"Afin que cette application vous forèat de
penser à autre chose, il n'у а en, vérité de
remède, que Celui là et le temps".
Lettre du Roi de Prusse à d'Alembert. Sept. 7, 1776.
I.
Послѣдній отпрыскъ рода, плодъ единый
Моей любви, о Ада! дочь моя,
На мать похожа ль ты? Чужда кручины,
Съ улыбкою послѣдній разъ меня
Ты проводила, но тогда насъ грѣла
Надежда, что теперь одѣлась тьмой...
Чу, вѣтеръ дуетъ; буря зашумѣла;
Я въ даль несусь; куда жъ стремлюся смѣло?
Не знаю, но безъ слезъ покину край родной.
-
II.
Я снова мчусь средь волнъ; я снова въ морѣ.
Какъ конь, что вѣренъ всаднику, волна
Покорна мнѣ, бушуя на просторѣ.
Куда бъ меня ни принесла она,
Ей шлю привѣтъ! Пусть будетъ смятъ грозою
Мой парусъ, все жъ я понесусь впередъ!
Я въ этомъ сходенъ съ порослью морскою:
Разъединясь съ родимою скалою,
Она несется въ даль по волѣ бурныхъ водъ.
III.
Я жертву добровольнаго изгнанья
Въ дни юности воспѣлъ. Съ моей душой
Сроднилось это мрачное созданье;
Такъ вѣтеръ гонитъ тучу предъ собой.
Я въ жизни испыталъ страданій много;
Остывшихъ слезъ и думъ тяжелыхъ слѣдъ
Въ поэмѣ скрытъ; теперь моя дорога
Идетъ пустыней мрачной и убогой,
Гдѣ властвуютъ пески, но гдѣ растеній нѣтъ.
IV.
Я, можетъ быть, узнавъ волненья страсти,
Узнавъ тяжелый гнетъ душевныхъ мукъ,
Надъ лирой не имѣю прежней власти,
Но все жъ ея не выпущу изъ рукъ.
Я буду пѣть, стремясь найти забвенье,
Мою тоску стараясь заглушить;
Увы, быть можетъ, эти пѣснопѣнья
Лишь мнѣ доставятъ только наслажденье,
Все жъ буду рваться къ нимъ, чтобъ ихъ благословить.
V.
Кто жизненныхъ тревогъ вкушалъ отравы,
Кто одряхлѣлъ отъ горя, не отъ лѣтъ,
Кто чуждъ любви, не гонится за славой,
Кого не удивитъ коварствомъ свѣтъ,
Чье сердце честолюбьемъ не согрѣто,--
Тотъ знаетъ, какъ въ тайникъ своей души
Заглядывать отрадно; въ блескѣ свѣта
Витаютъ тамъ созданія поэта,
Что полны дивныхъ чаръ и вѣчно хороши.
VI.
Мы въ образы и формы облекаемъ
Созданія фантазіи своей,
Сливаяся съ волшебнымъ мысли краемъ,
Чтобъ создавать и чувствовать сильнѣй.
Что я?-- ничто; но ты, мой духъ незримый,
Ты проникаешь всюду. Я съ тобой
Витаю въ царствѣ грезъ. Въ мой край любимый
Вхожу, тяжелой горестью томимый:
Я здѣсь утратилъ все, а тамъ живу мечтой.
VII.
Но мыслямъ слишкомъ много я простора
Давалъ. Такая ихъ одѣла мгла,
Что черепъ мой не вынесъ ихъ напора,
И принялъ видъ кипящаго котла.
Я сдерживать не могъ порывовъ страсти
Въ дни юности. Тѣмъ жизнь я отравилъ;
Могу ль теперь не признавать ихъ власти?
Все жъ измѣнился я: судьбы напасти
Безъ ропота сносить я не лишился силъ.
VIII.
Довольно о быломъ; печать молчанья
Наложимъ на него. Гарольдъ опять
Предъ вами. Все гнетутъ его страданья,
Но днямъ его не въ силахъ угрожать.
Увы! Гарольда время измѣнило.
Кого жъ оно щадитъ? Когда оно
Проносится, насъ покидаетъ сила,
Въ насъ гаснетъ мысль, лишась былого пыла...
Въ бокалѣ у краевъ лишь пѣнится вино.
IX.
Свой кубокъ осушить признавъ за благо,
Гарольдъ на днѣ его полынь нашелъ;
Теперь фіалъ наполнивъ чистой влагой,
Онъ думалъ, что уйдетъ отъ прежнихъ золъ;
Но цѣпь его незримая давила,
Хотя оковъ не раздавался звонъ;
Былой тоски не уменьшалась сила;
Куда бъ нога Гарольда ни ступила,
Съ прошедшей мукою все сталкивался онъ.
X.
Рѣшился Чайльдъ, холодный и суровый,
Сойдясь съ толпой, съ ней вновь дѣлить досугъ;
Кто радости узнать не можетъ новой,
Тотъ не сроднится съ болью новыхъ мукъ.
Онъ все мечталъ, сливаяся съ толпою,
Слѣдить за ней, тѣмъ насыщая умъ.
Такъ дѣлалъ онъ, любуяся красою
Далекихъ странъ, обласканныхъ судьбою,
Гдѣ, путешествуя, вкушалъ онъ сладость думъ.
XI.
Кто, созерцая розу, чуждъ желанья
Ее похитить? Съ силой красоты
Вести борьбу -- напрасное старанье...
О, сердце! постарѣть не можешь ты.
Кто славы лучъ встрѣчаетъ безъ привѣта?
Хоть труденъ путь, всѣ гонятся за нимъ...
Гарольдъ опять въ водоворотѣ свѣта,
Но грудь его иной мечтой согрѣта
И преданъ онъ теперь стремленіямъ инымъ.
XII.
Увы! созналъ онъ скоро, что напрасно
Сошелся съ безсердечною толпой;
Съ людьми онъ не былъ въ силахъ жить согласно,
Склоняясь передъ волею чужой.
Покорный лишь однимъ своимъ стремленьямъ,
Не могъ мириться онъ съ царящимъ зломъ;
Гордыни полнъ, чужимъ не вѣрилъ мнѣньямъ
И понялъ, на толпу глядя съ презрѣньемъ,
Что можетъ, бросивъ свѣтъ, лишь жить въ себѣ самомъ.
XIII.
Онъ, какъ друзей, встрѣчалъ утесы, горы;
Ему служилъ жилищемъ океанъ;
Лазурь небесъ его плѣняла взоры;
Любилъ онъ блескъ и солнце южныхъ странъ;
Любилъ ущелья, степи, скалы, воды,--
Гарольдъ въ общеньи съ ними жить привыкъ;
Любилъ лѣса, пещеръ нѣмые своды,
Но книгами пренебрегалъ,-- природы
Ему понятнѣй былъ таинственный языкъ.
XIV.
Какъ нѣкогда халдеи, звѣздъ теченье
Онъ созерцалъ и въ нихъ мечты своей
Онъ поселялъ волшебныя видѣнья;
Блескъ звѣздъ не могъ ихъ затмевать лучей.
Но такъ парить всегда нельзя мечтою,--
Земною цѣпью скованъ сынъ земли.
Она отводитъ взоръ его съ враждою
Отъ неба, что плѣняетъ красотою
И такъ привѣтливо киваетъ намъ вдали.
XV.
Живя съ людьми, онъ клялъ свое безсилье
И чахъ, тяжелымъ преданный мечтамъ;
Такъ, опустивъ подрѣзанныя крылья,
Изъ клѣтки соколъ рвется къ небесамъ.
Порой Гарольдъ не могъ мириться болѣ
Съ тюрьмой своей и звалъ свободу вновь;
Такъ соколъ, удрученъ тяжелой долей,
Все бьется въ тѣсной клѣткѣ, рвется къ волѣ,
Но только грудь и клювъ онъ разбиваетъ въ кровь.
XVI.
Хоть безъ надеждъ, но менѣе унылый,
Гарольдъ опять скитанія начнетъ;
Та мысль, что онъ сгубилъ напрасно силы,
Что съ смертью вѣчный миръ онъ обрѣтетъ,--
Его душѣ даритъ успокоенье,
Его сближая съ мрачною тоской;
Такъ моряки въ тяжелый мигъ крушенья
Надѣются въ винѣ найти забвенье,
Чтобъ кончить жизни путь, глумяся надъ судьбой.
XVII.
Остановись! здѣсь царства прахъ суровый;
Здѣсь слѣдъ землетрясенья схороненъ;
На мѣстѣ томъ что-жъ нѣтъ трофеевъ славы
И нѣтъ побѣдой созданныхъ колоннъ?
Ихъ нѣтъ; но не угасла правды сила,
И безъ прикрасъ то поле не умретъ.
Побѣда! что жъ ты міру подарила?
Какъ кровь войны поля обогатила!
Ужель великій бой принесъ лишь этотъ плодъ?
XVIII.
Передъ Гарольдомъ Франціи могила,
Кровавая равнина Ватерло;
Здѣсь въ часъ одинъ судьба орла сгубила
И развѣнчала славное чело.
Онъ, съ высоты спустившись, съ силой новой
Кровавыми когтями землю взрылъ,
Но смялъ его напоръ враговъ суровый...
Онъ палъ, влача разбитыя оковы,
Что имъ сраженный міръ съ проклятьями носилъ.
XIX.
Заслуженная кара!... Но свободы
Не знаетъ міръ,-- какъ прежде, онъ въ цѣпяхъ;
Ужель лишь для того дрались народы,
Чтобъ одного бойца повергнуть въ прахъ?
Прочь рабства гнетъ! Сольются ль съ свѣтомъ тѣни?
Покончивъ съ львомъ, сдадимся ль въ плѣнъ волкамъ?
Ужель, среди хвалебныхъ пѣснопѣній,
Предъ тронами падемъ мы на колѣни?
Нѣтъ, расточать грѣшно напрасно ѳиміамъ!
XX.
Коль міръ, возставъ, не могъ достигнуть цѣли,
Что толку въ томъ, что палъ одинъ тиранъ?
Вотще лилася кровь, вотще скорбѣли
И матери, и жены,-- жгучихъ ранъ
Европа не излѣчитъ, если годы
Она страдала даромъ... Славы лучъ
Тогда лишь можетъ радовать народы,
Когда сплетенъ съ оружьемъ миръ свободы,--
Тѣмъ мечъ Гармодія былъ славенъ и могучъ.
XXI.
Бельгійская столица ликовала;
Гремѣлъ оркестръ, шумящій длился балъ;
Красивыхъ дамъ и воиновъ сновала
Нарядная толпа средь пышныхъ залъ.
Отрадою дышали разговоры;
Веселый смѣхъ звучалъ со всѣхъ сторонъ;
Когда жъ, плѣняя слухъ, гремѣли хоры,
Любовь сулили пламенные взоры...
Вдругъ прозвучалъ вдали какой-то скорбный стонъ.
XXII.
Вы слышите?-- то вѣтра вой печальный,
То шумъ колесъ о камни мостовой...
За танцы вновь! Пусть длится говоръ бальный,
Забудемъ сонъ для радости! Съ зарей
Веселія покинемъ міръ кипучій!
Чу! снова раздается мрачный зовъ,
Которому какъ будто вторятъ тучи.
Все ближе, громче этотъ зовъ могучій...
Скорѣй къ оружью всѣ! То пушекъ грозный ревъ.
XXIII.
Брауншвейгскій герцогъ первый этотъ грохотъ
Услышалъ. Злымъ предчувствіемъ томимъ,
Онъ вскрикнулъ: "Грянулъ бой!" но встрѣтилъ хохотъ
Его слова,-- никто не вѣрилъ имъ.
Однако жъ, гула понялъ онъ значенье;
Его отца такой же выстрѣлъ смялъ.
Въ его груди проснулась жажда мщенья:
Отваги полнъ, онъ бросился въ сраженье
И, впереди несясь, пронзенный пулей, палъ.
XXIV.
Въ смятеньи всѣ; изъ глазъ струятся слезы;
Ланиты дамъ, что рдѣли отъ похвалъ,
Поблекли въ мигъ одинъ; судьбы угрозы
Въ уныніе повергли шумный балъ.
Средь вздоховъ слышны трепетныя рѣчи;
Послѣдній, можетъ быть, звучитъ привѣтъ;
Влюбленные дождутся ль новой встрѣчи?
Какъ это знать, когда кровавой сѣчей
Вѣнчаетъ ночь утѣхъ таинственный разсвѣтъ?
XXV.
Къ коню стремится всадникъ; батарея
За батареей мчится въ грозный бой;
Несутся эскадроны, пламенѣя
Отъ храбрости; идетъ за строемъ строй.
Орудія грохочутъ въ отдаленьи;
Гремитъ, войска сзывая, барабанъ;
Тревожитъ гражданъ мрачность опасеній:
"Враги идутъ!" -- они кричатъ въ смятеньи...
Уныньемъ и тоской весь городъ обуянъ.
XXVI.
Чу! Камероновъ пѣсня прозвучала.
Тѣ звуки -- Лохіеля бранный зовъ;
Ему не разъ Шотландія внимала;
Не разъ онъ устрашалъ ея враговъ.
Та пѣснь во мракѣ ночи рѣжетъ ухо,
Но славнымъ прошлымъ горецъ упоенъ;
Она въ немъ пробуждаетъ бодрость духа;
Лишь до его она коснется слуха,
Онъ вспоминаетъ васъ, Лохьель и Камеронъ.
XXVII.
Войска идутъ Арденскими лѣсами,
Деревья ихъ, покрытыя росой,
Какъ будто слезы льютъ надъ храбрецами,
Что, полные надеждъ, стремятся въ бой.
Не видѣть имъ заката лучъ багровый;
Какъ та трава, что топчутъ ноги ихъ,
Они падутъ. Ихъ скоситъ рокъ суровый...
Одѣнутся они травою новой,
Когда ихъ смерть сожметъ въ объятьяхъ роковыхъ.
XXVIII.
Еще вчера всѣ были полны силы;
Всѣхъ увлекалъ красавицъ нѣжный зовъ;
Раздался въ ночь сигналъ войны унылый;
Съ зарею каждый къ бою былъ готовъ.
Блеснулъ лучами день; гроза настала...
Войска бросались бѣшено въ огонь;
Валились трупы грудами. Стонала
Земля и съ прахомъ тѣлъ свой прахъ сливала...
Здѣсь вмѣстѣ другъ и врагъ; гдѣ всадникъ, тамъ же конь.
XXIX.
Хвалу воздамъ лишь одному герою...
(Я не вступлю въ борьбу съ другимъ пѣвцомъ).
Герой погибшій былъ въ родствѣ со мною;
Я жъ ссорился не разъ съ его отцомъ.
Къ тому же, красятъ пѣснь дѣянья славы:
Всѣхъ поражая храбростью своей,
О, юный Говардъ, воинъ величавый,
Подъ градомъ пуль ты въ схваткѣ палъ кровавой!
Изъ тѣхъ, что пали тамъ, кто былъ тебя славнѣй?
XXX.
Кто не оплакалъ юнаго героя?
Къ чему жъ моя слеза? Когда въ тѣни
Я дерева стоялъ, на мѣстѣ боя,
Гдѣ онъ въ пылу борьбы окончилъ дни,
Весна вокругъ бросала волны свѣта;
Порхая, птицы пѣли средь вѣтвей;
Ея дыханьемъ было все согрѣто;
Но я не могъ ей подарить привѣта:
Я думалъ лишь о тѣхъ, что не вернутся съ ней.
XXXI.
Я вспомнилъ въ это тяжкое мгновенье
Его и тѣхъ, что рокъ навѣкъ унесъ;
Людей, любившихъ ихъ, одно забвенье
Могло бъ спасти отъ горя и отъ слезъ.
Архангельской трубы лишь могутъ звуки
Усопшихъ вызвать къ свѣту. Громъ похвалъ
Не въ силахъ заглушить страдальца муки;
Все будетъ другъ, въ тоскѣ ломая руки,
О другѣ слезы лить, хоть онъ со славой палъ.
XXXII.
Надъ скорбью верхъ беретъ улыбки сила:
Смѣясь, мы плачемъ. Долго дубъ гніетъ
Предъ тѣмъ, чтобъ пасть; безъ мачтъ и безъ вѣтрила
Корабль выноситъ натискъ бурныхъ водъ;
Хоть замокъ палъ, крѣпки его основы;
Все длится день, хоть въ небѣ много тучъ;
Руины весть борьбу съ судьбой готовы;
Переживаютъ узника оковы;
Такъ въ сердцѣ, полномъ мукъ, не гаснетъ жизни лучъ.
XXXIII.
Когда въ осколки зеркало разбито,
Въ нихъ тотъ же отражается предметъ;
Такъ сердце, гдѣ нѣмая мука скрыта,
Весь вѣкъ хранитъ ея тяжелый слѣдъ.
Оно осуждено на увяданье
Средь холода, унынія и тьмы;
И что жъ?-- скорбя, оно хранитъ молчанье;
Нѣтъ словъ, чтобъ эти высказать страданья,--
Съ сердечной тайною не разстаемся мы.
XXXIV.
Живуче горе; корень, полный яда,
Засохнуть не даетъ его вѣтвямъ;
О, если смерть была бы мукъ награда,
Ихъ выносить не трудно было бъ намъ!
Но жизнь усугубляетъ гнетъ печали;
Такъ возлѣ моря Мертваго плоды,
Что пепелъ начинялъ, съ деревъ срывали;
Не долго бъ жили мы, когда бъ считали
Лишь радостные дни, страданій скрывъ слѣды.
XXXV.
Псалмистъ опредѣлилъ предѣлы жизни,
Но съ нимъ не согласилось Ватерло;
Мы видимъ, поминая павшихъ въ тризнѣ,
Какъ нашихъ дней ничтожнѣе число.
Молва трубитъ о битвѣ знаменитой,
Но что жъ потомство вымолвитъ о ней?
"Тамъ націи, всѣ воедино слиты,
Сражались; палъ предъ ними врагъ разбитый!
Вотъ все, что въ памяти останется людей.
XXXVI.
Тамъ, въ Ватерло, сраженный волей рока,
Славнѣйшій, но не худшій смертный палъ;
То гордой мыслью онъ парилъ высоко,
То въ мелочахъ ничтожныхъ утопалъ.
Его сгубили крайности. Порфиру
Носилъ бы онъ, иль не владѣлъ бы ей,
Когда бы не служилъ угрозой міру;
Стремясь къ недостижимому кумиру,
Онъ, какъ Юпитеръ, вновь хотѣлъ громить людей.
XXXVII.
Онъ плѣнникъ былъ и властелинъ вселенной;
Предъ нимъ, хоть онъ низринутый боецъ,
Все міръ стоитъ колѣнопреклоненный,--
Такъ ярокъ и лучистъ его вѣнецъ.
Ему такъ долго слава въ счастьи льстила,
Рабою у его склоняясь ногъ,
Что въ божество его преобразила;
Онъ думалъ, что его безъ грани сила,
И міръ, дрожа предъ нимъ, повѣрилъ, что онъ -- богъ.
XXXVIII.
То властвуя, то смятъ судьбой тяжелой,
То міръ громя, то съ поля битвы мчась,
Онъ создалъ, расшатавъ кругомъ престолы,
Имперію, что въ прахъ повергнулъ разъ,
Затѣмъ себѣ престолъ воздвигнулъ новый;
Но сдерживать не могъ своихъ страстей,
На властолюбье наложа оковы;
Онъ, зная свѣтъ, забылъ про рокъ суровый --
Сегодня лучшій другъ, а завтра бичъ людей.
XXXIX.
Онъ палъ... То были ль мудрость, сила воли,
Иль гордость, но онъ муку скрыть сумѣлъ,
Своихъ враговъ усугубляя боли.
Глумиться надъ тоской его хотѣлъ
Ихъ сонмъ, но онъ, съ улыбкою безстрастья,
Душою бодръ, на встрѣчу бѣдъ пошелъ;
Сраженъ въ борьбѣ, любимецъ гордый счастья,
Чуждаяся притворнаго участья,
Главу не опустилъ подъ гнетомъ тяжкихъ золъ.
XL.
Онъ сдѣлался мудрѣй, когда паденье
Ему глаза открыло. Въ дни побѣдъ
Онъ къ людямъ не хотѣлъ скрывать презрѣнья.
Хоть онъ былъ правъ клеймить презрѣньемъ свѣтъ,
Но долженъ былъ, чтобъ не попрать союза
Съ клевретами, скрывать свой гордый взглядъ.
Онъ тѣмъ порвалъ съ приверженцами узы.
Борьба за власть -- тяжелая обуза:
Въ числѣ другихъ вождей узналъ онъ этотъ адъ.
XLI.
Когда бъ одинъ, сражаяся съ врагами,
Онъ подъ напоромъ бури изнемогъ,
Какъ башня, что ведетъ борьбу съ годами,
Весь родъ людской онъ презирать бы могъ;
Но онъ престоломъ былъ обязанъ міру.
Предъ тѣмъ, чтобы глумиться надъ толпой,
Какъ Діогенъ, онъ снять съ себя порфиру
Обязанъ былъ; вѣнчанному кумиру
Позорно циника изображать собой.
XLII.
Онъ былъ за то низринутъ, что съ покоемъ
Мириться былъ не въ силахъ. Тотъ, чья грудь
Опалена желаній бурныхъ зноемъ,
Не можетъ, бредя славой, отдохнуть:
Его влечетъ невѣдомая сила;
Желаніямъ его предѣловъ нѣтъ;
Не можетъ охладить онъ сердца пыла;
Ему покой ужаснѣй, чѣмъ могила;
Тотъ къ гибели идетъ, кто тѣмъ огнемъ согрѣтъ.
XLIII.
Такой душевный пылъ даетъ рожденье
Безумцамъ, заражающимъ людей
Своимъ безумьемъ; сила увлеченья
Плодитъ пѣвцовъ, фанатиковъ, вождей...
Къ нимъ міръ питаетъ зависть, а ихъ участь
Завидна ли? Ихъ горекъ каждый мигъ;
Для нихъ не тайна скрытыхъ мукъ живучесть...
Весь вѣкъ ихъ тяжкихъ думъ терзаетъ жгучесть.
Кто бъ рваться къ славѣ сталъ, узнавъ страданья ихъ?
XLIV.
Дыша борьбой, они волненій просятъ;
Какъ лава, въ жилахъ ихъ струится кровь;
Ихъ цѣлый вѣкъ на крыльяхъ бури носятъ,
Пока не сбросятъ ихъ на землю вновь;
А все же имъ дыханье бури мило;
Когда ихъ жизнь должна спокойно течь,
Они, скорбя, кончаютъ дни уныло...
Такъ пламени безъ пищи меркнетъ сила;
Такъ губитъ ржавчина въ ножны вложенный мечъ.
XLV.
Кто былъ въ горахъ, тотъ знаетъ, что вершины
Высокихъ скалъ скрываетъ вѣчный снѣгъ.
Вражду толпы встрѣчаютъ властелины;
Она вѣнчаетъ злобою успѣхъ.
Окинуть славы лучъ лишь можетъ взглядомъ
Счастливый вождь; земля блеститъ подъ нимъ,
А горы льдинъ, что бурями и хладомъ
Ему грозятъ, онъ только видитъ рядомъ.
Не можетъ громъ побѣдъ къ наградамъ весть инымъ.
XLVI.
Оставимъ міръ страстей! Одни созданья
Природы вѣчно юной и мечты
Душѣ приносятъ въ даръ очарованье...
О Рейнъ! какъ величавъ и мощенъ ты!
Тамъ Чайльдъ-Гарольдъ волшебною картиной
Любуется; здѣсь дремлетъ надъ холмомъ
Зеленый лѣсъ; тамъ свѣтлыя долины
Плѣняютъ взоръ; вдали видны руины,
Что доживаютъ вѣкъ, одѣтыя плющомъ.
XLVII.
Имѣетъ сходство съ ними духъ могучій,
Что, скрывъ страданья, борется съ толпой.
Заброшены онѣ; лишь вѣтръ да тучи
Остались имъ вѣрны; своей красой
И силою развалины когда-то
Гордились; оглашалъ ихъ схватокъ громъ,
Но тщетно будутъ ждать онѣ возврата
Минувшихъ дней: былое смертью смято;
Давно ужъ рыцари заснули вѣчнымъ сномъ.
XLVIII.
Владѣльцы замковъ тѣхъ во время оно
Съ вассалами грабежъ пускали въ ходъ;
Какъ гордо развѣвались ихъ знамена!
Предъ властью ихъ главу склонялъ народъ;
Такъ почему жъ не славны эти лица?
Что жъ, какъ вождямъ, недоставало имъ:
Исторіи блестящая ль страница?
Украшенная ль надписью гробница?
Вѣдь влекъ душевный пылъ и ихъ къ дѣяньямъ злымъ.
XLIX.
Примѣрами безстрашія богаты
Ихъ войны, о которыхъ міръ забылъ.
Хоть рыцари всегда носили латы,
Въ сердца ихъ проникалъ любовный пылъ;
Но не могла любовь смягчить ихъ нравы:
Изъ-за красавицъ часто кровь лилась,
Оканчивался споръ борьбой кровавой,
И Рейнъ, впередъ несяся величаво,
Той кровью обагрялъ свои струи не разъ.
L.
Волшебная рѣка, которой волны
Богатство въ даръ приносятъ берегамъ,
Привѣтъ тебѣ! Когда бы, злобы полный,
Не рвался смертный къ распрямъ и боямъ,
Плѣнительный твой берегъ, орошаемъ
Живительными волнами, вполнѣ
Имѣлъ бы сходство, міръ плѣняя, съ раемъ!
Порабощенъ я былъ бы чуднымъ краемъ,
Когда бъ, какъ Лета, Рейнъ могъ дать забвенье мнѣ.
LI.
Враждующихъ здѣсь стягивались силы:
Лилася кровь, валились груды тѣлъ,
Но тѣхъ бойцовъ исчезли и могилы,
Забвеніе -- ихъ подвиговъ удѣлъ.
Рѣка лишь мигъ катилась лентой алой,
Затѣмъ сіянье солнечныхъ лучей
Она опять съ любовью отражала.
Какъ быстро бъ въ даль она струи ни мчала,
Не заглушить во мнѣ ей сновъ минувшихъ дней.
LII.
Такъ думалъ Чайльдъ, дорогу направляя
Вдоль берега, гдѣ пташекъ пѣснь неслась;
Онъ шелъ впередъ, красой любуясь края,
Что примирить могла бъ съ изгнаньемъ васъ.
Хотя слѣды заботъ, что замѣнили
Былыхъ страстей и увлеченій пылъ,
Его чело угрюмое морщили
Порой, скрывать улыбку онъ усилій
Не дѣлалъ: чудный видъ его душѣ былъ милъ.
LIII.
Хотя въ его груди остыли страсти,
Гарольдъ не могъ, сочувствіемъ согрѣтъ,
Не признавать любви волшебной власти,--
Презрѣніемъ нельзя встрѣчать привѣтъ.
Душа порою таетъ, какъ бывало,
Хоть чужды стали мы страстямъ земнымъ;
Его одно созданіе плѣняло,
Когда тоска Гарольда грудь терзала,--
Онъ, полонъ нѣжности, мечталъ сойтися съ нимъ.
LIV.
Онъ презиралъ людей, чуждаясь свѣта,
А созерцалъ съ любовью дѣтскій взглядъ.
Хотя непостижима странность эта,
Пускай ее другіе объяснятъ.
Кто дни влачитъ въ тиши уединенья,
Тотъ разжигать души угасшій пылъ
Не станетъ. Съ нимъ сродняется забвенье;
Гарольдъ же, полонъ прежняго волненья,
Любовь минувшихъ дней, скитаясь, не забылъ.
LV.
Гарольдъ былъ вѣренъ милой; связь сильнѣе
Законныхъ узъ соединяла ихъ;
Она была чиста. Благоговѣя
Предъ чувствомъ, онъ на ласки женъ другихъ
Не обращалъ вниманья; гнетъ разлуки
Его объялъ тоскою; ей томимъ,
Онъ пѣснью заглушить старался муки
И, къ милой простирая скорбно руки,
Къ ней обратился онъ съ посланіемъ такимъ:
1.
Скала Драхенфельза, съ зубчатымъ вѣнцомъ,
Надъ Рейномъ царитъ горделиво,
Красиво лѣса зеленѣютъ кругомъ;
Желтѣетъ роскошная нива;
Рѣка омываетъ подножье холмовъ,
Одѣтыхъ лозой виноградной;
Бѣлѣетъ вдоль берега рядъ городовъ,
Съ картиной сливаясь отрадной...
Я видомъ такимъ наслаждался бъ вдвойнѣ,
Когда бы ты здѣсь улыбалася мнѣ!
2.
Крестьянки, нарвавши цвѣтовъ полевыхъ,
Въ Эдемѣ являются этомъ;
Какъ ласковы взоры ихъ глазъ голубыхъ,
Что сладостнымъ дышатъ привѣтомъ!
Развалины замковъ, покрытыхъ плющомъ,
Вѣнчаютъ утесовъ вершины;
Здѣсь -- арка, могильнымъ заснувшая сномъ,
Тамъ -- скалы висятъ надъ стремниной...
Легко бъ мнѣ дышалось въ томъ чудномъ краю,
Когда бы ты руку сжимала мою!
3.
Изъ лилій букетъ я досталъ для тебя.
Увы! онъ завянетъ дорогой,
Но встрѣть его съ лаской: онъ посланъ любя;
Съ нимъ помысловъ связано много.
Надѣюсь, когда тѣ увидишь цвѣты,
Ты снова сроднишься со мною
И душу свою, помня счастья мечты,
Съ моей сочетаешь душою!
Близъ свѣтлаго Рейна мой нарванъ букетъ;
Онъ сердцу отъ сердца приноситъ привѣтъ.
4.
Рѣка горделиво, волнуясь, бѣжитъ,
И съ каждымъ ея поворотомъ
Является новый плѣнительный видъ.
Нѣтъ счета природнымъ красотамъ.
Кто не былъ бы счастливъ всю жизнь провести
Средь этой страны благодатной?
О, Боже! красивѣе края найти
Въ вселенной нельзя необъятной;
Та мѣстность еще бъ мнѣ казалась милѣй,
Когда бъ ты со мной любовалася ей.
LVI.
Близъ Кобленца, гдѣ красотою вида
Обласканъ взоръ,-- вѣнчая холмъ, стоитъ,
Какъ памятникъ, простая пирамида:
Подъ нею прахъ подвижника лежитъ.
То -- недругъ нашъ; но да воздастся нами
Почетъ Марсо, чья смерть въ расцвѣтѣ силъ
Оплакана суровыми бойцами,--
Кто, властвуя надъ вѣрными сердцами,
Примѣромъ вѣрности имъ первый послужилъ.
LVII.
Короткій путь свершилъ судьбы избранникъ;
Двѣ рати здѣсь, по немъ скорбя, слились,
И, кто бы ни былъ ты, случайный странникъ, --
Съ молитвой подойди и преклонись!
Оружіемъ свободу защищая,
Изъ тысячей одинъ, онъ не палачъ,
А честный воинъ былъ и, умирая,
Сберегъ въ своей душѣ сіянье рая:
Вотъ отчего въ тотъ день былъ всюду слышенъ плачъ.
LVIII.
Эренбрейтштейнъ передо мною, съ черной
Отъ пороха, разрушенной стѣной;
Мнѣ ясно по останкамъ, какъ упорно
Держался онъ подъ вражеской грозой.
Съ твоихъ вершинъ, твердыня, видно было,
Какъ посрамленный врагъ бѣжалъ назадъ,--
И вотъ чего Война не истребила,
Прикончилъ Миръ: дождемъ изрѣшетило
Тѣ кровли, что пробить не могъ свинцовый градъ.
LIX.
Прощай, прекрасный Рейнъ! Здѣсь, восхищенный,
Надолго бы остаться путникъ могъ:
Съ возлюбленной забылся бы влюбленный,
Забылся бы и тотъ, кто одинокъ;
И, съ коршуномъ въ душѣ кто вѣчно бродитъ,
Ищи покоя здѣсь, гдѣ небосклонъ
Ни веселитъ, ни грусти не наводитъ,
Ни свѣтелъ, ни угрюмъ,-- гдѣ все походитъ
На осень зрѣлую въ чредѣ другихъ временъ.
LX.
Прощай же! Нѣтъ! прощанія съ тобою
Не можетъ быть: душа моя полна
Твоею живописною красою,
И, если намъ разлука суждена,--
Даря прощальный взглядъ, въ нѣмомъ порывѣ,
Я шлю тебѣ признательный привѣтъ.
Найдется край богаче и красивѣй;
Но гдѣ найти въ единомъ стройномъ дивѣ
И этотъ мягкій блескъ и славу прежнихъ лѣтъ.
LXI.
Просторъ полей, зовущихъ къ жатвѣ щедрой,
Бѣлѣющія купы городовъ,
Нагорныхъ безднъ чернѣющія нѣдра,
Уступы стѣнъ въ прогалинахъ лѣсовъ,
Утесы, предъ которыми творенья
Искусныхъ рукъ такъ жалки и смѣшны,
И мирное довольство населенья
Въ избытокъ плодоноснаго цвѣтенья
Огнемъ сосѣднихъ смутъ не тронутой страны!
LXII.
Прошло. Нависли Альпы надо мною,
Природы вѣковѣчные дворцы;
Одѣтые жемчужной пеленою,
Стремятся въ высь алмазные зубцы:
Тамъ, въ царствѣ льда, рождаются лавины,
Какъ въ молніи преображенный снѣгъ,--
И чванятся земные исполины,
Что къ небесамъ такъ близки ихъ вершины
И такъ далекъ отъ нихъ ничтожный человѣкъ.
LXIII.
Но, прежде чѣмъ послѣдовать призыву
Прекрасныхъ горъ, нельзя не посѣтить
Моратъ, патріотическую ниву,
Гдѣ нѣтъ боязни павшихъ оскорбить
И покраснѣть за тѣхъ, что побѣдили:
Здѣсь памятникъ себѣ, въ примѣръ вѣкамъ,
Бургунды изъ костей своихъ сложили--
И души безпріютныя бродили
Вдоль Стикса, жалуясь безмолвнымъ берегамъ.
LXIV.
Какъ съ Каннами своей рѣзней кровавой
Сравнялось Ватерло, такъ и Моратъ
Сіяетъ Мараѳона чистой славой;
Сыны родной земли, за брата братъ,
Здѣсь честную побѣду одержали;
Свободные борцы, своихъ мечей
Властителямъ они не продавали
И сдавшихся враговъ не заставляли
Оплакивать позоръ драконовскихъ бичей.
LXV.
Вотъ у скалы, печально-одинокой,
Колонна одинокая стоитъ,--
Сѣдой обломокъ древности глубокой,--
И, мнится, въ изумленіи глядитъ
На міръ, какъ человѣкъ окаменѣвшій,
Живой свидѣтель ужасовъ былыхъ;
И страненъ видъ колонны уцѣлѣвшей,
Когда исчезъ Авентикумъ, гремѣвшій
Красой своей среди созданій рукъ людскихъ.
LXVI.
Тамъ -- это имя будь благословенно,--
Дочь, Юлія, жизнь отдала богамъ:
Въ ней сердце скорбью объ отцѣ священной
Разбито было. Строго неизмѣнно
Судъ правый былъ глухимъ къ ея мольбамъ,
Напрасно предъ судомъ она молила
За жизнь того, кто жизнью былъ ей самъ:
Въ ихъ общей урнѣ скромная могила
Единый духъ, единый прахъ укрыла.
LXVII.
Пусть царства постигаетъ распаденье,
Забудетъ міръ -- настанутъ времена --
Рабовъ, тирановъ, смерть ихъ и рожденье,
Но не умрутъ такія имена.
И доблесть, горней высотѣ равна --
Переживетъ въ безсмертіи страданье,
И встрѣтитъ солнце чистою она,
Какъ на вершинахъ Альпъ -- снѣговъ блистанье
Не тающихъ во вѣкъ, чистѣйшихъ въ мірозданьѣ.
LXVIII.
Гладь озера манитъ хрустальнымъ ликомъ,
Тѣмъ зеркаломъ, гдѣ образъ звѣздъ и горъ
Весь отраженъ въ безмолвіи великомъ,
Заполонивъ прозрачныхъ водъ просторъ.
Чтобъ этой мощью любоваться взоръ
Какъ должно могъ -- уединиться надо,
Расширивъ думъ завѣтныхъ кругозоръ,
Въ которыхъ крылась для меня отрада
Пока не сдѣлался и самъ я частью стада.
LXIX.
Въ томъ нѣтъ вражды, чтобъ отъ людей бѣжать,
Не всѣмъ дѣлить труды ихъ и волненья,
И не презрѣнье въ томъ, чтобъ погружать
Свой духъ въ его родникъ,-- не то въ своемъ кипѣньѣ
Онъ хлынетъ черезъ край. Съ толпой общенье
Духъ заражаетъ суетой суетъ,
И онъ томится съ чувствомъ сокрушенья
Среди борьбы, въ которой сильныхъ -- нѣтъ,
И злобно муками за муки платитъ свѣтъ.
LXX.
И мы заплачемъ кровью, не слезами,
Раскаяньемъ томимы роковымъ,
Года вдали лежащіе предъ нами --
Въ тоскѣ одѣнемъ сумракомъ ночнымъ.
Бѣгъ жизни бѣгствомъ безнадежнымъ станетъ;
Тѣ устремятся къ гаванямъ своимъ,
Чей духъ смѣлѣй, но по морямъ чужимъ
Корабль другихъ носиться не устанетъ
И онъ нигдѣ въ пути на якорѣ не станетъ.
LXXI.
Не лучше ль безъ людей жить на землѣ,
Любя ее одну? Гдѣ мчится Рона .
Лазурная, подобная стрѣлѣ,
Близъ озера прозрачнаго, чье лоно
Поитъ ее, лелѣя неуклонно,--
(Такъ дѣтскій плачъ заслышавшая мать
Дитя свое ласкаетъ умиленно),--
Тамъ внѣ раздоровъ мирно прозябать --
Не лучше ль, чѣмъ другихъ губить иль погибать?
LXXII.
Не самъ я по себѣ: во мнѣ частица
Природы всей, мнѣ радость -- выси горъ,
Мучительна -- жужжащая столица.
Ничто вокругъ не оскорбляетъ взоръ.
И лишь въ одномъ я нахожу позоръ:
Звеномъ въ животной цѣпи быть противно,
Межъ тѣмъ, какъ разсѣкая волнъ просторъ,
Нашъ духъ стремится къ небу непрерывно,
Со звѣздами его сливаясь неразрывно.
LXXIII.
Лишь въ этомъ -- жизнь. Мнѣ кажется былое
Пустыней людной, гдѣ былъ осужденъ
За грѣхъ, что мной когда то совершонъ --
Я на борьбу и на мученье злое.
На юныхъ, мощныхъ крыльяхъ вознесенъ
Теперь я вновь; какъ грозный вихрь пустыни
Полетъ ихъ смѣлъ, и съ нимъ поспоритъ онъ:
Оковъ холодныхъ и подобныхъ глинѣ
Онъ сброситъ мертвый гнетъ, насъ тяготящій нынѣ.
LXXIV.
Когда освободится духъ навѣкъ
Отъ оболочки -- жертвы поруганья,
Когда съ плотскимъ покончитъ человѣкъ --
Счастливящимъ червя существованье,
Когда произойдетъ стихій сліянье,
Прахъ станетъ прахомъ -- больше теплоты
Не встрѣчу ль я и менѣе сіянья?
Ту мысль, тотъ духъ безсмертной красоты,
Къ которымъ пріобщить стремятся насъ мечты?
LXXV.
Моря, холмы и небо -- стали частью
Души моей, какъ я -- частицей ихъ.
Я глубоко люблю ихъ -- чистой страстью,
Другое все презрѣлъ я ради нихъ,
Я поборолъ потокъ страстей моихъ
Скорѣй чѣмъ этимъ свѣтскому безстрастью
Пожертвовать -- для тѣхъ очей людскихъ,
Что смотрятъ долу, чуждыя участью,
И вдохновенія не вспыхиваютъ властью.
LXXVI.
Но я отвлекся. Кто постичь способенъ
Величье урнъ -- пусть посѣтитъ того,
Чей прахъ былъ прежде пламени подобенъ.
Я чистый воздухъ родины его
Лишь временно вдыхаю, для него
Онъ былъ роднымъ. Безумное стремленье!
Его манило славы торжество,
И въ жертву для его осуществленья
Онъ отдалъ миръ души своей безъ сожалѣнья.
LXXVII.
Руссо -- апостолъ скорби, обаянье
Вложившій въ страсть, безумецъ, что обрекъ
Терзаніямъ себя, но изъ страданья
Власть краснорѣчья дивнаго извлекъ --
Здѣсь былъ рожденъ для горя. Онъ облекъ
Божественно прекрасными словами
Софизмы лжеученій, ихъ потокъ
По блеску схожій съ яркими лучами --
Слѣпилъ глаза и наполнялъ слезами.
LXXVIII.
Любовь была самою страстью въ немъ;
Какъ стволъ стрѣлою молніи спаленный --
Онъ былъ палимъ высокихъ думъ огнемъ.
И не красой живою увлеченный
Иль мертвою -- въ мечтаньяхъ воскрешенной,--
Плѣнился онъ нетлѣнной красотой,
Въ его страницахъ пылкихъ воплощенной;
Въ нихъ, схожая съ болѣзненной мечтой,
Досель живетъ она -- всей жизни полнотой.
LXXIX.
Онъ Юліи далъ это. Высота
Безумья, счастья -- ей открылась въ этомъ,
И освятила поцѣлуй въ уста
Пылавшія, который былъ съ разсвѣтомъ
Ему всегдашнимъ дружескимъ привѣтомъ
И чистотою разжигалъ въ немъ пылъ;
Но наслаждаясь и томясь запретомъ,
Онъ каждаго въ толпѣ счастливѣй былъ --
Владѣющаго тѣмъ, что страстно полюбилъ.
LXXX.
Всю жизнь свою онъ бился неуклонно
Съ толпой враговъ, которыхъ пріобрѣлъ,
Преслѣдуя всѣхъ близкихъ изступленно
И принося ихъ въ жертву ослѣпленно
Храмъ подозрѣнью онъ въ душѣ возвелъ.
Онъ былъ безуменъ. Почему? Причину
Безумія едва ли міръ нашелъ.
Винить ли въ немъ недугъ или кручину?
Но разума притомъ онъ надѣвалъ личину.
LXXXI.
Онъ одаренъ былъ Пиѳіи глаголомъ,
И въ мірѣ цѣломъ онъ зажегъ пожаръ,
И разрушеньемъ угрожалъ престоламъ.
Не Франціи ль, гнетомой произволомъ
Наслѣдственнымъ -- принесъ онъ этотъ жаръ?
Ее во прахѣ бившуюся -- смѣло
Съ друзьями онъ призвалъ для грозныхъ каръ,
И всей страной та ярость овладѣла,
Что слѣдуетъ всегда за страхомъ безъ предѣла.
LXXXII.
Воздвигнутъ ими памятникъ ужасный!
Конецъ всего, что съ первыхъ дней росло.
Разорванъ былъ покровъ рукою властной,
Чтобъ все за нимъ лежавшее -- могло
Быть видимымъ. Круша добро и зло,
Оставили они одни обломки,
Чтобъ честолюбье снова возвело
Тронъ и тюрьму, и вновь ее потомки
Наполнили собой, какъ было раньше ломки.
LXXXIII.
Но такъ не можетъ длиться, не должно.
Съ сознаньемъ силъ пришло ихъ проявленье,
Но человѣчество соблазнено
Своею мощью было, и оно
Въ дѣлахъ своихъ не знало сожалѣнья.
Кто не орломъ въ сіяньѣ дня рожденъ,
Но жилъ въ пещерахъ мрачныхъ притѣсненья --
Не мудрено ль, что солнцемъ ослѣпленъ,
Погнаться за другой добычей можетъ онъ?
LXXXIV.
Гдѣ рана, что закрылась безъ рубца?
Страданіе сердечныхъ ранъ -- упорно,
И сохранится слѣдъ ихъ до конца.
Уста разбитаго судьбой борца
Молчаніе хранятъ, но -- не покорно:
Настанетъ часъ расплаты за года,
Онъ близокъ, онъ для всѣхъ придетъ безспорно,
Вольны карать и миловать, тогда
Мы все жъ воздержимся отъ строгаго суда.
LXXXV.
Гладь озера! Просторъ твой тихоструйный,
Столь чуждый шума -- словно шепчетъ мнѣ,
Что долженъ я уйти отъ жизни буйной,
Отъ мутныхъ волнъ -- къ прозрачной глубинѣ.
Меня крылатый парусъ въ тишинѣ
Мчитъ отъ скорбей. Пусть океанъ безбрежный
Шумѣлъ въ быломъ, въ чуть плещущей волнѣ
Упрекъ сестры я различаю нѣжный
За то, что отдался весь жизни я мятежной.
LXXXVI.
Ночная тишь. Всѣ очертанья слиты,
Но явственны, все -- мрачно и свѣтло,
Лишь кручи Юры -- сумракомъ повиты,
Какъ будто бы нависли тяжело.
Струю благоуханья донесло
Сюда съ луговъ при нашемъ приближеньѣ;
Когда остановилося весло --
Я слышу капель звонкое паденье,
Въ травѣ кузнечика ночного слышу пѣнье.
LXXXVII.
Онъ любитъ ночь, поетъ онъ постоянно --
Дитя всю жизнь -- отъ полноты души.
То птица закричитъ въ кустахъ нежданно,
То въ воздухѣ какой то шопотъ странно
Вдругъ пронесется, и замретъ въ глуши.
Но то -- мечта. Рой звѣздъ на небосводѣ
Струитъ росинки слезъ любви въ тиши,
Съ тѣмъ, чтобъ онѣ, излившись на свободѣ,
Духъ свѣтлой красоты вливали въ грудь природѣ.
LXXXVIII.
Поэзія небесъ, о вы, свѣтила,
Когда бъ народовъ и державъ удѣлъ --
Движенье ваше въ небѣ начертило!
Простительно, что дольняго предѣлъ
Стремленье наше къ славѣ преступило
И къ звѣздамъ насъ влечетъ. Вы красотой
Таинственной полны, въ насъ пробудила
Она такой восторгъ любви святой,
Что славу, счастье, жизнь -- зовутъ у насъ звѣздой.
LXXXIX.
Молчатъ земля и небо, то -- не сонъ,
Избыткомъ чувствъ пресѣклося дыханье,
Задумавшись -- мы такъ стоимъ въ молчаньѣ.
Молчитъ земля, но звѣздный небосклонъ
И съ дремлющей волной прибрежный склонъ --
Живутъ особой жизнью напряженной,
Въ ней каждый листъ и лучъ не отдѣленъ
Отъ бытія, и чуетъ умиленнѣй
Того, кто міръ блюдетъ, имъ чудно сотворенный.
ХС.
Сознанье безконечности всего
Рождается тогда въ уединеньѣ,
Гдѣ мы не одиноки, въ существо
Оно вливаетъ съ правдой очищенье:
Духъ, музыки источникъ -- предвкушенье
Гармоніи небесъ. Заключено,
Въ немъ пояса Цитеры обольщенье,
И даже смерть смирило бы оно,
Будь ей лишь смертное могущество дано.
ХСІ.
Персъ древній не напрасно алтарямъ
Избралъ мѣста на высотѣ нагорной,
Царящей надъ землей. Единый тамъ
Достойный Духа и нерукотворный,
Стѣной не обнесенный Божій храмъ.
Ступай, сравни кумиренъ пышныхъ своды,
Что готы, греки строили богамъ
Съ землей и небомъ -- храмами природы
И съ ними не лишай молитвъ своихъ -- свободы.
ХСІІ.
Но небо измѣнилося и -- какъ!
Въ своихъ порывахъ властныхъ и жестокихъ
Прекрасны вы, о буря, ночь и мракъ,
Какъ блескъ очей красавицъ темноокихъ.
Вдали, гремя, по кручамъ горъ высокихъ
Несется громъ, и тучѣ грозовой
Гудятъ въ отвѣтъ вершины горъ далекихъ,
И Юра, вся окутанная тьмой,
Шлетъ Альпамъ радостнымъ привѣтъ и откликъ свой.
ХСІІІ.
Ночь дивная, ниспослана судьбой
Ты не для сна. Желалъ бы на просторѣ
Въ восторгахъ слиться съ бурей и съ тобой.
Все озеро -- какъ фосфорное море.
Запрыгалъ крупный дождь и свѣтомъ вскорѣ
Облекся вновь холмовъ стемнѣвшихъ рядъ.
И горный смѣхъ слился въ могучемъ хорѣ
И прокатился онъ среди громадъ,
Какъ будто новому землетрясенью радъ.
ХСІV.
Путь проложила быстрая рѣка
Среди холмовъ -- подобья двухъ влюбленныхъ,
Навѣкъ съ разбитымъ сердцемъ разлученныхъ --
Такъ между ними бездна глубока.
Но корнемъ распрей ихъ ожесточенныхъ
Была любовь; убивъ ихъ жизни цвѣтъ,
Она увяла. Для опустошенныхъ
Борьбой сердецъ рядъ безконечныхъ лѣтъ --
Сплошныхъ суровыхъ зимъ остался ей во слѣдъ.
ХСV.
Тамъ основался бурь сильнѣйшихъ станъ --
Гдѣ вьются Роны быстрые изломы;
Опустошивъ со стрѣлами колчанъ,
Тамъ не одинъ сверкаетъ ураганъ
И шлетъ другимъ, играя съ ними, громы.
Во внутрь холмовъ распавшихся вошла
Одна изъ молній -- въ грозные проломы,
Какъ бы понявъ, что въ нихъ ея стрѣла
Все, что таилося,-- испепелитъ до тла.
ХСVІ.
Вихрь, волны, горы, громъ и небеса,
Васъ чувствую и бодрствую я чутко;
Вдали стихаютъ ваши голоса,
Чей гулъ въ душѣ тѣмъ звономъ отдался,
Что и во снѣ въ ней раздается жутко.
Гдѣ ваша грань, о бури? Въ царствѣ мглы
Бушуете ли вы безъ промежутка,
Какъ и въ сердцахъ, иль наверху скалы
Свиваете себѣ вы гнѣзда, какъ орлы?
ХСVІІ.
О, еслибъ все, что мощно иль ничтожно,
Что есть во мнѣ: духъ съ сердцемъ и умомъ,
Страсть, чувство, все, чѣмъ я томлюсь тревожно
И все же существую,-- если бъ можно
Ихъ было въ словѣ выразить одномъ
И молніей звалось такое слово --
Я мысль мою всю выразилъ бы въ немъ.
Теперь -- умру, не снявъ съ нея покрова,
Какъ мечъ -- въ его ножнахъ, скрывая мысль сурово.
ХСVIIІ.
Встаетъ заря, свѣжо ея дыханье
И цвѣтъ ланитъ подобенъ лепесткамъ;
Она грозитъ со смѣхомъ облакамъ,
Какъ будто нѣтъ могилы въ мірозданьѣ;
Но разгорѣлось днемъ ея сіянье,
Возстановленъ обычный жизни ходъ,
Здѣсь пищу и просторъ для созерцанья
Найду я близъ твоихъ лазурныхъ водъ,
Вникая мыслью въ то, что намъ покой даетъ.
ХСІХ.
Кларанъ, отчизна истинной Любви!
Она питаетъ корни, мыслью страстной
Здѣсь воздуха насыщены струи,
Снѣга надъ бездной глетчеровъ опасной
Окрасила любовь въ цвѣта свои:
Ласкаетъ ихъ закатъ сіяньемъ алымъ;
Здѣсь говорятъ утесы о Любви,
Уязвлена надежды тщетной жаломъ,
Она отъ грозныхъ бурь бѣжала къ этимъ скаламъ.
С.
Кларанъ! Любовь божественной стопою
Ступала здѣсь, воздвигнувъ свой престолъ,
Къ нему рядъ горъ, какъ рядъ ступеней, велъ.
Внося повсюду жизнь и свѣтъ съ собою.
Она являлась не въ одинъ лишь долъ,
Въ дремучій лѣсъ иль на вершинѣ снѣжной,
Но каждый цвѣтъ въ лучахъ ея разцвѣлъ,
Вездѣ ея дыханье властью нѣжной
Владычествуетъ здѣсь надъ бурею мятежной.
CI.
Все имъ полно: и роща сосенъ черныхъ,
Что тѣнь свою бросаютъ на утесъ,
Отрадный слуху шумъ потоковъ горныхъ,
И скатъ крутой, обвитый сѣтью лозъ,
Ведущій къ лону водъ, Любви покорныхъ,
Лобзающихъ стопы ея, и рядъ
Стволовъ сѣдыхъ съ главой листовъ узорныхъ,
Какъ радость юныхъ -- привлекая взглядъ,
Уединеніе живое здѣсь сулятъ.
СІІ.
Лишь пчелами оно населено
И птицами въ цвѣтистомъ опереньѣ;
Ихъ пѣніе хвалы ему полно
И сладостнѣе словъ звучитъ оно
И крылья ихъ простерты въ упоеньѣ.
Паденье водъ съ утеса на утесъ
И почки на вѣтвяхъ -- красы рожденье,
Все, что самой Любовью создалось --
Все въ обольстительное цѣлое слилось.
СІІІ.
Кто не любилъ -- впервые здѣсь полюбитъ,
Кто зналъ любовь -- сильнѣй полюбитъ тотъ;
Сюда Любовь бѣжала отъ заботъ,
Отъ суеты, что міръ тщеславный губитъ.
Она иль гибнетъ, иль идетъ впередъ,
Но не стоитъ въ спокойствіи безпечномъ,
Любовь иль увядаетъ, иль ростетъ,
Становится блаженствомъ безконечнымъ,
Которое вполнѣ огнямъ подобно вѣчнымъ.
СІV.
Руссо избралъ не вымысломъ взволнованъ,
Любви пріютомъ этотъ уголокъ,
Природой онъ дарованъ во владѣнье
Созданьямъ свѣтлымъ духа. Онъ глубокъ
И полонъ чаръ. Съ Психеи юный богъ
Снялъ поясъ тутъ, и горъ высокихъ склоны
Онъ красотой чарующей облекъ.
Спокойно, безмятежно ложе Роны,
И Альпы мощные свои воздвигли троны.
СV.
Вы пріютили тѣхъ, Ферне съ Лозанной,
Кто васъ прославилъ именемъ своимъ;
Путемъ опаснымъ -- славы несказанной
Навѣки удалось достигнуть имъ.
И какъ титанъ, ихъ духъ неутомимъ,
Мысль громоздилъ на дерзостномъ сомнѣньѣ,
И пали бъ вновь съ небесъ огонь и дымъ,
Когда бъ на всѣ людскія ухищренья
Отвѣтомъ не было съ небесъ одно презрѣнье.
СVІ.
Въ желаньяхъ, какъ дитя, непостояненъ,
Былъ первый, весь -- измѣнчивость и пылъ,
Умомъ и сердцемъ столь же многограненъ,
Философа и барда онъ вмѣстилъ.
Протеемъ онъ всѣхъ дарованій былъ,
Безумнымъ, мудрымъ, строгимъ и веселымъ,
Но даръ насмѣшки онъ въ себѣ носилъ,
И несшимся, какъ бурный вихрь, глаголомъ --
Онъ поражалъ глупца иль угрожалъ престоламъ.
СVІІ.
Другого умъ -- пытливъ, глубокъ и точенъ,
Съ годами знаній накоплялъ запасъ.
И мечъ его старательно отточенъ --
Насмѣшкой важной подрывалъ подчасъ
Важнѣйшія изъ вѣрованій въ насъ.
Насмѣшки царь, враговъ казня надменно,
Онъ гнѣвъ и страхъ въ нихъ возбуждалъ не разъ;
Его ждала ревнителей геена,
Гдѣ всѣ сомнѣнія намъ разрѣшатъ мгновенно.
СVІІІ.
Миръ праху ихъ! Коль скоро были казни
Они достойны -- имъ пришлось страдать.
Не намъ судить, тѣмъ больше -- осуждать.
Настанетъ часъ, когда вблизи боязни.
Надеждѣ суждено во прахѣ спать.
Нашъ прахъ должно постигнуть разрушенье,
А если -- такъ насъ учитъ благодать --
Воскреснетъ онъ, то встрѣтитъ отпущенье
Иль за грѣхи свои -- достойное отмщенье.
СІХ.
Но вновь отъ человѣческихъ дѣяній
Перехожу къ созданію Творца.
Кончается страница -- плодъ мечтаній,
Что длилася, казалось, безъ конца.
Гдѣ тучъ и бѣлыхъ Альпъ слилися грани --
Туда я поднимусь, чтобъ взоръ открылъ
Все, что доступно для земныхъ созданій
На высотѣ, гдѣ рой воздушныхъ силъ
Вершины горныя въ объятья заключилъ.
СХ.
Италія, въ тебѣ запечатлѣнъ
Столѣтій свѣтъ, который ты струила
Съ тѣхъ поръ, какъ отражала Карѳагенъ
До славы позднихъ дней, что осѣнила
Вождей и мудрецовъ твоихъ. Могила
И тронъ державъ! Дана струямъ твоимъ
Безсмертія живительная сила,
И всѣхъ, кто жаждой знанія томимъ --
Съ семи холмовъ своихъ поитъ державный Римъ.
СХІ.
Я далеко подвинулся въ поэмѣ,
Въ тяжелый часъ ее возобновивъ.
Знать, что не тѣ мы и не станемъ тѣми,
Какими быть должны; духъ закаливъ
Въ борьбѣ съ собой, гнѣвъ, замыселъ, порывъ,
Любовь, вражду, всевластное стремленье --
Таить въ себѣ, ихъ горделиво скрывъ --
Тяжелая задача, безъ сомнѣнья,
И все таки ее привелъ я въ исполненье.
СХІІ.
Изъ словъ я пѣсню, какъ вѣнокъ, плету,
Но можетъ быть она -- одна забава,
Картинъ набросокъ, схваченъ налету,
Чтобъ усладить на краткій мигъ мечту.
Намъ дорога въ дни молодости слава,
Но я не молодъ и не признаю
За похвалой иль за хулою права
Имѣть вліянье на судьбу мою:
Забытъ иль не забытъ -- я одинокъ стою.
СХІІІ.
Міръ не любя, любимъ я не былъ міромъ,
Его дыханью грубому не льстилъ,
Не покланялся я его кумирамъ
И устъ моихъ улыбкой не кривилъ.
Я не дѣлилъ восторговъ общихъ пылъ.
Въ толпѣ -- окутанъ мыслей пеленою --
Среди другихъ я не съ другими былъ,
Я былъ имъ чуждъ, но безъ борьбы съ собою --
Навѣрно до сихъ поръ стоялъ бы я съ толпою.
СХІV.
Міръ не люблю, міръ не любилъ меня,
Но -- честными разстанемся врагами,
Я вѣрю: въ немъ слова -- одно съ дѣлами,
И добродѣтель въ немъ -- не западня
Для слабаго; я вѣрю, что съ друзьями
Скорбятъ друзья, правдивыя уста
Есть у двоихъ иль одного межъ нами,
Надежда намъ не лжетъ, и доброта --
Не только звукъ пустой, а счастье -- не мечта.
СХV.
О, дочь моя, пѣснь начиналъ тобою,
Съ тобою пѣснь довелъ я до конца,
Тебя не видѣть -- осужденъ судьбою,
Но всѣхъ другихъ сильнѣй любовь отца.
Пусть ты не знаешь моего лица --
Къ тебѣ несутся дней грядущихъ тѣни,
Въ мечтахъ заслышишь ты призывъ пѣвца,
Дойдутъ до сердца звуки пѣснопѣній,
Когда мое навѣкъ замретъ въ могильной сѣни.
СХVІ.
Содѣйствовать развитію ума
И любоваться радостей разцвѣтомъ,
Слѣдить, какъ ты знакомишься сама
Съ диковиннымъ, невѣдомымъ предметомъ,
И поцѣлуемъ, нѣжностью согрѣтымъ
Отцовскою -- касаться нѣжныхъ щекъ,
И видѣть, какъ растешь ты -- счастье въ этомъ
Найдти бъ я по своей природѣ могъ,
Но этого всего меня лишаетъ рокъ.
СХVІІ.
Вражду ко мнѣ пусть въ долгъ тебѣ вмѣняютъ --
Любить меня тебѣ предрѣшено;
Пусть, какъ проклятье, имя устраняютъ,
Какъ тѣни правъ, утраченныхъ давно,
Могила разлучитъ насъ,-- все равно!
Хотя бъ всю кровь мою извлечь хотѣли
Изъ жилъ твоихъ и удалось оно,
Они и тутъ бы не достигли цѣли:
Отнять бы жизнь твою, но не любовь успѣли.
СХVІІІ.
Дитя любви, ты рождено въ страданьѣ
И вскормлено въ борьбѣ: мои черты,
Ихъ отъ меня наслѣдуешь и ты,
Но только будутъ всѣ твои мечтанья
Возвышеннѣй, и чище -- блескъ огня.
Спи мирно въ колыбели, дочь моя,
Изъ горныхъ странъ я шлю тебѣ прощанье,
Тебя благословеньемъ осѣня,
Которымъ ты, увы! была бы для меня!
Павелъ Козловъ, В. Лихачовъ и О. Чюмина. 1)
1) Переводъ покойнаго П. А. Козлова остановился на LV строфѣ (съ ея добавочной пѣснью). Строфы LVI--LXV переведены для настоящаго изданія В. С. Лихачовымъ, строфы LXVI--СХVІІІ тоже для настоящаго изданія переведены О. Н. Чюминой.