I.
Хоть не бывалъ поэтъ тебѣ послушенъ,
На зовъ пѣвца, Минерва, дай отвѣтъ!
Здѣсь храмъ твой возвышался; онъ разрушенъ
Пожарами, войной и гнетомъ лѣтъ,
Тебя повергшихъ въ прахъ; но хуже брани,
Пожаровъ и вѣковъ рука людей,
Которые не чтутъ воспоминаній,
Которымъ дѣла нѣтъ до тѣхъ преданій,
Что обезсмертили дѣла минувшихъ дней.
II.
Аѳины, гдѣ эпохи величавой
Герои и вожди?-- ихъ больше нѣтъ.
Они, покрывъ себя безсмертной славой,
Прошли какъ сонъ; погибъ ихъ даже слѣдъ.
Дѣянья ихъ мы изучали въ школѣ,
Твердя о нихъ уроки цѣлый день;
Былыхъ временъ слѣдовъ не видно болѣ;
Надъ башнями, что годы побороли,
Величья прошлаго витаетъ только тѣнь.
III.
Минутный гость земли! на видъ унылый
Руинъ взгляни, щадя слѣды вѣковъ;
Здѣсь націи исчезнувшей могилы,
Обломки храмовъ попранныхъ боговъ.
Религіи смѣняетъ дней теченье;
Юпитеръ палъ; явился Магометъ;
Мѣняться будутъ вѣры и воззрѣнья,
Пока исчадья смерти и сомнѣнья
Не убѣдятся въ томъ, что ихъ надежды -- бредъ.
IV.
Они въ цѣпяхъ, а небеса имъ милы.
Свой крестъ нести ужель здѣсь мало вамъ?
Сладка ль такъ жизнь, что даже за могилой
Хотите жить, стремяся къ небесамъ?
Зачѣмъ вамъ знать, могилъ нѣмыя плиты
Блаженство или муки вамъ сулятъ?
Зачѣмъ вамъ въ край стремиться не открытый?
Вы взвѣсьте прахъ подъ плитами зарытый;
Краснорѣчивѣй онъ, чѣмъ проповѣдей рядъ.
V.
На мавзолей героя бросьте взоры.
На берегу пустынномъ онъ почилъ.
Къ гробницѣ той, лишившейся опоры,
Народъ, стекаясь въ горѣ, слезы лилъ.
Въ странѣ полубоговъ гдѣ жъ та дорога,
Что къ мавзолею воина ведетъ?
Вотъ черепъ здѣсь,-- какъ смотритъ онъ убого!
Ужели это храмъ, достойный бога?
Теперь и жалкій червь въ немъ больше не живетъ.
VI.
А, между тѣмъ, въ немъ честолюбье жило;
Онъ сталъ пещерой ветхою, но встарь
Онъ храмомъ былъ, гдѣ ярко мысль свѣтила,
Гдѣ для души воздвигнутъ былъ алтарь.
Гдѣ впадины зіяютъ, тамъ когда-то
Въ живыхъ очахъ несдержанная страсть
Читалась; тамъ была ума палата;
Дать снова жизнь тому, что смертью взято,
Софистъ иль праведникъ, имѣете ли власть?
VII.
Ты правъ, Сократъ, сказавъ: "мы только знаемъ,
Что смертнымъ недоступенъ знанья свѣтъ!"
Влача земную цѣпь, мы всѣ страдаемъ;
Какъ скрыться намъ отъ неизбѣжныхъ бѣдъ?
Зачѣмъ страдать отъ грезъ воображенья?
Все лучшее, что рокъ даетъ, возьмемъ,
Намъ берегъ Ахерона дастъ забвенье.
Тамъ сытый гость подъ гнетомъ принужденья
Не явится на пиръ: покой имъ купленъ сномъ.
VIII.
Но если бы, наперекоръ безвѣрью,
Какъ думаютъ святые, край такой
Нашелся бы, гдѣ за могилы дверью
Насъ къ жизни призывали бы иной,
Тамъ Бога мы бъ усердно прославляли,
Сродняясь вновь съ друзьями, что не разъ
Насъ утѣшать старались въ дни печали;
Вкушая сладость встрѣчъ, что мы не ждали,
И чествуя мужей, добру учившихъ насъ.
IX.
Мой другъ! любя разстался ты съ землею...
Въ томъ мірѣ смерть соединила бъ насъ!
Когда моя душа полна тобою,
Мнѣ вѣрить ли, что ты навѣкъ угасъ?
Въ осиротѣломъ сердцѣ образъ милый
Носить я буду; свѣтлыя мечты
И память о быломъ даютъ мнѣ силы
Надѣяться на встрѣчу за могилой...
Возликовалъ бы я, узнавъ, что счастливъ ты.
X.
Здѣсь, у руинъ колонны величавой,
Сижу я одиноко. Зевса храмъ
Когда-то тутъ стоялъ въ сіяньи славы;
Но какъ теперь о немъ понятье дамъ?
Что временемъ разрушено, то снова
Не возсоздастъ мечтою человѣкъ.
Лишь камни тѣ хранятъ слѣды былого...
Для турка въ нихъ нѣтъ смысла никакого,
И съ пѣньемъ возлѣ нихъ проходитъ жалкій грекъ.
XI.
Съ тѣхъ поръ, какъ потерявъ свои богатства,
Съ Палладой Зевсъ лишился алтарей,
Кто совершилъ всѣхъ хуже святотатство
Въ томъ храмѣ? Каледонія, краснѣй!
То былъ твой сынъ. Я радуюсь, что бритты
Такъ поступить позорно не могли.
Свобода отъ свободныхъ ждетъ защиты.
Увы! обломки храма съ грустью скрытой,
Бушуя, волны въ даль съ собою унесли!
XII.
Потомокъ пиктовъ, рядъ свершивъ насилій,
Разрушилъ то, что годы сберегли,
Что вандалы и турки пощадили...
Тотъ холоднѣе горъ родной земли,
Безплоденъ, какъ скалистыя вершины,
Кто беззащитный трогаетъ народъ!
Бороться не могли съ врагомъ Аѳины...
Прошедшихъ бѣдъ имъ вспомнились годины;
Какъ показался имъ ужасенъ рабства гнетъ!
XIII.
Британія, ужели ты довольна,
Что плачетъ грекъ, который слабъ и сиръ?
Въ хищеніяхъ такихъ признаться больно.
Ты за себя краснѣть заставишь міръ!
Владычица морей, страна свободы,
Ножомъ пронзила ты Эллады грудь...
Ты защищаешь слабые народы,
А забрала, что пощадили годы,
На что и деспоты не смѣли посягнуть.
XIV.
Съ Эгидой что жъ ты не пришла, Паллада?
Аларихъ былъ тобою побѣжденъ;
Гдѣ жъ былъ Пелея сынъ? Изъ бездны ада
Въ тѣ дни съ копьемъ на бой явился онъ.
Ужель не захотѣлъ Плутонъ суровый
Его изъ ада выпустить опять,
Чтобъ въ прахъ низвергнуть хищника другого?
Увы! Ахиллъ не появился снова,
Покинувъ Стиксъ, какъ встарь, чтобъ городъ защищать!
XV.
Безъ горя на тебя глядѣть нѣтъ мочи,
О, Греція! Прахъ милый схожъ съ тобой!
Чьи горькихъ слезъ не проливаютъ очи,
Глядя на искаженный образъ твой?
Будь проклятъ часъ, когда для разграбленья
Твоихъ святынь явился Альбіонъ,
Когда онъ разгромилъ твои владѣнья,
И плачущихъ боговъ безъ сожалѣнья
На сѣверъ мертвенный унесъ съ собою онъ.
XVI.
Вернуться къ моему герою время.
Гдѣ жъ Чайльдъ-Гарольдъ, мой мрачный пилигримъ?
Его людскихъ скорбей не давитъ бремя;
Притворныхъ слезъ любовница предъ нимъ
Не льетъ и другъ съ протянутой рукою
Нейдетъ къ нему въ отъѣзда грустный часъ.
Теперь онъ чуждъ любви и твердъ душою;
И вотъ безъ слезъ разстался онъ съ страною
Войны и темныхъ дѣлъ, гдѣ кровь рѣкой лилась.
XVII.
Красивъ фрегатъ, что мчится на просторѣ,
Лѣсъ мачтъ онъ оставляетъ за собой;
Здѣсь шпицы колоколенъ тонутъ въ морѣ,
Тамъ свѣтится песокъ береговой,
А впереди, равниною безбрежной
Сверкая, серебрятся гребни волнъ...
Корабль средь нихъ, что лебедь бѣлоснѣжный;
Когда же киль въ борьбѣ съ волной мятежной,
Плохой корабль, и тотъ какъ будто жизни полнъ.
XVIII.
Любуйтесь обстановкою фрегата:
Здѣсь сѣть видна, тамъ пушекъ рядъ блеститъ;
Звучитъ команда; рвеніемъ объята,
Толпа матросовъ ей внимать спѣшитъ;
Здѣсь боцмана свистокъ порой въ движенье
Корабль приводитъ; мичманъ молодой
Тамъ дѣлаетъ свои распоряженья,
Имъ придавая важное значенье;
Онъ юнъ, а властвовать умѣетъ надъ толпой.
XIX.
На палубѣ нѣтъ пятнышка. Сурово
По ней шагаетъ строгій капитанъ;
Онъ проронить боится даромъ слово;
Кто страхомъ передъ нимъ не обуянъ?
Онъ преданъ дисциплинѣ, что заранѣ
Сулитъ успѣхъ; кто чтитъ ея законъ,
Тотъ верхъ всегда беретъ на полѣ брани;
Ей гордые покорны англичане;
Законъ -- святыня ихъ, какъ строгъ бы ни былъ онъ.
XX.
Попутный вѣтеръ, дуй, съ волной играя,
Пока закатъ не сгинетъ въ лонѣ водъ.
Отставшую флотилью поджидая,
Корабль вождя тогда умѣритъ ходъ.
Лѣнивыхъ мы поносимъ безъ пощады;
По ихъ винѣ мы тратимъ время зря,
Невольно мы сгораемъ отъ досады,
Бросая въ даль задумчивые взгляды,--
Не мало надо ждать, пока сверкнетъ заря.
XXI.
Луна блеститъ; какъ эта ночь прекрасна!
Испещрено лучами лоно водъ;
Тамъ юноша въ любви клянется страстной,
И, вѣря, дѣва сердце отдаетъ;
Дай Богъ и намъ дѣла вести успѣшно
На берегу. Вотъ новый Аріонъ
Запѣлъ мотивъ любимый и поспѣшно
Матросъ пустился въ плясъ, смѣясь потѣшно,
Забывъ, что ужъ давно покинулъ берегъ онъ.
XXII.
Проливъ Кальпе такъ узокъ, что узоры
Двухъ береговъ видны. Европа тамъ
На берегъ Африки бросаетъ взоры.
Даритъ Геката лучъ свой тѣмъ мѣстамъ,
Гдѣ властвуютъ испанки, что богаты
Красой лица, и тѣмъ, гдѣ мавръ царитъ.
Но въ часъ, когда подъ факеломъ Гекаты
Блестятъ испанскихъ горъ лѣса и скаты,
Какъ Мавританіи унылъ и мраченъ видъ!
XXIII.
Когда сіяетъ ночь, душа невольно
Мечтаетъ о любви, что скрылась въ даль,
О дружбѣ прежнихъ дней. Безъ дружбы больно
Влачить свой вѣкъ,-- съ ней быть въ разлукѣ жаль.
Кто жъ долгой жизни радъ, когда увяла,
Намъ измѣнивъ, въ дни юности любовь?
Для смерти остается дѣла мало,
Когда намъ страсть "прости" навѣкъ сказала...
Дни счастья пережить кто не желалъ бы вновь!
XXIV.
Глядя на волнъ безбрежную пустыню,
Гдѣ отраженъ Діаны блѣдный свѣтъ,
Забывъ и упованья, и гордыню,
Мы преданы мечтамъ минувшихъ лѣтъ;
Какія бъ мы ни вѣдали страданья,
На днѣ души у всякаго изъ насъ
Отрадное блеститъ воспоминанье;
Какъ больно намъ, когда о немъ мечтанье
Слезу невольную изъ нашихъ вырветъ глазъ!
XXV.
Кто на вершинахъ скалъ сидитъ, внимая
Журчанью водъ, несущихся съ стремнинъ;
Кто, общества людского избѣгая,
Въ тѣни лѣсовъ скитается одинъ;
Кто на утесъ взбирается высокій,
Гдѣ стаду пастуха не слышенъ зовъ;
Кто любитъ и ущелья, и потоки,--
Тотъ развѣ въ мірѣ путникъ одинокій?
Нѣтъ, тотъ съ природою въ общеньи жить готовъ.
XXVI.
Кто жъ носится, скучая, въ вихрѣ свѣта
И осужденъ, усталый, дни влачить,
Любви не слыша теплаго привѣта,
Среди толпы, гдѣ некого любить,
Гдѣ павшему въ борьбѣ звучатъ проклятья,
Гдѣ даже не почтятъ вашъ прахъ слезой,
Кто дружеской руки не ждетъ пожатья,
Встрѣчая лишь льстецовъ однихъ объятья,--
Тотъ одинокъ вполнѣ; тотъ въ мірѣ всѣмъ чужой.
XXVII.
Счастливѣе сто разъ монахъ Аѳона.
Сродняется съ нимъ вѣчно чудный видъ:
Надъ нимъ лазурь сіяетъ небосклона,
У ногъ его спокойно море спитъ.
Усталый путникъ, бывшій въ краѣ этомъ,
Завидуетъ владѣльцамъ дивныхъ мѣстъ,
Жалѣя, что не жилъ анахоретомъ;
Не можетъ онъ мириться съ хладнымъ свѣтомъ,
Гдѣ осужденъ, какъ встарь, нести тяжелый крестъ.
XXVIII.
Я длинный путь описывать не стану,
Гдѣ мертвый штиль идетъ за бурей вслѣдъ;
Не мало кораблей по океану
Несется, хоть средь волнъ слѣдовъ ихъ нѣтъ.
Пловцы знакомы съ силой непогоды;
Какъ незавидна участь корабля,
Когда бушуетъ шквалъ и стонутъ воды!
Пловцовъ тогда кончаются невзгоды,
Когда отрадный крикъ звучитъ: земля, земля!
XXIX.
Здѣсь острова Калипсо, тѣша взгляды,
Какъ двѣ сестры, блестятъ средь лона водъ:
Тамъ гавань есть, ей мореходы рады,
Хоть въ ней давно Калипсо слезъ не льетъ
Объ Одиссеѣ, что, съ богиней въ ссорѣ,
Ей измѣнилъ для смертной. Вотъ утесъ,
Откуда Телемакъ скатился въ море,
Гонимъ суровымъ Менторомъ; здѣсь въ горѣ
Она отъ двухъ утратъ лила не мало слезъ.
XXX.
О, юноши, хоть ликъ богиня скрыла,
Васъ искушенье можетъ въ грѣхъ вовлечь.
Ее богиня смертная смѣнила,--
Вы съ новою Калипсо бойтесь встрѣчъ!
О, Флоренсъ! Если бъ только сердце это
Могло поддаться чарамъ красоты,
Тобою грудь моя бъ была согрѣта;
Но лучшаго достойна ты привѣта,
Твой храмъ не осквернятъ грѣховныя мечты.
XXXI.
Такъ думалъ Чайльдъ-Гарольдъ, глядя безъ страсти
На чудное видѣнье. Свѣтлый богъ,
Надъ нимъ ужъ не имѣя прежней власти,
Героя моего плѣнить не могъ.
Волненій чуждъ, онъ къ цѣли шелъ упрямо,
Не признавая болѣе любви;
Предъ нимъ навѣкъ закрылись двери храма,
Гдѣ онъ курилъ не мало ѳиміама:
Амуръ разжечь не могъ огонь въ его крови.
XXXII.
Красавица себѣ не объясняла,
Какъ Чайльдъ-Гарольдъ могъ устоять предъ ней,
Когда толпа поклонниковъ вздыхала
У ногъ ея, клянясь въ любви своей.
Плѣненъ ея волшебною красою,
Какъ могъ Гарольдъ не пасть къ ея ногамъ,
Признавшись, можетъ быть, кривя душою,
Что сталъ ея рабомъ? Тщетны порою
Признанья, но гнѣвить онѣ не въ силахъ дамъ.
XXXIII.
То сердце, что ей мраморнымъ казалось,
Молчанью и гордыни предано,
Съ искусствомъ обольщенія сроднялось;
Легко въ обманъ могло вводить оно.
Но Чайльдъ забылъ, какъ разставляютъ сѣти,
И силой обольщеній пренебрегъ;
Коль нѣтъ любви, напрасны средства эти,
Когда бъ лишь для любви онъ жилъ на свѣтѣ,
Съ толпой вздыхателей смѣшаться бы не могъ.
XXXIV.
Тотъ плохо знаетъ женщинъ, кто увѣренъ,
Что вздохами ихъ можно побѣдить;
Взявъ сердце въ плѣнъ, рабомъ, который вѣренъ
И преданъ имъ, зачѣмъ же дорожить?
Влюбленный поступаетъ неумѣло,
Смиреніе раба пуская въ ходъ;
Скрывая страсть, идите къ цѣли смѣло;
Надежда на успѣхъ не портитъ дѣла;
Дразните ихъ любовь -- и васъ побѣда ждетъ.
ХХХV.
Объ этой старой истинѣ скорбѣли
Не разъ и тѣ, что чтутъ ея законъ;
Счастливецъ, что достигъ завѣтной цѣли,
Ничтожествомъ награды пораженъ.
Безчестье, даромъ сгубленныя силы --
Любви счастливой горькіе плоды;
Когда жъ разстались мы съ надеждой милой,
Насъ мучитъ сердца рана до могилы,
Хотя былой любви исчезли и слѣды.
XXXVI.
Но здѣсь покинемъ рядъ мечтаній праздныхъ.
Не мало мы увидимъ горъ и водъ,
Не мало мы картинъ увидимъ разныхъ,
Не призраки -- тоска насъ поведетъ.
Намъ быть въ краяхъ, какихъ игрой мышленья
Создать не въ состояньи человѣкъ,
Какихъ намъ не опишутъ тѣ творенья,
Гдѣ людямъ расточаютъ наставленья,
Какъ будто въ нихъ есть прокъ для нравственныхъ калѣкъ.
XXXVII.
Природа-мать, что можетъ быть чудеснѣй
Твоихъ роскошныхъ видовъ и картинъ?
Тобою полнъ, тебя встрѣчаетъ пѣсней
Твой преданный, хоть не любимый сынъ.
Не восхищаться видами нѣтъ мочи,
Гдѣ безъ прикрасъ ты въ дикости своей
Являешься. И днемъ, и въ мракѣ ночи
Улыбками мои ты тѣшишь очи,
Но гнѣва полная ты мнѣ всего милѣй.
XXXVIII.
Албанія! отчизна Искендеровъ,
Что удивляли подвигами свѣтъ,
Явивъ не мало доблестныхъ примѣровъ,--
О дикій край, я шлю тебѣ привѣтъ!
Гдѣ храмы возвышалися когда то,
Пророка минареты тамъ видны.
Не блещетъ крестъ, съ церквей исламомъ снятый;
Средь кипарисныхъ рощъ страны богатой,
Близъ городовъ твоихъ сіяетъ рогъ луны.
XXXIX.
Вотъ бѣдный край, гдѣ Пенелопа въ горѣ,
Глядя на волны, плакала не разъ.
А вотъ скала: здѣсь Сафо вверглась въ море.
О, пѣснопѣнья богъ, какъ ты не спасъ
Отъ гибели поэзіи кумира,
Когда огонь безсмертья въ немъ горѣлъ?
Погибла, Сафо, ты, но не для міра,
Коль можетъ намъ дарить безсмертье лира,
Тотъ рай, что лишь одинъ мы вправѣ ждать въ удѣлъ.
XL.
Левкадскій мысъ увидѣлъ Чайльдъ въ волненьи
Въ осенній вечеръ, полный свѣтлыхъ чаръ;
Затѣмъ онъ посѣтилъ поля сраженій:
Вотъ Акціумъ, Лепантъ и Трафальгаръ.
Не тронули его преданья славы;
Рожденъ подъ невоинственной звѣздой,
Не восхищался онъ борьбой кровавой,--
Считалъ войну преступною забавой
И брани презиралъ, встрѣчая ихъ съ враждой.
XLI.
Когда звѣзда, сіяя въ небѣ ясно,
Блеснула надъ Левкадскою скалой;
Когда предъ нимъ пріютъ любви несчастной
Въ послѣдній разъ мелькнулъ во мглѣ ночной,
Волненье Чайльдъ-Гарольда охватило;
Въ тѣни скалы онъ плылъ, стремяся въ даль,
И на нее, въ тоскѣ, глядѣлъ уныло;
Когда же мгла ее отъ взоровъ скрыла,
Его больной души разсѣялась печаль.
XLII.
Въ сіяніи зари предъ нимъ блеснули
Зубчатые верхи Албанскихъ горъ:
Среди тумана вотъ утесы Сули,
Вдали жъ вершина Пинда тѣшитъ взоръ;
Ея алѣетъ снѣгъ, одѣтъ зарею;
Здѣсь рыщетъ волкъ, остритъ свой клювъ орелъ.
Тамъ хаты горцевъ, преданныхъ разбою...
То царство грозъ, что зимнею порою,
Зловѣщихъ силъ полны, громятъ и лѣсъ, и долъ.
XLIII.
Простившись съ просвѣщеньемъ, въ край далекій,
Что хвалятъ всѣ, хоть жить боятся въ немъ,
Явился Чайльдъ. Какъ путникъ одинокій,
Бродилъ въ краю онъ мрачномъ и глухомъ,
Гдѣ бѣдъ не зналъ, хотя, къ борьбѣ готовый,
И не страшился ихъ; тотъ край былъ дикъ,
За то его картины были новы.
Гарольдъ, мирясь съ погодой то суровой,
То знойной, безъ труда къ усталости привыкъ.
XLIV.
Поруганный исламомъ, крестъ смиреньемъ
Гордыню замѣнилъ минувшихъ дней...
Христіанина здѣсь клеймятъ презрѣньемъ;
Въ загонѣ и служитель алтарей.
Какъ суевѣрья жалки проявленья!
Оно для духовенства лишь доходъ,
Сулящій прочимъ смертнымъ разоренье;
Религію позорятъ лжеученья!
Кто золото ея отъ примѣсей спасетъ?
XLV.
Амбраціи заливъ блеститъ предъ нами.
За женщину здѣсь кровь лилася встарь,
Сражались подъ одними знаменами
И римскій вождь, и азіатскій царь.
Здѣсь Августа трофеи свѣтъ дивили.
Тотъ міръ исчезъ и памятника нѣтъ.
Людская скорбь была плодомъ усилій
Монарховъ, что анархіи служили...
Ужель былъ созданъ міръ для грома ихъ побѣдъ?
XLVI.
Долинами Иллиріи дорога
Гарольда шла отъ грани гордыхъ скалъ
Албаніи. Тамъ мѣстъ онъ видѣлъ много,
Что ни одинъ туристъ не описалъ.
Хоть Аттика роскошно разодѣта,
Хоть живописны Темпе и Парнасъ,
Невольно вдохновляющій поэта,--
Картинами страна богата эта,
Которыя, какъ тѣ, красой плѣняютъ насъ.
XLVII.
Онъ за собою снѣжный Пиндъ оставилъ
И, не успѣвъ въ столицу заглянуть,
Чрезъ воды ахерузскія направилъ
Къ властителю Албаніи свой путь.
Слова Али -- законы. Кровь ручьями
Онъ въ вѣчно непокорномъ льетъ краю,
Гдѣ горцы, защищенные скалами,
Порой вступаютъ въ бой съ его войсками,
Лишь передъ золотомъ клоня главу свою.
XLVIII.
О, Зитца! уголокъ земли священной,
Что полонъ чаръ. Добравшись до высотъ.
Гдѣ ты въ тѣни стоишь уединенно,
Тебѣ привѣтъ плѣненный путникъ шлетъ!
Лазурь небесъ, сливаясь воедино
Съ деревьями, скалами и рѣкой,
Ласкаетъ взоръ волшебною картиной;
Вдали каскадъ, несущійся съ стремнины,
Хоть будитъ страхъ въ душѣ, плѣняетъ красотой.
XLIX.
Бѣлѣетъ одинокая обитель
Средь рощи, за которою грядой
Синѣютъ цѣпи горъ. Случайный зритель
Глядитъ на чудный видъ, смутясь душой.
Радушенъ здѣсь монахъ. Благословляя,
Всегда онъ встрѣтить путника готовъ,
И тотъ, плѣненъ красой волшебной края,
Уходитъ, съ сожалѣньемъ покидая
Того монастыря гостепріимный кровъ.
L.
Въ тѣни деревъ здѣсь отдыхать отрада;
Въ полдневный зной играетъ вѣтерокъ,
Больную грудь живитъ его прохлада;
Само здѣсь небо дышитъ: долъ далекъ...
О, странникъ! коротай часы досуга
Средь благовонныхъ рощъ, гдѣ мракъ вѣтвей
Спасаетъ отъ жары и отъ недуга,
И наслаждайся здѣсь природой Юга,
Сіяніемъ зари и прелестью ночей.
LI.
Амфитеатромъ мрачныя громады
Хемаріотскихъ Альпъ вдали блестятъ;
На ихъ подножье путникъ бросивъ взгляды,
Богатую долину видѣть радъ.
Стада пасутся тамъ, ключи, сверкая,
Журчатъ въ тѣни деревъ. То Ахеронъ,
Гдѣ нѣкогда царила смерть нѣмая.
Коль это адъ, то мнѣ не нужно рая,--
Въ Элизіумъ попасть я не хочу, Плутонъ!
LII.
Кругомъ нѣтъ городовъ; Янина скрыта
Завѣсой мрачныхъ горъ. Ни селъ, ни хатъ
Въ окраинѣ не видно позабытой;
Безплоденъ этотъ край и небогатъ.
Въ ущельяхъ горъ мелькаютъ то и дѣло
Красивыя стада безстрашныхъ козъ;
Подпаски ихъ ведутъ въ одеждѣ бѣлой,
То по горамъ за ними идутъ смѣло,
То подъ навѣсомъ скалъ скрываются отъ грозъ.
LIII.
Додона, гдѣ жъ твой лѣсъ? Гдѣ знаменитый
Тотъ долъ, гдѣ эхо вторило словамъ
Юпитера? Оракулъ твой забытый
Умолкъ на вѣкъ; гдѣ жъ Громовержца храмъ?
О, люди! грѣхъ на то роптать сугубо,
Что смерть готовитъ вамъ свои дары.
Вѣдь съ участью боговъ сродниться любо;
Уже ль вамъ дольше мрамора и дуба
На свѣтѣ жить, тогда какъ рушатся міры?
LIV.
Съ Эпиромъ Чайльдъ разстался. Горъ вершины
Томятъ своимъ однообразьемъ взоръ;
Ихъ за собой оставивъ, онъ долины
Увидѣлъ вдругъ чарующій просторъ.
Хорошъ и долъ съ рѣкою величавой,
Что отражаетъ въ зеркалѣ своемъ
Густую зелень дремлющей дубравы,
Сіянье дня, заката лучъ кровавый
И блѣдный свѣтъ луны, когда все спитъ кругомъ.
LV.
Угасъ закатъ за гранью Томерита;
Былъ грозенъ плескъ Лаоссы бурныхъ водъ;
Сгущалась тѣнь; все было мглою скрыто.
Гарольдъ тропой прибрежной шелъ впередъ.
Катилася рѣка, покрыта пѣной.
Вдали, какъ метеоры, въ тьмѣ ночной
Блестѣли минареты Тепалена.
А вотъ и фортъ; его бѣлѣютъ стѣны;
Тамъ крики войскъ звучатъ; имъ вторитъ вѣтра вой.
LVI.
Пройдя гаремъ, гдѣ царствуетъ молчанье,
Чрезъ ворота, Гарольдъ увидѣть могъ
Волшебно разукрашенное зданье --
Всесильнаго властителя чертогъ;
Въ немъ евнухи снуютъ, рабы, солдаты;
Жилище, гдѣ проводитъ жизнь тиранъ --
Снаружи фортъ, внутри жъ дворецъ богатый;
Предъ деспотомъ всѣ трепетомъ объяты;
Тамъ сборище людей всѣхъ климатовъ и странъ.
LVII.
Среди двора стоитъ, сверкая броней,
Всегда готовый къ бою эскадронъ;
Украшены роскошной сбруей кони;
Стекаются сюда со всѣхъ сторонъ
Войска паши, дворецъ оберегая.
Здѣсь группы грековъ, мавровъ, мусульманъ;
Тамъ, пестрою одеждою сверкая,
Стоятъ, держа знамена, горцы края.
О томъ, что ночь пришла, вѣщаетъ барабанъ.
LVIII.
Въ чалмѣ, въ расшитомъ золотомъ кафтанѣ,
Держа въ рукѣ свой длинный карабинъ,
Стоитъ албанецъ; тамъ, при ятаганѣ,
Гарцуетъ Дели, горъ отважный сынъ;
Здѣсь македонецъ, шарфъ надѣвъ кровавый,
Проходитъ съ чернымъ евнухомъ; а вотъ
Проныра грекъ, и шустрый и лукавый;
Тамъ тоже виденъ турокъ величавый,
Что, на слова скупясь, приказы лишь даетъ.
LIX.
Тѣ курятъ, наблюдая; тѣ играютъ;
Здѣсь турокъ совершаетъ свой намазъ;
Тамъ группы горцевъ гордо выступаютъ;
Болтливый грекъ пускаетъ въ ходъ разсказъ.
Различныхъ группъ повсюду видно много...
Чу! съ минарета муэзина гласъ
Вдругъ прозвучалъ торжественно и строго.
Слова звучатъ: "Нѣтъ Бога, кромѣ Бога,
Одинъ лишь Богъ великъ! Насталъ молитвы часъ!"
LX.
Въ то время постъ тянулся Рамазана;
Всѣ днемъ ему вѣрны; когда жъ закатъ,
Блѣднѣя, угасаетъ средь тумана,
Пророка сынъ разгавливаться радъ.
Въ дворцѣ Али, объятомъ суетою,
Роскошный столъ для пира былъ накрытъ.
Рабы сновали съ блюдами, гурьбою.
Лишь галлереи были скрыты тьмою,
Дворецъ же весь сіялъ, являя чудный видъ.
LXI.
Здѣсь женскаго не слышно разговора,--
Въ гаремахъ дамы скрыты. Здѣсь жена,
Какъ жертва неусыпнаго надзора,
Душой и тѣломъ мужу предана.
Она въ плѣну, но ей не снится воля;
Она любовь и власть супруга чтитъ;
Дѣтей взрощать ея святая доля.
Они всегда при ней. Ихъ нѣжно холя,
Въ душѣ порочныхъ думъ турчанка не таитъ.
LXII.
Въ роскошномъ павиліонѣ, гдѣ отъ зноя
Спасалъ владыку брызгами фонтанъ,
Али полулежалъ; себя покоя,
Лѣниво онъ склонялся на диванъ.
Онъ вождь и кровожадный, и жестокій,
Но старика благочестивый ликъ
Не отражалъ его души пороки;
А предъ собой онъ крови лилъ потоки
И совершать дѣла преступныя привыкъ.
LXIII.
Хотя Гафизъ сказалъ, что увлеченья
Дней юности мирятся съ сѣдиной;
Хотя теосскій бардъ того же мнѣнья,
Но тотъ, кто глухъ къ мольбамъ и черствъ душой,
Кого страданье ближняго не тронетъ,
Тотъ съ тигромъ схожъ по лютости своей;
Кто предъ собою кровь струею гонитъ,
Кто лилъ ее въ дни младости, тотъ тонетъ
Среди кровавыхъ волнъ на склонѣ мрачныхъ дней.
LXIV.
Гарольдъ, разбитый дальнею дорогой,
Въ дворцѣ Али-паши пріютъ нашелъ,
Но скоро блескъ восточнаго чертога,
Гдѣ роскоши воздвигнутъ былъ престолъ,
Ему наскучилъ. Пышности отравы
Веселья губятъ скромную среду;
Душевный миръ тревожатъ эти нравы;
Не радуютъ условныя забавы...
Веселье съ пышностью не могутъ жить въ ладу.
LXV.
Албанцы полудикіе суровы,
Но къ доблести имъ славный путь знакомъ:
Они труды войны нести готовы;
Когда жъ они бѣжали предъ врагомъ?
Ихъ жизнь скромна; они не лицемѣрны;
Надежна дружба ихъ, опасна месть;
Ихъ подвиги и удаль безпримѣрны,
Когда съ вождемъ любимымъ, долгу вѣрны,
Торопятся они съ врагами счеты свесть.
LXVI.
Въ дворцѣ Али, гдѣ къ бою все готово,
Гарольдъ увидѣлъ ихъ; судьбой гонимъ,
Впослѣдствіи онъ ихъ увидѣлъ снова,
Когда случайно въ плѣнъ попался къ нимъ.
Отъ злыхъ людей, въ бѣдѣ, не жди защиты.
Ему же горецъ далъ пріютъ и кровъ,
Гостепріимства чтя законъ забытый;
Порой не такъ гостепріимны бритты,--
Какъ рѣдко намъ отвѣтъ даютъ на сердца зовъ!
LXVII.
Случилось разъ, что Чайльдъ-Гарольда судно
Къ скаламъ Сулійскимъ буря принесла;
Бороться съ моремъ было безразсудно,
Но и въ странѣ, гдѣ царствовала мгла,
Быть можетъ, смерть матросамъ угрожала.
Страшилъ ихъ край коварныхъ дикарей;
Все жъ судно, наконецъ, къ брегамъ пристало,
Гдѣ горцы иностранцевъ любятъ мало,
Встрѣчая, какъ враговъ, непрошенныхъ гостей.
LXVIII.
И что жъ? Ихъ горцы встрѣтили, какъ братья;
Чрезъ скалы и ущелья провели;
Зажгли огонь; ихъ высушили платья;
Чтобъ ихъ согрѣть, вина имъ поднесли
И скромный приготовили имъ ужинъ;
Но, не скупяся, всякій далъ, что могъ;
Такъ поступаетъ тотъ, кто съ правдой друженъ.
Такой примѣръ для эгоистовъ нуженъ:
Краснѣть заставитъ ихъ тотъ нравственный урокъ.
LXIX.
Гарольдъ узналъ, бросая эти горы,
Гдѣ встрѣтилъ онъ и ласку, и привѣтъ,
Что по ущельямъ грабятъ мародеры
И путникамъ сулятъ не мало бѣдъ.
Проводниковъ лихихъ, готовыхъ къ бою,
Онъ нанялъ и направился впередъ...
Оставивъ лѣсъ дремучій за собою,
Простился съ ними онъ, плѣненъ красою
Долинъ Эттоліи, гдѣ Ахелой течетъ.
LXX.
Предъ нимъ заливъ, гдѣ дремлющія волны
Любовно отражаютъ блескъ небесъ;
Заливъ молчитъ; таинственности полный,
Глядится въ немъ вблизи растущій лѣсъ.
Едва скользя по волнамъ, вѣтеръ дышитъ
Той нѣгою, которой Югъ богатъ,
И въ полумглѣ деревья чуть колышетъ.
Здѣсь Чайльдъ-Гарольдъ слова привѣта слышитъ:
Любуясь ночью той, волненьемъ онъ объятъ.
LXXI.
На берегу веселою ватагой
Сидѣли паликары. Вкругъ огни
Бросали свѣтъ. Вина пурпурной влагой,
Окончивъ ужинъ, тѣшились они.
До полночи, подъ яркимъ неба сводомъ,
Ихъ пляска началась. Мечи сложивъ,
Они сомкнулись въ кругъ и полнымъ ходомъ
Пошли плясать; сливаясь съ хороводомъ,
Ихъ пѣсни раздался воинственный мотивъ.
LXXII.
Гарольда не смущали эти нравы;
Невдалекѣ отъ горцевъ находясь,
Слѣдилъ онъ за невинною забавой,
Что поражала грубостью подчасъ.
Движенья паликаровъ были дики;
До плечъ спадали волны ихъ кудрей;
Ихъ взгляды были ярки, смуглы лики,
И походили болѣе на крики,
Чѣмъ на мелодіи, напѣвы дикарей.
1.
Гремятъ барабаны, сраженья суля,
Надеждою духъ храбрецовъ веселя.
Услыша призывъ, иллиріецъ идетъ,
Химарецъ и мрачный лицомъ суліотъ.
2.
Онъ въ бѣломъ хитонѣ и буркѣ своей.
Кто въ схваткѣ съ врагомъ суліота храбрѣй?
Онъ волку и коршуну стадо даритъ
И въ долъ, какъ потокъ со стремнины, бѣжитъ.
3.
Тотъ горецъ, что мститъ за обиды друзьямъ,
Даруетъ ли жизнь побѣжденнымъ врагамъ?
Пощады не будетъ; намъ месть дорога;
Нѣтъ цѣли отраднѣй, чѣмъ сердце врага.
4.
Пещеру покинувъ, съ охотой простясь,
Герой македонецъ нагрянетъ какъ разъ.
Онъ въ шарфѣ багряномъ, что станетъ алѣй
Отъ крови, которой прольется ручей.
5.
Паргасскихъ пиратовъ пріютъ океанъ;
Въ рабовъ обратили они христіанъ;
И сходятъ теперь со своихъ кораблей,
Чтобъ плѣнные съ звономъ сроднились цѣпей.
6.
Богатствъ мнѣ не надо. Что деньги дарятъ
Безсильному, то заберетъ мой булатъ.
Не мало красавицъ умчу за собой;
На плечи ихъ косы спадаютъ волной...
7.
Красою я юныхъ любуюся дѣвъ;
Мнѣ милы ихъ ласки и сладокъ напѣвъ.
Я гусли имъ дамъ, чтобы пѣли онѣ
О томъ, какъ ихъ пали отцы на войнѣ!
8.
Превизы припомните штурмъ и рѣзню!
Все предали мы и мечу, и огню;
Добычу дѣлили, побѣдой гордясь;
Лишь юныхъ красавицъ тамъ кровь не лилась.
9.
Со страхомъ и жалостью тотъ не знакомъ,
Кто въ битву несется за храбрымъ вождемъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ пророка дни славы прошли,
Вождя мы не знали храбрѣй, чѣмъ Али!
10.
Мухтаръ, предводителя доблестный сынъ,
Идетъ во главѣ придунайскихъ дружинъ.
Гяуровъ сомнетъ онъ въ кровавомъ бою:
Имъ вновь не увидѣть отчизну свою!
11.
Селикторъ! вождю ты подай ятаганъ!
Суля намъ сраженье, гремитъ барабанъ.
Мы въ горы вернемся съ побѣднымъ вѣнкомъ,
Иль больше домой никогда не придемъ!
LXXIII.
Эллада, прежней доблести могила,
Хоть пала ты, тебя безсмертье ждетъ;
Ты велика, хотя давно почила!
Съ твоихъ дѣтей кто свергнетъ рабства гнетъ?
Не встанутъ тѣ, что пали въ Ѳермопилахъ,
Что храбро на смерть шли, свой край любя.
Гдѣ тотъ герой, что подражать имъ въ силахъ?
Эллада! спятъ они въ своихъ могилахъ.
Изъ царства вѣчной тьмы кто жъ вызоветъ тебя?
LXXIV.
Могло ль тебѣ присниться, духъ свободы,
Когда ты шелъ за Ѳразибуломъ вслѣдъ,
Что Аттики отважные народы
Дивить своимъ позоромъ будутъ свѣтъ?
Не грозные тираны ими правятъ,
А каждый турокъ видитъ въ нихъ рабовъ.
Не сбросить имъ тѣ цѣпи, что ихъ давятъ,
Всю жизнь оковы рабства ихъ безславятъ,
И греки не разятъ, а лишь клянутъ враговъ.
LXXV.
Они не тѣ, хоть сохранили годы
Имъ прежній типъ. Глядя на блескъ ихъ глазъ,
Подумаешь, что свѣтлый духъ свободы,
Какъ въ оны дни, въ нихъ, теплясь, не угасъ.
Инымъ все снится отблескъ прежней славы,
Но ждутъ они, что ихъ спасутъ отъ ранъ
И бѣдствій чужеземныя державы,
А сами не стремятся въ бой кровавый,
Чтобъ вычеркнуть свой край изъ списка павшихъ странъ.
LXXVI.
Сыны рабовъ! не знаете вы, что ли,
Что плѣнные оковы сами рвутъ,
Когда ихъ вдохновляетъ голосъ воли?
Ни Франція, ни Русь васъ не спасутъ.
Пусть будетъ смятъ вашъ врагъ, а все лучами
Свобода не порадуетъ вашъ взоръ.
Илотовъ тѣни! бросьтесь въ сѣчу сами!
Ярмо свое мѣняя, съ славы днями
Вы не сроднитесь вновь и вашъ удѣлъ -- позоръ!
LXXVII.
Быть можетъ, вновь тѣ области, гдѣ нынѣ
Царитъ Аллахъ, къ гяурамъ перейдутъ;
Быть можетъ, мусульманскія твердыни
Предъ мощью христіанъ, какъ встарь, падутъ;
Быть можетъ, вагабиты съ силой новой
Зальютъ рѣкой кровавою Востокъ,
Но никогда свободы свѣточъ снова
Не озаритъ страну, что рокъ суровый
На долю рабскую, изъ вѣка въ вѣкъ, обрекъ.
LXXVIII.
Ликуютъ греки: близится то время,
Когда они, прощаяся со зломъ,
Готовятся грѣховъ умалить бремя
Молитвой, покаяньемъ и постомъ.
Веселью предаются, безъ опаски,
Предъ тѣмъ они, не зная грустныхъ думъ;
Тогда разрѣшены пиры и пляски;
Вездѣ снуютъ въ костюмахъ странныхъ маски,
И карнавалъ царитъ, сливая съ блескомъ шумъ.
LXXIX.
Хоть сталъ мечетью храмъ святой Софіи
И Магометъ святыни осквернилъ,
Стамбулъ, столица древней Византіи,
Веселья полнъ. Былое грекъ забылъ
(Опять я грусти полнъ). Хоть никогда я
Такого оживленья не видалъ,
Какъ на Босфорѣ, все жъ веселье края
Мнѣ напускнымъ казалось: слухъ лаская,
Былой свободы гимнъ тамъ больше не звучалъ.
LXXX.
Какъ берегъ оживленъ толпой шумливой!
Не умолкая, пѣсни тамъ звучатъ.
Ударамъ веселъ вторятъ ихъ мотивы
И раздаются съ плескомъ моря въ ладъ.
Царицы волнъ сіяетъ отблескъ нѣжный;
Когда жъ, скользя чуть слышно по волнамъ,
Рябитъ морскую гладь зефиръ прибрежный,--
Дробится лунный свѣтъ въ волнѣ мятежной,
Которая его уноситъ къ берегамъ.
LXXXI.
Скользятъ по волнамъ лодки; пляшутъ дѣвы
На берегу; отрадна и легка
Такая ночь. Какъ страстны ихъ напѣвы!
Горятъ ихъ очи; руку жметъ рука...
Въ дни юности, въ вѣнки сплетая розы,
Любовь живитъ и сладко грѣетъ насъ;
Ни циникъ, ни философъ съ силой грезы
Борьбу вести не могутъ; сушитъ слезы
И можетъ насъ съ судьбой мирить блаженства часъ.
LXXXII.
Не всѣ, однако жъ, общимъ оживленьемъ
Довольны. Грусть на лицахъ ихъ видна;
Не ихъ ли безполезнымъ сожалѣньямъ
Уныло вторитъ ропотомъ волна?
Имъ больно, что веселію объятья
Открыли греки; радости печать
На лицахъ гражданъ будитъ ихъ проклятья;
Тоской убиты, праздничное платье
Хотѣли бы они на саванъ промѣнять.
LXXXIII.
Такъ мыслитъ вѣрный сынъ родного края
(А много ль ихъ въ Элладѣ мы начтемъ?)
Не станетъ патріотъ, къ войнѣ взывая,
Мечтать о мирѣ, ползая рабомъ;
И, мечъ смѣнивъ на плугъ, не станетъ шею
Подъ игомъ гнуть. Всѣхъ меньше любитъ тотъ
Отчизну, кто обласканъ больше ею.
Вы жалки, греки! Славою своею
Васъ длинный предковъ рядъ позоритъ и гнететъ.
LXXXIV.
Когда Эпаминондъ родится новый,
Когда спартанцы встанутъ изъ могилъ,
Когда Аѳинъ блеснетъ вѣнокъ лавровый
И гражданъ, полныхъ доблести и силъ,
Гречанки вскормятъ вновь,-- тогда Эллада,
Но лишь тогда, воскреснетъ. Надъ страной,
Чтобъ дать ей мощь, вѣкамъ промчаться надо;
Ее жъ мгновенье губитъ. Лишь плеяда
Столѣтій верхъ беретъ надъ гнѣвною судьбой.
LXXXV.
А все прекрасна ты, хоть горемъ смята,
Страна боговъ и равныхъ имъ мужей!
Ты зеленью роскошною богата;
Снѣгъ горъ твоихъ отъ солнечныхъ лучей
Не таетъ; ты -- любимица природы;
Но алтари и храмы прежнихъ лѣтъ
Разрушены: ихъ въ прахъ повергли годы.
Такъ гибнетъ то, что создаютъ народы;
Вѣка лишь доблести стереть не могутъ слѣдъ.
LXXXVI.
Кой-гдѣ стоитъ колонна одиноко;
Она судьбу своихъ сестеръ клянетъ;
Минервы храмъ, что палъ по волѣ рока,
Съ Колоннскихъ скалъ глядится въ лонѣ водъ.
На всемъ здѣсь отпечатокъ разрушенья;
Вотъ передъ вами рядъ могильныхъ плитъ,
Что отъ вѣковъ спаслись,-- не отъ забвенья.
Порою иностранецъ, полнъ волненья,
Оглядывая ихъ, какъ я, имъ вздохъ даритъ.
LXXXVII.
А все здѣсь небо сине; блещутъ нивы;
Дубравы нѣгой полны; воздухъ чистъ;
Какъ въ дни Минервы, зрѣютъ здѣсь оливы,
И пчелъ Гимета сладкій медъ душистъ;
Унылъ и дикъ, какъ прежде, видъ ущелій,
Но Фебъ поля лучами золотитъ,
И бѣлоснѣженъ мраморъ горъ Мендели;
Искусство, воля, слава отлетѣли,
Природа лишь одна не измѣнила видъ.
LXXXVIII.
Въ Элладѣ все свѣтло и величаво,
И сказки музъ для насъ не сказки тамъ,
Гдѣ каждый камень дышитъ прежней славой
И вѣсть о ней передаетъ вѣкамъ.
Поля сраженій, горы и долины
Смѣются надъ теченьемъ грозныхъ лѣтъ,
Что превращаютъ храмины въ руины;
Прошли вѣка разрушены Аѳины,
А Мараѳонскій долъ дивитъ, какъ прежде, свѣтъ.
LXXXIX.
Все тотъ же онъ, лишь пахарь измѣнился:
Въ ту землю онъ рабомъ вонзаетъ плугъ;
Какъ въ дни былые, съ нею лавръ сроднился;
Ее, какъ встарь, лучами грѣетъ югъ;
Но иностранца стала достоянье
Земля, гдѣ передъ греками -главу
Склонили персы; живы тѣ преданья!
При словѣ: Мараѳонъ -- воспоминанья
Намъ представляютъ тѣнь былого на яву.
ХС.
Войска схватились; длится бой кровавый;
Мидянинъ лукъ бросаетъ и колчанъ,
За нимъ несется грекъ, покрытый славой,
И смерть за нимъ летитъ, какъ ураганъ.
Какой трофей оставили намъ годы
Въ странѣ, гдѣ слезы Азія лила,
Гдѣ озарилъ Элладу блескъ свободы?
Нѣмыхъ гробницъ разрушенные своды,
Обломки урнъ,-- вотъ все, что лѣтъ скрывала мгла.
XCI.
А все жъ весь міръ святыя чтитъ преданья;
Страну побѣдъ и пѣсенъ какъ забыть?
Все вѣтра іонійскаго дыханье
Къ ней пилигримовъ будетъ приводить.
Разсказы о величіи Эллады
И юноши, и старца тѣшатъ слухъ;
Священнымъ пѣснямъ Музы и Паллады
Мудрецъ внимаетъ съ свѣтлою отрадой,
Онѣ жъ, даря восторгъ, пѣвца возносятъ духъ.
ХСІІ.
Кто счастливъ, кто любимъ въ отчизнѣ дальней,
Пусть рвется къ ней; но тотъ, чья ноетъ грудь,
Кто одинокъ и думой смятъ печальной,
Тотъ въ Грецію направить долженъ путь:
Унынью вторятъ грустныя картины,
Что путникъ каждый мигъ встрѣчаетъ тамъ;
Страдальцу милы мрачныя руины,
Не вспомнитъ онъ о родинѣ съ кручиной,
Глядя на Мараѳонъ иль на Дельфійскій храмъ.
XCIII.
На этотъ край священный бросимъ взгляды,
Но пощадимъ остатки прежнихъ дней;
И такъ онъ былъ ограбленъ безъ пощады,--
Не осквернимъ забытыхъ алтарей!
Мы чтить должны, что было прежде чтимо,
Чтобъ темнаго не наложить пятна
На родину. Пройдемъ со вздохомъ мимо
И пусть въ странѣ, гдѣ съ дѣтства все любимо,
Проходитъ наша жизнь, и чаръ, и грезъ полна.
ХСІV.
И я, въ часы досуга пѣсню эту
Сложившій, буду скоро позабытъ!
Безъ боя уступаю лавръ поэту,
Что голосъ мой побѣдно заглушитъ.
Когда судьба нещадною рукою
Сгубила тѣхъ, чьихъ жаждалъ я похвалъ,
Меня не тронешь лаской иль хулою,
Ухаживать зачѣмъ мнѣ за толпою,
Когда, осиротѣвъ, я одинокимъ сталъ?
ХСV.
Меня любя, и ты навѣкъ почила,
О юная подруга юныхъ дней!
Ты мнѣ одна, одна не измѣнила,
Я жъ недостоинъ былъ любви твоей.
Погибла ты, зачѣмъ же дни влачу я?
Зачѣмъ узналъ я счастье и любовь?
О нихъ лишь вспоминать могу, тоскуя.
Зачѣмъ вернулся я, бѣды не чуя,
Когда, гонимъ судьбой, уѣхать долженъ вновь?
ХСVІ.
Подруга незабвенная! мнѣ больно
О свѣтлыхъ дняхъ блаженства вспоминать,
А къ прошлому несется мысль невольно
И на чело кладетъ тоски печать.
Все у меня взяла, что взять лишь можетъ
Нѣмая смерть. Она сгубила всѣхъ,
Кого любилъ я въ жизни. Не поможетъ
Отчаянье. Она удары множитъ,
И въ жизни для меня нѣтъ болѣе утѣхъ.
ХСVІІ.
Ужель толпы ничтожные восторги
Я буду раздѣлять, сроднившись съ ней,
Иль ночи проводить средь шумныхъ оргій,
Гдѣ уязвляетъ душу смѣхъ гостей?
Но въ силахъ ли веселость безъ причины
Похоронить слѣды душевныхъ грозъ?
Мертвящій смѣхъ не можетъ скрыть кручины;
Онъ только на лицѣ чертитъ морщины,
Гдѣ потекутъ потомъ струи горючихъ слезъ.
ХСVІІІ.
Что старости такъ отягчаетъ бремя,
Морщины углубляя на челѣ?
Сознанье, что друзей сгубило время,
Что одинокъ страдалецъ на землѣ.
Узнавъ всѣ жизни бѣды и невзгоды,
Покорно я склоняюсь предъ судьбой.
Моихъ друзей могилы скрыли своды;
Такъ каньте жъ въ вѣчность, тягостные годы,
Что муки старости сплели съ моей весной!
Павелъ Козловъ.