ тою,
Что южной Галліи указываетъ грань.
XXXIII.
Нѣтъ, ручейкомъ ничтожнѣйшимъ; со стадомъ
Является пастухъ порою тамъ,
Презрительнымъ окидывая взглядомъ
Мѣста, принадлежащія врагамъ.
Простолюдины горды какъ вельможи
Въ Испаніи: понятна ихъ вражда;
Вѣдь съ ними лузитанцы мало схожи:
Они -- рабы, при этомъ трусы тоже;
Рабовъ подлѣе ихъ найти не безъ труда.
XXXIV.
Воспѣтая въ балладахъ, Гвадіана,
Пугая взоры мрачною волной,
Близъ этихъ мѣстъ течетъ. Два вражьихъ стана,
Когда то здѣсь сойдясь, вступили въ бой.
Здѣсь рыцари, чтобъ счетъ окончить старый,
Настигли мавровъ. Долго бой кипѣлъ;
Удары наносились за удары;
Чалма и шлемъ, во время схватки ярой,
Встрѣчалися въ рѣкѣ, гдѣ плыли груды тѣлъ.
XXXV.
О край, стяжавшій подвигами славу!
Гдѣ знамя, что Пелагъ въ бояхъ носилъ,
Когда отецъ-измѣнникъ, мстя за Каву,
Въ союзѣ съ мавромъ, готамъ смерть сулилъ?
Ты за погромъ съумѣлъ отмстить жестоко...
Близъ стѣнъ Гренады врагъ былъ побѣжденъ;
Померкла предъ крестомъ луна пророка;
Умчался врагъ, и въ Африкѣ далекой
Сталъ мавританскихъ дѣвъ звучать унылый стонъ.
XXXVI.
Тѣмъ подвигомъ всѣ пѣсни края полны;
Таковъ удѣлъ дѣяній прежнихъ лѣтъ;
Когда гранитъ и лѣтопись безмолвны,
Простая пѣснь ихъ сохраняетъ слѣдъ.
Герой, склонись предъ силой пѣснопѣнья!
Ни лесть толпы, ни пышный мавзолей
Тебя спасти не могутъ отъ забвенья;
Порой историкъ вводитъ въ заблужденье,
Но пѣснь народная звучитъ въ сердцахъ людей.
XXXVII.
"Испанцы, пробудитесь!" Такъ взываютъ
Къ вамъ рыцари, кумиры дней былыхъ;
Хоть копья въ ихъ рукахъ ужъ не сверкаютъ
И красныхъ перьевъ нѣтъ на шлемахъ ихъ,
Въ дыму, подъ ревъ орудій непрерывный,
Ихъ грозный зовъ звучитъ: "Вооружась,
Воспряньте всѣ!" -- исполненъ силы дивной,
Ужель утратилъ власть тотъ кличъ призывный,
Что въ Андалузіи сроднилъ съ побѣдой васъ?
XXXVIII.
Чу! конскій топотъ слышенъ средь проклятій;
Кого окровавленный мечъ настигъ?
Ужель спасать вы не пойдете братій
Отъ деспотовъ и отъ клевретовъ ихъ?
Грохочутъ пушки; залповъ ихъ раскаты
Зловѣще эхомъ горъ повторены,
Они твердятъ о томъ, что смертью взяты
Ряды бойцовъ. Всѣ ужасомъ объяты,
Когда является во гнѣвѣ богъ войны.
XXXIX.
Кровавыми сверкая волосами,
Съ горы на бойню смотритъ исполинъ;
Онъ все сжигаетъ гнѣвными очами
И въ царствѣ смерти властвуетъ одинъ.
Съ нимъ рядомъ разрушенья духъ лукавый,
Что чествовать побѣды будетъ зла.
Сегодня три могучія державы
Сойдутся здѣсь и вступятъ въ бой кровавый;
Какъ счастливъ исполинъ,-- ему лишь кровь мила!
XL.
Когда средь войскъ ни друга нѣтъ, ни брата,
Васъ можетъ восхитить сраженья видъ;
Какъ рати разукрашены богато!
Какъ весело оружіе блеститъ!
Подобно стаѣ псовъ, что травлѣ рада,
Несется войско бѣшено впередъ;
Но будетъ ли для многихъ лавръ наградой?
Храбрѣйшіе погибнутъ въ пеклѣ ада:
Богъ брани, съ радости, всѣхъ павшихъ не сочтетъ.
XLI.
Три арміи стеклись сюда для битвы;
Внушителенъ знаменъ трехъ націй видъ!
Звучатъ на трехъ нарѣчіяхъ молитвы.
Сюда сошлись: испанецъ, галлъ и бриттъ,
Союзникъ-другъ, услужливый безъ мѣры
(Не лучше ли въ своей отчизнѣ пасть?).
Войска, являя храбрости примѣры,
Удобрятъ только нивы Талаверы
И хищныхъ вороновъ накормятъ кровью всласть.
XLII.
Здѣсь павшіе сгніютъ; гнались за славой
Безумцы, что искали громкихъ дѣлъ;
Они жъ служили деспоту забавой.
Онъ пролагалъ свой путь чрезъ груды тѣлъ.
Какой же былъ тотъ путь?-- лишь путь обмана.
Найдется ли на свѣтѣ уголокъ,
Что былъ бы принадлежностью тирана?
Его лишь склепъ, гдѣ, поздно или рано,
Предастся тлѣнью онъ, забытъ и одинокъ.
XLIII.
О, Албуэра! славу и кручину
Ты сочетала. Могъ ли мой герой
Предвидѣть, чрезъ твою несясь равнину,
Что скоро въ ней кровавый грянетъ бой?
Пусть павшіе вкушаютъ миръ забвенья!
Побѣдный лавръ пусть радуетъ живыхъ!
Великій день! До новаго сраженья
Толпы ты будешь слышать прославленья
И воспоетъ тебя поэтъ въ стихахъ своихъ...
XLIV.
Довольно воспѣвать любимцевъ брани;
Побѣдный лавръ ихъ не продолжитъ дней;
Чтобъ міръ узналъ о славѣ ихъ дѣяній,
Должны погибнуть тысячи людей.
Пускай наемщикъ гонится за славой
И, вѣря ей, кончаетъ жизнь въ бою:
Онъ дома могъ бы въ свалкѣ пасть кровавой
Иль, очерненъ разбойничьей расправой,
Тѣмъ опозорить бы отчизну могъ свою!
XLV.
Гарольдъ затѣмъ направилъ путь къ Севильѣ;
Она еще свободна отъ цѣпей,
Но ей грозятъ погибель и насилье,
И не спастись отъ разрушенья ей:
Враги ужъ въ разстояньи недалекомъ...
Не пали бы ни Иліонъ, ни Тиръ,
Когда бъ бороться можно было съ рокомъ
И, злобно издѣваясь надъ порокомъ,
Предъ Добродѣтелью склонялся бъ грѣшный міръ.
XLVI.
Но граждане Севильи, бѣдъ не чуя,
Попрежнему разгулу преданы
И дни проводятъ, радостно ликуя;
Имъ дѣла нѣтъ до язвъ родной страны!
Звучитъ не бранный рогъ, а звонъ гитары;
Веселію воздвигнутъ здѣсь алтарь;
Грѣхи любви, что не боятся кары,
Ночной развратъ и сладострастья чары
Въ Севильѣ гибнущей все царствуютъ, какъ встарь.
XLVII.
Не такъ живетъ крестьянинъ; онъ съ женою
Скрывается, боясь взглянуть на долъ,
Что можетъ быть опустошенъ войною...
Прошла пора, когда онъ бодро шелъ
Въ вечерній часъ домой, покинувъ нивы,
И танцовалъ фанданго при лунѣ.
Властители! когда бъ тотъ миръ счастливый,
Что вы губить не прочь, вкусить могли вы,
Народъ бы ликовалъ, не слыша о войнѣ.
XLVIII.
Лихой погонщикъ, мчась дорогой ровной,
Поетъ ли пѣснь возлюбленной своей,
Кантату ль въ честь любви, иль гимнъ духовный?
Нѣтъ, онъ теперь поетъ Viva el Rey!
Воинственны слова его напѣва,
Годоя онъ клянетъ за лживый нравъ;
При этомъ вспоминаетъ, полный гнѣва,
Что ввѣрилась Годою королева,
Преступную любовь измѣной увѣнчавъ...
XLIX.
Равнина, окаймленная скалами,
Гдѣ башни мавританскія видны,
Была недавно попрана врагами:
Сроднились съ ней всѣ ужасы войны...
Здѣсь ядеръ слѣдъ; тамъ лугъ, конями смятый;
А вотъ гнѣздо дракона; у врага
Толпой крестьянъ тѣ скалы были взяты,
Съ тѣхъ поръ онѣ для всѣхъ испанцевъ святы:
Надъ непріятелемъ побѣда дорога.
L.
Кого не встрѣтишь здѣсь съ кокардой красной?
Она уборъ отчизны вѣрныхъ слугъ;
Взглянувши на нее, испанцу ясно,
Что передъ нимъ не злобный врагъ, а другъ;
Бѣда пренебрегать ея защитой,--
Кинжалъ остеръ, ударъ неотразимъ!
Давно бъ враги ужъ были перебиты,
Когда бы могъ кинжалъ, подъ платьемъ скрытый,
Зазубрить вражій мечъ иль скрыть орудій дымъ.
LI.
На выступахъ высокихъ скалъ Морены
Орудья смертоносныя блестятъ;
Здѣсь новыхъ укрѣпленій видны стѣны,
А тамъ ряды зловѣщихъ палисадъ;
Все войско подъ ружьемъ; спустивъ запруду,
Глубокій ровъ наполнили водой;
Ждутъ приступа; глядя на ядеръ груду,
На часовыхъ, разставленныхъ повсюду,
Не трудно отгадать, что скоро грянетъ бой.
LII.
Властитель, расшатавшій въ мірѣ троны,
Еще не подалъ знака; медлитъ онъ,
Но скоро въ ходъ онъ пуститъ легіоны,
Что ни преградъ не знаютъ, ни препонъ;
Вести борьбу напрасны всѣ усилья
Съ бичомъ судьбы. Испанцы! близокъ часъ,
Когда надъ вами гальскій коршунъ крылья
Побѣдно развернетъ, суля насилья
И цѣлымъ сонмищемъ сродняя съ смертью васъ!
LIII.
Ужель должны отвага, юность, сила
Погибнуть, чтобы славой громкихъ дѣлъ
Гордиться могъ тиранъ? Ужель могила
Иль рабства гнетъ Испаніи удѣлъ?
Ужель напрасны вопли и моленья?
Ужель спасти Испанію отъ бѣдъ
Не могутъ ни героя увлеченья,
Ни юности отважныя стремленья,
Ни патріота пылъ, ни мудрости совѣтъ?
LIV.
Испанки позабыли звонъ гитары;
Вступивъ въ ряды солдатъ, лишь гимнъ войнѣ
Онѣ поютъ. Какъ мѣтки ихъ удары!
Разя враговъ, летятъ впередъ онѣ...
Видъ легкой раны, крикъ совы, бывало,
Ихъ приводили въ дрожь; теперь ни мечъ,
Ни острый штыкъ ихъ не страшатъ нимало;
Тамъ, гдѣ бы даже Марсу страшно стало,
Онѣ Минервами идутъ средь грома сѣчъ...
LV.
Когда бъ вы Сарагоссы дѣву знали
Въ то время, какъ свѣтило счастье ей,
Когда бъ ея глаза чернѣй вуали
Вы видѣли и шелкъ ея кудрей,
Когда бъ вашъ слухъ ея ласкали рѣчи,--
Вы не могли бъ повѣрить, что съ враждой
Она искать съ войсками будетъ встрѣчи
И съ ними, не страшась опасной сѣчи,
Близъ сарагосскихъ стѣнъ въ кровавый вступитъ бой.
LVI.
Ея любовникъ палъ,-- она не плачетъ;
Палъ вождь,-- она становится вождемъ...
Удерживаетъ трусовъ; храбро скачетъ
Предъ войскомъ, чтобы съ дрогнувшимъ врагомъ
Покончить; отомстить она съумѣетъ
За друга и за павшаго вождя;
Она бойцовъ лучомъ надежды грѣетъ;
Предъ нею галлъ трепещетъ и блѣднѣетъ,
Средь стѣнъ разрушенныхъ оплота не найдя.
LVII.
Не потому отважна такъ испанка,
Что амазонки въ ней струится кровь,--
О, нѣтъ, ея услада и приманка --
Исполненная страстности любовь.
Она разитъ враговъ, но такъ злодѣю
За гибель голубка голубка мститъ.
Женъ странъ иныхъ сравнить возможно ль съ нею?
Имъ не затмить ее красой своею,
Она же доблестью и силой ихъ затмитъ.
LVIII.
Амуръ оставилъ слѣдъ перстовъ небрежныхъ
На ямкахъ щекъ испанки молодой,
Ея уста -- гнѣздо лобзаній нѣжныхъ,
Что можетъ въ даръ лишь получить герой...
Ея глаза душевнымъ пышатъ жаромъ;
Ей солнца лучъ не врагъ: еще нѣжнѣй
Ея лицо, одѣтое загаромъ;
Кто грань найдетъ ея всесильнымъ чарамъ?
Какъ дѣва сѣвера блѣднѣетъ передъ ней!
LIX.
Въ странѣ, что бардъ уподобляетъ раю,
Гдѣ властвуетъ гаремъ, въ своихъ стихахъ
Я красоту испанокъ прославляю
(Предъ ней и циникъ долженъ пасть во прахъ).
Здѣсь гуріи скрываются отъ свѣта,
Чтобъ ихъ амуръ не могъ увлечь съ собой,
А первообразъ рая Магомета --
Испанія -- ужель не вѣрно это?
Тамъ гурій неземныхъ витаетъ свѣтлый рой.
LX.
Парнасъ! я на тебя бросаю взоры;
Передо мной въ величьи дикомъ ты...
На снѣжныя твои гляжу я горы;
Онѣ -- не греза сна иль плодъ мечты;
Понятно, что въ объятьяхъ вдохновенья
Я пѣснь пою. Въ присутствіи твоемъ
Скромнѣйшій бардъ строчитъ стихотворенье,
Хоть муза ни одна, подъ звуки пѣнья,
На высотахъ твоихъ не шелохнетъ крыломъ..
LXI.
Не разъ къ тебѣ моя мечта летѣла;
Какъ жалокъ тотъ, кто не любилъ тебя!
И вотъ къ тебѣ я подхожу несмѣло,
О немощи моихъ стиховъ скорбя...
Дрожу я и невольно гну колѣни,
Поэтовъ вспоминая прежнихъ дней;
Не посвящу тебѣ я пѣснопѣній,--
Доволенъ я и тѣмъ, что въ упоеньи
Короною изъ тучъ любуюся твоей.
LXII.
Счастливѣй многихъ бардовъ, что въ Элладу
Могли переселяться лишь мечтой,
Я, не скрывая тайную отраду,
Волненья полнъ, стою передъ тобой.
Пріюта Фебъ здѣсь больше не находитъ.
Жилище музъ могилой стало ихъ,
А все съ священныхъ мѣстъ очей не сводитъ
Какой-то духъ и средь развалинъ бродитъ,
Съ волной и вѣтеркомъ шепчась о дняхъ былыхъ.
LXIII.
Пока прости! Я прервалъ нить поэмы
И позабылъ, чтобъ чествовать тебя,
Сыновъ и женъ Испаніи. Ихъ всѣ мы
Глубоко чтимъ, свободы свѣтъ любя.
Я плакалъ здѣсь. Свое повѣствованье
Я буду продолжать, но разрѣши
Листокъ отъ древа Дафны на прощанье
Сорвать пѣвцу!... Повѣрь, что то желанье
Доказываетъ пылъ, не суетность души.
LXIV.
Въ дни юности Эллады, холмъ священный,
Когда звучалъ пиѳическій напѣвъ
Дельфійской жрицы, свыше вдохновенной,
Ты не видалъ такихъ красивыхъ дѣвъ,
Какъ тѣ, что въ Андалузіи тревогой
Желаній жгучихъ нѣжно взрощены.
Какъ жаль, что не проходитъ ихъ дорога
Средь мирныхъ кущъ, которыхъ здѣсь такъ много,
Хоть съ Греціей давно простились славы сны.
LXV.
Своимъ богатствомъ, древностью и силой
Горда Севилья, полная утѣхъ,
Но Кадиксъ привлекательнѣе милый,
Хоть воспѣвать порочный городъ грѣхъ.
Порокъ! въ тебѣ живая дышетъ сладость;
Какъ весело идти съ тобой вдвоемъ;
Соблазнами ты привлекаешь младость,
Даря и упоеніе, и радость...
Ты гидра мрачная, но съ ангельскимъ лицомъ...
LXVI.
Когда Сатурнъ, которому подвластна
Сама Венера, стеръ съ лица земли
Безъ сожалѣнья Паѳосъ сладострастный,--
Въ страну тепла утѣхи перешли
И вѣтреной, измѣнчивой богини
Перенесенъ былъ въ Кадиксъ свѣтлый храмъ
(Венера лишь вѣрна морской пучинѣ,
Ее создавшей). Въ Кадиксѣ до нынѣ
Предъ ней и день, и ночь курится ѳиміамъ.
LXVII.
Съ утра до ночи, съ ночи до разсвѣта
Здѣсь льется пѣснь; цвѣтами убрана
Толпа, любовью къ пиршествамъ согрѣта,
Веселью и забавамъ предана.
Зовъ мудрости считаютъ тамъ напастью,
Гдѣ нѣтъ конца разгулу и пирамъ,
Гдѣ истинная вѣра въ спорѣ съ властью;
Молитва здѣсь всегда въ союзѣ съ страстью
И къ небу лишь летитъ монаховъ ѳиміамъ.
LXVIII.
Вотъ день воскресный. День отдохновенья
Какъ христіанскій чествуетъ народъ?
На праздникъ онъ стремится, полнъ волненья...
Вы слышите ль, какъ царь лѣсовъ реветъ?
Израненый, враговъ смущая карой,
Онъ смерть конямъ и всадникамъ сулитъ;
Нещадные наноситъ онъ удары;
Ликуютъ всѣ, любуясь схваткой ярой,
И взоры нѣжныхъ дамъ кровавый тѣшитъ видъ.
LXIX.
День отдыха, послѣдній день седмицы,
Что посвященъ мольбѣ, какъ Лондонъ чтитъ?
Принарядясь, покинуть шумъ столицы
И духоту ея народъ спѣшитъ.
Несутся свѣта сливки и подонки
Въ Гамстэдъ, Брентфордъ иль Геро. Устаетъ
Иная кляча такъ отъ этой гонки,
Что, силъ лишася, стать должна къ сторонкѣ;
Ее догнавъ, надъ ней глумится пѣшеходъ.
LXX.
Снуютъ по Темзѣ, пышно разодѣты,
Красавицы; инымъ шоссе милѣй,
А тѣхъ влечетъ къ себѣ гора Гай-Гэта,
Ричмондъ и Веръ. О Ѳивы прежнихъ дней!
Зачѣмъ здѣсь женъ и юношей такъ много?
На тотъ вопросъ отвѣтить мнѣ пора:
Всѣмъ изстари извѣстною дорогой
Идетъ народъ, спѣша на праздникъ Рога,
Гдѣ послѣ выпивки танцуютъ до утра.
LXXI.
Всѣ предаются странностямъ невольно,
Но Кадикса не перечесть причудъ;
Лишь утромъ звонъ раздастся колокольный,
Всѣ въ руки четки набожно берутъ
И къ Дѣвѣ Непорочной шлютъ моленья
(Во всей странѣ и не найти другой),
Прося грѣховъ безсчетныхъ отпущенья...
Затѣмъ всѣ рвутся въ циркъ, гдѣ въ упоеньи
И бѣдный, и богачъ глядятъ на смертный бой.
LXXII.
Пуста еще арена, а какъ много
Здѣсь всякихъ лицъ! Все зданіе полно;
Призывнаго еще не слышно рога,
Межъ тѣмъ ужъ мѣстъ свободныхъ нѣтъ давно...
Всѣ гранды тутъ; наносятъ раны взгляды
Красивыхъ дамъ; но такъ добры онѣ,
Что жертвъ имъ жаль; онѣ помочь имъ рады,
На холодъ доннъ, не знающихъ пощады,
Поэтовъ жалобы безсмысленны вполнѣ.
LXXIII.
Но вотъ умолкло все. Въ плюмажахъ бѣлыхъ
Отрядъ въѣзжаетъ всадниковъ лихихъ;
Они готовы къ ряду схватокъ смѣлыхъ;
Гремятъ ихъ шпоры, блещутъ копья ихъ
И шарфы развѣваются. Собранье
Поклономъ встрѣтивъ, мчатъ они коней...
Ихъ ждутъ, когда удастся состязанье,
Улыбки дамъ, толпы рукоплесканья...
Не такъ ли чествуютъ героевъ и вождей?
LXXIV.
Въ блестящемъ платьѣ, въ мантіи нарядной
Стоитъ средь круга ловкій матадоръ;
Ему вступить въ борьбу съ врагомъ отрадно,
Но онъ предъ тѣмъ вокругъ бросаетъ взоръ:
Спасенья нѣтъ, коль встрѣтится преграда!
Лишь дротикомъ однимъ вооружась,
Онъ издали съ царемъ сразится стада;
Вѣдь пѣшему остерегаться надо...
Въ бою какъ часто конь отъ бѣдъ спасаетъ насъ.
LXXV.
Вотъ поданъ знакъ; ужъ трижды протрубила
Сигнальная труба, разверзлась дверь;
Все смолкло и, кнутомъ ударенъ съ силой,
Ворвался въ циркъ дышащій злобой звѣрь...
Его глаза, что кровію налиты,
На всѣхъ наводятъ страхъ: онъ на врага
Бросается не вдругъ; его копыта
Вздымаютъ гнѣвно пыль; рыча сердито,
Онъ бедра бьетъ хвостомъ, къ землѣ склонивъ рога.
LXXVI.
Но вотъ онъ сталъ, свирѣпый взоръ бросая;
О юноша, бѣги иль приготовь
Свое оружье, ловкость въ ходъ пуская,
А иначе твоя прольется кровь!..
Вокругъ быка снуютъ, ловки и смѣлы,
Тореадоры. Кровь быка течетъ;
Онъ носится, покрытый пѣной бѣлой;
Въ него летятъ и дротики, и стрѣлы;
Объятый бѣшенствомъ, отъ боли онъ реветъ.
LXXVII.
Остановить его не въ состояньи
Кровавые уколы стрѣлъ и пикъ;
На всадниковъ не обративъ вниманья,
Впередъ летитъ разсвирѣпѣвшій быкъ...
Одинъ имъ конь убитъ, другой израненъ;
Потоками теряя кровь свою,
Плетется конь, страданьемъ отуманенъ;
Ужасный видъ! Коль пикадоръ сохраненъ,
Спасеніемъ своимъ обязанъ онъ коню.
LXXVIII.
Измученный, врагами окруженный,
Теряя кровь изъ сотни тяжкихъ ранъ,
Ударами безъ счета пораженный,
Все быкъ опасенъ, гнѣвомъ обуянъ.
Вертясь вокругъ него, плащомъ багрянымъ
И градомъ стрѣлъ его тревожитъ врагъ;
Собравъ остатокъ силъ, въ порывѣ рьяномъ,
Онъ на него несется ураганомъ,
Но, ослѣпленъ плащомъ, склоняется во прахъ.
LXXIX.
Почуявъ сталь межъ шеей и лопаткой,
На мѣстѣ замеръ онъ и задрожалъ,
Не отступая. Мигъ пронесся краткій --
И грозный звѣрь безъ стоновъ муки палъ
Передъ толпой, побѣдой опьяненной.
На этотъ видъ глядѣть отрадно ей.
Увозится затѣмъ колоссъ сраженный
На колесницѣ, пышно запряженной
Лихою четверней гарцующихъ коней.
LXXX.
Глядятъ на это зрѣлище съ любовью
Испанки и испанцы. Съ дѣтскихъ лѣтъ
Сродняютъ ихъ съ дымящеюся кровью,--
Вотъ отчего въ нихъ состраданья нѣтъ
И месть отрадна имъ. Ударъ кинжала
Даетъ испанцамъ средство счеты свесть
Съ врагами. Хоть пора борьбы настала,
Все жъ дома ихъ осталося не мало:
А тамъ союзницей обидъ и распрей месть.
LXXXI.
Но ревность здѣсь, какъ встарь, царить не можетъ.
Замковъ, цѣпей, дуэнь ужъ не найти,
И старый мужъ, хоть страхъ его тревожитъ,
Держать жену не можетъ взаперти.
Сроднилася съ испанкой молодою
Свобода. До тяжелыхъ дней войны
Какъ весело, съ распущенной косою,
Чуть до земли касаяся ногою,
Кружилася она въ сіяніи луны!
LXXXII.
Не разъ Гарольдъ любилъ иль былъ увѣренъ,
Что любитъ всей душой: любовь -- лишь сонъ;
Но онъ теперь былъ безучастью вѣренъ:
Не утолялъ, вѣдь, жажды въ Летѣ онъ.
Гарольдъ узналъ, что лучшимъ украшеньемъ
Амуру служатъ крылья; что безъ слезъ
Краса и юность, внявъ его велѣньямъ,
Не могутъ упиваться наслажденьемъ;
Отраву можетъ онъ сливать съ дыханьемъ розъ.
LXXXIII.
Гарольдъ все жъ не былъ слѣпъ и, созерцая
Красу, лишь какъ мудрецъ плѣнялся ей;
Не потому, что, грѣшныхъ думъ не зная,
Цѣнилъ онъ чистоту, но пылъ страстей,
Насъ утомивъ, приноситъ въ даръ забвенье;
Порокъ себя хоронитъ, грезъ и силъ
Лишая насъ. Подъ гнетомъ пресыщенья
Гарольдъ, скорбя, не вѣдалъ упоенья;
Проклятье Каина онъ на челѣ носилъ.
LXXXIV.
Гарольдъ сойтись съ толпою безсердечной
Не могъ, хотя къ ней злобы не питалъ;
Искать утѣхъ онъ сталъ бы, еслибъ вѣчно,
Улыбкамъ чуждъ, глубоко не страдалъ.
На все и всѣхъ глядѣлъ онъ безъ участья;
Однако, разъ борьбу ему пришлось
Вести съ коварнымъ духомъ сладострастья;
Красавицу онъ встрѣтилъ, что дни счастья
Напомнила ему, и пѣснь онъ ей поднесъ.