I.
"Въ людскихъ дѣлахъ бываетъ иногда
Прилива часъ"... всѣ помнитъ окончанье (*).
Мы-это знали многія года,
Хоть рѣдко, несмотря на все старанье,
Улавливать могли тотъ самый часъ.
Но все на свѣтѣ къ лучшему для насъ:
Начало дѣлъ всегда бываетъ скучно,
Потомъ кончаемъ ихъ благополучно.
(*) Шекспиръ въ Юліи Цезарѣ (актъ IV, сцена )
II.
И въ жизни женщинъ тоже есть приливъ,
Въ него попавъ, зайдемъ Богъ вѣсть куда мы.
Гдѣ тотъ морякъ, который уловивъ
Теченіе капризной мысли дамы,
Могъ указать намъ безопасный путь?
Мы не привыкли думать какъ нибудь,
Въ насъ страсть передъ разсудкомъ нашимъ гнется,
А женщина вся сердцу отдается...
III.
А между тѣмъ капризная жена,
Прекрасная и съ волей неизмѣнной,
Готовая -- боится ль жертвъ она?--
Пожертвовать и трономъ и вселенной,
Готовая луну съ небесъ сорвать,
Чтобъ только страсть могли съ ней раздѣлять,--
Опасна всѣмъ, какъ порожденье ада,
Но ей душа всегда отдаться рада.
IV.
Отъ честолюбцевъ міръ дрожалъ кругомъ
И троны потрясенные дрожали,
Но если страсть свершала тотъ погромъ,
Мы ей скорѣй за это извиняли.
Антоній намъ съ хорошей стороны
Извѣстенъ сталъ не какъ герой войны,
И Акціумъ, потерянный для ложа
Царицы Клеопатры, намъ дороже.
V.
Жаль, что тогда ихъ юность отцвѣла:
Вѣдь молодость на траты не скупится --
Богатства, царства -- все бы отдала...
Когда мнѣ въ первый разъ пришлось влюбиться,
Я отдалъ все, что только могъ отдать,
Я отдалъ сердце: царствомъ могъ назвать
Я чувства первыя,-- всѣ царства въ свѣтѣ
Не возвратятъ теперь мнѣ чувства эти.
VI.
Любовью первой юность хороша.
Тотъ, кто любилъ однажды, это знаетъ
И каждый можетъ думать не грѣша,
Что первыхъ чувствъ намъ жизнь не возвращаетъ.
Богъ есть -- любовь, сама любовь есть Богъ,
Иль имъ была, когда еще тревогѣ,
Грѣховъ и слезъ земля не испытала,
Когда любовь одна въ ней управляла.
VII.
Героя мы оставили давно,
Читатели, въ опасномъ положеньи,
Гдѣ ждать ему, казалось, мудрено
Отъ грознаго Султана снисхожденья.
За грѣхъ такой простить едва ли онъ,
Какъ мудрый стоикъ, римлянинъ Катонъ,
Который уступилъ свою супругу --
Гортензію, пріятелю и другу.
VIII.
Вина Гюльбея каждому ясна,
Я въ этомъ сознаюсь и сожалѣю,
И какъ она виновна и грѣшна,
Скрывать я не хочу я не умѣю,
Надъ ней ума была безсильна власть,
А страсть сильна, клокочущая страсть...
Притомъ султанъ былъ старъ и дряхлъ, къ тому же
Двѣ тысячи наложницъ ость у мужа!...
IX.
При строгомъ вычисленіи придемъ,
Поставивъ въ рядъ года ея султана,--
Мы къ выводу совсѣмъ иному въ томъ:
Бездѣлье жонъ доводитъ до обмана.
Вѣдь если мужъ всѣхъ ихъ равно ласкалъ
И поровну любовью награждалъ,
То, вѣроятно, позже или раньше --
Не забывалъ супругъ и о султаншѣ.
X.
Извѣстно намъ, какъ говорятъ молва,
Что женщины стоятъ съ особымъ рвеньемъ
За власть и за законныя права
И дорожать всегда своимъ владѣньемъ.
Процессы ихъ, преслѣдовали насъ
Съ трибунъ судовъ уже не первый разъ,
Когда онѣ лишь только замѣчали,
Что ихъ права другія раздѣляли,
XI.
Что водится межь женщинъ нашихъ странъ,
То, принимая меньшіе размѣры,
Бываетъ и у женщинъ мусульманъ,
И можемъ указать мы на примѣры:
Язычницы умѣютъ точно, такъ
Отстаивать нарушенный свой бракъ
И ревность жонъ знакома разнымъ странамъ
И туркамъ злымъ, и добрымъ англичанамъ.
XII.
Къ тому жь Гюльбея пылкая была
Четвертою женою у владыки...
Въ полигаміи очень много зла,
Отъ многоженства бѣдствія велики:
Вѣдь скромный мужъ доволенъ и одной
Подругою покорной и женой,
И у него, какъ у сыновъ востока,
Супружеское ложе не широко.
XIII.
Султанъ, гроза земли своей, пока
Не сдѣлался добычею гробницы,
И не попалъ на ужинъ червяка
(Цари земли и гордыя царицы
Той участи не могутъ избѣжать),
Султанъ въ тотъ часъ былъ вправѣ ожидать,
Что будетъ встрѣченъ въ спальнѣ неизбѣжно
Своей женой и ласково, и нѣжно.
XIV.
Но ласки женщинъ нужно различать.
Когда онѣ притворны и бездушны,
Тогда мы ихъ умѣемъ принимать
И къ нѣжностямъ холоднымъ равнодушны,
Какъ къ женской шляпкѣ, сброшенной съ волосъ,
И намъ цѣнить ихъ столько же пришлось
Какъ это головное украшенье...
Намъ не такія дороги движенья!..
XV.
Невинный трепетъ, съ красною стада,
Восторга робость, скрытое желанье!..
Вотъ чѣмъ плѣняетъ женщина всегда
И поднимаетъ насъ до обожанія;
Вотъ истинный любви ея залогъ
Безъ бѣшеныхъ порывовъ и тревогъ...
Въ любви не нужно,-- думалъ такъ давно я,--
Излишество и холода, и зноя.
XVI.
Чрезмѣрный жаръ, когда не ложенъ онъ,
Не въ состояньи долго продолжаться,
И даже тотъ, кто молодъ и влюбленъ,
Ему не долженъ очень довѣряться,
Какъ векселю невѣрному. Затѣмъ
Могу сказать холоднымъ дамамъ всѣмъ.
Что женщина съ холодною натурой
Мнѣ кажется всегда огромной дурой.
XVII.
Мы холода не можемъ имъ простить.
Намъ нравятся ихъ жаркія признанья,
Ихъ страстный шопотъ любимъ мы ловить,
Хотя бы въ нихъ встрѣчали изваянье
Изъ льдины нашей сѣверной зимы...
Нѣтъ, нѣтъ, въ любви девизомъ взяли мы:
"Medio tu (Горація слова тѣ)
Tutissimus ibis". Здѣсь "tu" не кстати,
XVIII.
Его включилъ я только для стиха,
Цитату выставляя для примѣра.
При томъ,-- винюсь,-- послѣдняя строка
Написана безъ всякаго размѣра
И хуже строчки сдѣлать я не могъ,
Но сдѣлай переводъ двухъ этихъ строкъ,
Читатель мой, и, знаю я, тогда ты
Проникнешься моралью той цитаты.
XIX.
Вошла ли въ роль султанская жена,
И какъ вошла -- мнѣ неизвѣстно это:
Удача всюду женщинѣ нужна --
Въ дѣлахъ любви и въ дѣлѣ туалета.
Притомъ же всѣ привыкли въ мірѣ лгать:
Лгутъ женщины, стараясь насъ плѣнять,
Лжемъ сами мы, но это не тревожитъ
И никогда любви мѣшать не можетъ:
XX.
Оставимъ спать высокую чету,
Постель не тронъ, пусть спятъ они покойно,
Вкушая въ сновидѣньѣ на лету
Все, что названья радости достойно.
Не весело терять намъ милый сонъ,
И человѣкъ бываетъ утомленъ
Не отъ большихъ волненій и напастей,
Но отъ вседневныхъ, маленькихъ несчастій.
XXI.
Возня съ капризной, нервною женой,
Кредиторы, долговъ большихъ итоги,
Ребенокъ кривоногій, песъ больной,
Любимый конь, себѣ сломавшій ноги,
Сварливая старуха, ни гроша,
Не давшая предъ смертью ,чуть дыша,--
Все это пустяками мы считали,
Но эти пустяки насъ огорчали.
XXII.
Философъ я. Чортъ всѣхъ бы ихъ побралъ --
Долги, мужчинъ,-- я женщинъ исключаю,--
Такимъ проклятьемъ желчь я усмирялъ,
Я легче съ нимъ несчастіе встрѣчаю
И мыслямъ всей душою предаюсь;
Но что такое мысль, душа? Боюсь
Въ подобные вопросы углубляться...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXIII.
Проклятіе полезно для меня,
Какъ чтеніе той книги ужь не новой,
Гдѣ, преисполненъ гнѣвнаго огня,
Ты, Аѳанасій, мудрый и суровый,
Такъ страшно клялъ упавшаго врага!
Намъ эта книга очень дорога.
Какъ радуги явленье на лазури
Во время лѣта послѣ сильной бури.
XXIV.
Супруги спятъ иль спитъ одинъ супругъ...
Какъ тянутся для женъ невѣрныхъ ночи!
Онѣ не спятъ и мечутся вокругъ,
И утра ждутъ безсонныя ихъ очи,
Однимъ желаньемъ пламеннымъ горя:
Когда на небѣ явится заря...
Имъ хочется скорѣе дня дождаться
И мужа разбудить онѣ боятся.,
XXV.
Подобныхъ женъ мужъ видѣлъ не одинъ.
Встрѣчаются онѣ и въ бѣдной хатѣ,
Ихъ прикрывалъ и пышный балдахинъ,
Гдѣ въ простыняхъ рѣзной своей кровати
Онѣ лежатъ, какъ "съ неба павшій снѣгъ"...
Да, бракъ -- игра случайности въ нашъ вѣкъ.
Женѣ султана и простолюдина
Равно знакомы горе и кручина.
XXVI.
Въ своемъ нарядѣ женскомъ Донъ-Жуанъ
Стоялъ смѣшавшись съ дѣвами гарема.
Но вотъ толпѣ рукой махнулъ султанъ,
Она, склонясь почтительно и нѣмо,
По галлереямъ двинулась въ сераль,
Гдѣ, скрывъ свои желанья и печаль,
Прекрасныя созданія толпились
И въ ихъ груди сердца, какъ птички, бились.
XXVII.
Одинъ тиранъ мечтать о томъ любилъ,
Что если бъ міръ съ одной былъ головою,
Онъ разомъ эту бъ голову срубилъ,
А я -- былъ занятъ думою иною.
Она капризна также, но чиста:
Когда бъ одни румяные уста
Всѣ женщины могли имѣть, тобъ, млѣя,
Поцаловалъ ихъ разомъ на землѣ я.
XXVIII.
Счастливая Бріаре! Если ты,
Имѣя столько рукъ и ногъ, могла бы
И въ остальномъ для полной красоты
Развиться также!... Впрочемъ, слишкомъ слабы
Мы предъ невѣстою Титана и притомъ
По Патагоніи скитаться не пойдемъ,
А возвратимся къ нашимъ лиллипутамъ,
Къ роману ихъ и ихъ любовнымъ путамъ!
XXIX.
И вотъ, въ толпѣ прекрасныхъ одалыкъ
По знаку Донъ-Жуанъ сталъ удаляться,
Но такъ какъ онъ стѣсняться не привыкъ,
То мимоходомъ началъ любоваться
(Онъ въ Англіи за этотъ же скандалъ
На вѣрно бъ строгой таксѣ подлежалъ)
Ихъ тальями, открытыми плечами
И жаркими, блестящими очами.
XXX.
Но все жь онъ роль свою не забывалъ...
Они идутъ скользя по корридорамъ,
Переходя изъ зала въ новый залъ
И евнухи спѣшатъ вослѣдъ дозоромъ,
А впереди старуха ихъ ведетъ
Начальницей, исполненной заботъ...
Ея боялись всѣ и трепетали
И "матерью" всѣ дѣвы называли.
XXXI.
Могла ль назваться "матерью" она,
Могли ль тѣ дѣвы "дѣвами" назваться --
Не знаю я; исторія должна
За истину подобную ручаться,
Но въ этомъ насъ увѣрить безъ хлопотъ
Иль Дмитрій Кантемиръ (*), или Де-Тоттъ (**);
Старуха та за дѣвами слѣдила,
Ихъ нравственность и чистоту хранила.
(*) Дмитрій Кантемиръ, молдавскій князь, котораго сочиненіе "Возвеличеніе и паденіе оттоманской имперіи" было переведено на англійскій языкъ.
(**) De-Tott. Memoire of the state ot the Turkish Empire. 1785.
XXXII.
Хорошая обязанность! Мужчинъ
При должности такой не полагалось,
Ей только помогалъ султанъ одинъ,
Да стѣны, гдѣ ихъ юность сберегалась.
Посредствомъ стражи, крѣпости замковъ
Той спертой жизни холодъ былъ таковъ,
Какъ въ кельяхъ бѣдныхъ узницъ заточенныхъ,
Гдѣ много есть страстей, но затаенныхъ,
XXXIII.
Гдѣ ханжество одинъ для нихъ исходъ...
И такъ, восточныхъ женщинъ вереница
Красивой, стройной поступью идетъ
И каждая прекрасна, какъ царица,
Задумчива и дѣвственна на видъ!..
Такъ иногда по озеру скользитъ
Въ его струяхъ, купаясь и бѣлѣя,
Душистая и нѣжная лилея.
XXXIV.
Когда жь онѣ вступили въ свой гаремъ,
То, словно обитатели Бедлама (*),
На волю убѣжавшіе совсѣмъ,
Какъ женщины, разбившія упрямо
Свои оковы, начали онѣ
Пѣть и плясать и прыгать въ тишинѣ,
И каждая веселью отдавалась,
Болтала безъ умолку и смѣялась.
(*) Домъ умалишенныхъ.
XXXV.
Болталъ о гостьѣ новой ихъ кружокъ,
И каждая подругу осмотрѣла,
Дивясь, что нѣтъ въ ушахъ серегъ,
Что платье не къ лицу она надѣла.
Однимъ она казалась молодой,
Другимъ же нѣтъ,-- и ростъ ея мужской
Замѣтили, хоть многія желали,
Чтобъ въ ней во всемъ мужчину отыскали.
XXXVI.
Но согласились всѣ въ томъ, что она
Прекрасна и изящна, какъ картинка,
Свѣжа и превосходно сложена,
Ну словомъ, настоящая грузинка:
"Такихъ невольницъ", начали шептать,
"Опасно для Гюльбеи покупать:
Вѣдь охладѣть султанъ къ супругѣ можетъ
И ей тогда и власть и тронъ, предложить".
XXXVII.
Но вотъ что можетъ очень удивить:
Когда онѣ подругу осмотрѣли,
Въ ней прелести успѣли оцѣнить,
И зависти нисколько не имѣли,
А въ случаяхъ такихъ прекрасный полъ
Всегда завистливъ дѣлался и золъ,
И новую красавицу едва ли
Безъ тайной злобы женщины встрѣчали.
XXXVIII.
Хоть ревность и знакома имъ была,
Какъ вообще всѣмъ женщинамъ на свѣтѣ,
Но склонность ихъ особая влекла
Къ подругѣ незнакомой. Чувства эти
Мы магнетизмомъ можемъ объяснять,
Мы можемъ дьяволизмомъ ихъ назвать:
Иль чѣмъ нибудь другимъ, какъ вамъ угодно:
Пусть каждый разсуждаетъ здѣсь свободно.
XXXIX.
И такъ, къ подругѣ новой той порой
Въ нихъ чувство нѣжной дружбы пробудилось;
Хотѣлось имъ считать ее сестрой,
А у иныхъ желаніе явилось,
Чтобъ былъ у нихъ такой же точно братъ,
И на него бъ -- побьюсь я объ закладъ
Красавицы гарема безъ печали,
Всѣхъ падишаховъ въ мірѣ промѣняли.
XL.
Особенно плѣнились ею три;
То -- Катинька, Дуду и съ ними Лола;
Прекрасныя, какъ алыхъ три зари,
Тѣ женщины, при общемъ сходствѣ пола,
Между собой не сходны были... Нѣтъ!...
Все разное: сложенье, кожи цвѣтъ...
Лѣта и ростъ. Въ одномъ онѣ равнялись,
Что разомъ къ новой гостьѣ привязалась....
XLI.
Какъ Индія, горяча и смугла
Красавица, что Лолой называлась;
Грузинка Катя рѣзвая бѣла,
Глазами голубыми отличалась
И ножками... подобныхъ не найду,
Но всѣхъ скорѣй свела бъ съ ума Дуду,--
Когда она на ложѣ возлежала
И нѣгою и томностью плѣняла.
XLII.
Съ Венерой спящей сходство было въ ней,
Но каждый сна бъ, я думаю, лишился
Когда бъ увидѣлъ жаръ ея очей:
Самъ Фидіасъ предъ ней бы преклонился.
Хотя быть можетъ нѣсколько полна
Казалась бы художнику она,
Но все-таки она была прекрасна
И осуждать въ ней что нибудь -- опасно.
XLIII.
Нѣтъ живости особенной въ Дуду,
Но вся она казалась утромъ мая
(Иного я сравненья не найду),
И томностью своею привлекая.
Глаза безъ блеска манятъ... Я бъ сказалъ:
Такъ, оставляя хладный пьедесталъ,
Пигмаліона статуя явилась
И въ женщину живую обратилась.
XLIII.
-- "А какъ,-- спросила Лола,-- васъ зовутъ?
-- "Жуанною".-- "А изъ какого края?"
-- "Испанка я".-- "Испанцы гдѣ жь живутъ?"
Спросила Катя; Катю поправляя,
Сказала Лола: "Какъ тебѣ не грѣхъ
Не знать о томъ! Вѣдь это, просто, смѣхъ!
Испанія -- есть островъ. Онъ... примѣромъ...
Лежитъ между Египтомъ и Танжеромъ".
XLV.
Дуду, не отвѣчая, подошла
И сѣвши близь Жуанны, тихо стала
Играть ея кудрями, начала
Перебирать подруги покрывало,
Какъ будто сожалѣя, что она
Чужой толпой теперь окружена,
Родимыхъ мѣстъ, друзей своихъ лишилась
И въ незнакомомъ мѣстѣ очутилась.
XLVI.
Межъ тѣмъ "мать дѣвъ" красавицъ спать зоветъ:
-- "Мнѣ кажется, пора вамъ спать ложиться".
Потомъ пошла къ Жуаннѣ: "Вашъ приходъ
Такъ неожиданъ былъ,-- распорядиться
Я не могла, постели ни одной
Здѣсь лишней нѣтъ,-- вы ляжете со мной,
А завтра утромъ будетъ все готово..."
Тутъ Лола поспѣшила вставить слово:
XLVII.
-- "Мамаша, нѣтъ, намъ нужно васъ беречь!
Зачѣмъ же ей вы будете стѣсняться?
Вѣдь и со мной Жуанна можетъ лечь
И намъ удобно вмѣстѣ помѣщаться...
Не надо, чтобъ у васъ она спала..."
Но Катя Лолу тутъ же прервала,
Замѣтивъ ей, что у нея есть тоже
Къ старухѣ состраданіе и ложе.
XLVIII.
-- "Къ тому жь я спать и не люблю одна!
-- "А почему?" ворчитъ старуха Катѣ.
-- "Да я большой трусихой рождена:
Все вижу привидѣнья у кровати,
И по ночамъ являются ко мнѣ
То гяуры, то лѣшіе во снѣ"...
-- "Ну, ваши сны, могу сказать, заранѣ,
"Пожалуй, не дадутъ уснуть Жуаннѣ.
XLIX.
"Вы, Лола, спать отправитесь однѣ,
Вы, Катенька, однѣ ложитесь тоже
И я хочу,-- не возражайте мнѣ --
Жуанну положить къ Дуду на ложе:
Она скромна, не вздумаетъ болтать
И никому не помѣшаетъ спать..."
Что скажете, дитя мое?" На это
Дуду (вотъ скромность!) не дала отвѣта,
L.
Но "мать" поцаловала между глазъ,
Подругъ поцаловала въ обѣ щеки
И, всѣмъ имъ молчаливо поклонясь
(Не знаютъ реверансовъ на востокѣ),
Она Жуанну за руку беретъ
И указать постель свою ведетъ,
На что подруги съ завистью смотрѣли,
Но при старухѣ злость сорвать не смѣли.
LI.
Онѣ идутъ. Вотъ комната (она
Зовется по турецки одой). въ залѣ,
Гдѣ роскошь очень пышная видна,
Вдоль стѣнъ кровати женскія стояли.
Тамъ было все, что и спальнѣ быть должно,--
Тамъ не было одной лишь вещи... но
Даже ей подруги обладали,--
Когда бы хорошенько поискали.
LII.
Я ужь сказалъ, Дуду была мила.
Въ ней блеска нѣтъ, но много обаянья,
И правильность лица ея могла
Смутить: такъ строго было очертанье...
Тѣ мягкія и нѣжныя черты
Полны неуловимой красоты:
Они порой художника тревожатъ,
Но не всегда ихъ передать онъ можетъ...
LIII.
Была картиной ясною она,
Гдѣ все -- покой, любовь, отдохновенье;
Въ ней радость, какъ у многихъ, не шумна,
Ей не понятны страстныя движенья...
Я страстные порывы испыталъ,
Морскія бури, бурныхъ женъ видалъ,
Но моряки не такъ еще несчастны,
Какъ тѣ мужья, которыхъ жены страстны.
LIV.
Знакомы ей лишь свѣтлыя мечты,
Невинностью она благоухала
И собственной блестящей красоты
Въ семнадцать лѣтъ еще не сознавала.
Ей все равно: смугла она иль нѣтъ,
Къ лицу ли ей то платье, этотъ цвѣтъ,
Блондинкою, брюнеткой ли считалась...
Дуду собой совсѣмъ не занималась --
LV.
И потому была такъ хороша,
Какъ, напримѣръ, дни золотого вѣка,
(Его зовутъ такъ, въ истинѣ грѣша:
Еще не вѣдомъ былъ для человѣка
Такой металлъ въ тѣ древніе года;
Иной металлъ извѣстенъ былъ тогда,
Хотя никто, не исключая чорта,
Не могъ сказать, какого онъ былъ сорта.
LVI.
Онъ изъ "коринѳской бронзы" состоялъ,
Гдѣ смѣсь была металловъ разнородныхъ;
Но это только я предполагалъ).
Отъ отступленій, къ дѣлу не пригодныхъ,
Отдѣлаться не могъ я никогда.
Мнѣ этотъ грѣхъ простите, господа!
Простили? Нѣтъ? Мнѣ все равно. Я буду
Свободно исполнять свою причуду.
LVII.
Но все жь пора приняться за разсказъ.
Дуду съ Жуанной спальню обходила
И объясняла все безъ лишнихъ фразъ,
А впрочемъ, толковала очень мило.
Мнѣ въ голову сравненіе пришло,
Хоть пошлое, но выскажу на зло:
Безмолвіе жены неговорливой
Могу сравнить съ грозою молчаливой.
LVIII.
Съ ней говоря (я выражаюсь съ ней,
Но, какъ Дуду, не нахожусь въ обманѣ),
Спѣшила объяснить она скорѣй
Обычаи восточные Жуаннѣ
И строгій цѣломудренный законъ
Для дѣвственныхъ и сверхкомплектныхъ женъ:
Чѣмъ болѣе красавицъ есть въ гаремѣ,
Тѣмъ строже наблюдается за всѣми.
LIX.
Рѣчь поцалуемъ кончила Дуду.
Дуду любила очень цаловаться.
Кто жь поцалуй считаетъ за бѣду,
Когда онъ чистымъ можетъ называться?
"Очаровать" риѳмуется съ "лобзать",
И это въ жизни можемъ мы встрѣчать.
Дай Богъ, чтобъ только не было печали
И мы дурныхъ послѣдствій не встрѣчали.
LX.
Незнанія невиннаго полна,
Тогда Дуду рѣшилась раздѣваться,
Что очень скоро сдѣлала она:
Не нравилось ей много наряжаться.
Хотя Дуду смотрѣла иногда
И въ зеркало,-- во такъ въ струяхъ пруда
Увидѣвши свое изображенье,
Павлинъ приходитъ часто въ удивленье.
LXI.
Дуду раздѣлась скоро, но сперва
Жуаннѣ предложила всѣ услуги,
Жуанна же, краснѣя (какова?),
Не приняла услугъ своей подруги,
Но дорого ей стоилъ тотъ отказъ:
Проклятыми булавками сейчасъ
Жуанна исколола обѣ руки...
Придуманы булавки къ нашей мукѣ!...
LXII.
Онѣ изъ женщинъ дѣлаютъ ежа,
Такъ что до нихъ коснуться невозможно...
О, юноши! руками дорожа,
Себя ведите очень осторожно,
Случайно обратясь, въ служанокъ дамъ
Одну изъ нихъ разъ одѣвалъ я самъ
И ей воткнулъ, пріобрѣтая навыкъ,--
Въ ея корсажъ,-- сотъ нѣсколько булавокъ.
LXIII.
Но для людей разумныхъ это вздоръ.
Хоть мудрость отъ меня и уклонялась,
Самъ мудрствовать любилъ я съ давнихъ поръ,
И разсуждать любилъ, о чемъ попалось.
"Наука" жь убѣгала отъ меня,
И личное безсиліе кляня,
Я не рѣшилъ: кто мы? откуда всѣ мы?
И не нашелъ разгадки той проблемы.
LXIV
Въ гаремѣ ночь. Лишь кое-гдѣ горятъ,
Полночныя лампады тихимъ свѣтомъ,
Красавицы на мягкихъ ложахъ спятъ.
О, если духи бродятъ въ мірѣ этомъ,
Они должны могилы покидать
И въ одѣяніяхъ воздушныхъ здѣсь летать.
Они бы этимъ вкусъ свой доказали,
И отъ развалинъ дикихъ отвыкали.
LXV.
Спятъ женщины, прекрасны, какъ цвѣты
Различныхъ странъ въ теплицѣ благовонной,
Гдѣ охраняютъ блескъ ихъ красоты,
Взлелѣянной заботою безсонной.
Вотъ спитъ съ косой каштановой одна:
Какъ нѣжный плодъ, головка склонена,
И между устъ румяныхъ обнаруженъ
Рядъ двойственный сверкающихъ жемчужинъ.
LXVI.
Другая спитъ горячимъ, свѣтлымъ сномъ,
А на щекахъ ея пылаютъ рода,
Спадаютъ кудри черные кругомъ
И губы улыбаются сквозь грезы:
Такъ изъ-за тучъ глядитъ порой луна...
На ложѣ разметалася она
И обнажила полночи ревнивой
Всю прелесть красоты своей стыдливой.
LXVII.
Вотъ третья спитъ, тяжелый видитъ сонъ.
Она лежитъ, какъ статуя страданья,
И снится ей далекій небосклонъ,
Трепещетъ грудь отъ тайнаго желанья,
И край родной встаетъ въ обманѣ грезъ,
А на рѣсницахъ видны капли слезъ:
Такъ иногда своею каплей чистой
Блеститъ роса на вѣткѣ кипарисной.
LXVIII.
Четвертая недвижна и блѣдна
Раскинулась прекраснымъ изваяньемъ...
Она бѣла, чиста и холодна,
Какъ ручеекъ въ минуту замерзанья,
Какъ снѣжный столбъ, какъ Лотова жена,
Но болѣе казалась мнѣ она
Статуею съ лицомъ отроковицы,
Поставленной у мраморной гробницы.
LXIX.
Вотъ пятая. Она -- "извѣстныхъ лѣтъ",
Иначе -- дама въ лѣтахъ. Я не знаю
Числа ея годовъ (мнѣ дѣла нѣтъ,
Я годы только въ юности считаю...),
Но красоты, увы! въ ней не найти.
Она дошла ужь до того пути,
Гдѣ женщины отъ свѣта убѣгаютъ
И о грѣхахъ минувшихъ размышляютъ.
LXX.
Но что Дуду? И какъ она спала?
Какіе сны надъ нею пролетали?
О томъ она сама сказать могла,
Но въ половинѣ ночи, только стали
Ночныя лампы тихо потухать
И начинали призраки порхать.
Какъ будто въ разговоръ вступить хотѣли,--
Дуду вдругъ закричала на постели.
LXXI.
Вся ода подняляся въ пять минутъ,
Отъ крика всѣ проснулись очень рано;
Старухи, дѣвы, евнухи бѣгутъ
Со всѣхъ сторонъ, какъ волны океана,
Всѣ въ спальнѣ собрались въ единый мигъ,
Хотятъ узнать, что значитъ этотъ крикъ;
Но я и самъ не въ силахъ догадаться,
Чего Дуду могла такъ испугаться.
LXXII.
Дуду проснулась точно, а вокругъ
Въ одеждахъ снятыхъ, въ страхѣ и тревогѣ
Стоитъ толпа сбѣжавшихся подругъ...
Обнажены ихъ плечи, грудь и ноги,
Сіяя красотой, онѣ глядятъ
И всѣ Дуду распрашивать спѣшатъ!..
Сама Дуду взволнованной смотрѣла,
И милое лицо ея горѣло.
LXXIII.
Но -- здѣсь должны мы быть удалены --
Одна Жуанна лишь не пробудилась...
Такъ иногда вблизи своей жены
Храпитъ супругъ, хоть что бы не случилось....
Весь шумъ и гвалтъ не слышала она,
Когда жь Дуду была разбужена --
Она проснулась, вкругъ себя взглянула
И съ робкимъ удивленіемъ зѣвнула.
LXXIV.
Тогда-то начался кругомъ допросъ:
Пустились всѣ распрашивать подробно
И за вопросомъ слѣдовалъ вопросъ...
Такъ отвѣчать ей было неудобно
И не по силамъ всѣмъ подобный трудъ.
Не будучи "ораторомъ, какъ Брутъ" (*);
Смущенная Дуду залепетала
Но словъ понятныхъ было очень мало.
(*) Выраженіе Антонія въ "Юліи Цезарѣ" Шекспира.
LXXV.
Но наконецъ могла она сказать,
Что ей приснился лѣсъ ужасно темный,--
(Намъ лѣсъ подобный Дантъ могъ описать
И посѣтить его въ тотъ возрастъ скромный,
Когда всѣ люди мягче и умнѣй,
А женщины солиднѣй и вѣрнѣй),
Что въ томъ лѣсу деревья зеленѣли
И чудные плоды на нихъ висѣли,
LXXVI.
А посреди ихъ яблоко росло,--
Огромная и сочная ранета,--
Но высоко висѣло,-- вотъ въ чемъ зло,--
Чтобъ вовсе отстранить несчастье это,
Она его хотѣла камнемъ сбить,
А плодъ висѣлъ, желая словно злить,
Какъ будто бы надъ нею издѣвался,
И въ зелени на вѣткѣ лишь качался.
LXXVII.
Надежду потеряла ужъ она,--
Вдругъ яблоко къ ногамъ ея спадаетъ;
Она стоитъ предъ нимъ, удивлена,
Потомъ его берегъ и поднимаетъ,
Къ губамъ своимъ подноситъ, но тогда
Пчела вдругъ показалась изъ плода
И прямо въ сердце ей вонзила жало
И -- вотъ она, проснувшись, закричала.
LXXVIII.
Дуду стыдливо кончила разсказъ;
Такое замѣшательство понятно,
Когда никто не убѣждаетъ насъ,
Что сновидѣнье то невѣроятно.
Мнѣ нѣкогда случалось видѣть сны
И были сны пророчества полны
Иль, какъ иная книга выражалась,
Въ нихъ "совпаденье странное" являлось.
LXXIX
Всѣ одалыки начали ворчать,
Напуганы фальшивою тревогой,
Досаду не скрывала даже "мать":
Чтобъ говорить съ дѣвчонкой-недотрогой
О глупомъ снѣ, теперь была должна
Покинуть ложе теплое она.
Дуду, прослушавъ выговоръ, вздыхала
И стала сожалѣть, что такъ кричала.
LXXX.
"За дѣломъ же насъ вздумала будить
И подняла всю оду до разсвѣта...
Изволила пчела, вишь, укусить!...
Мудреный сонъ!... одно скажу на это...
Ужъ не больна ли ты, мое дитя?
У доктора спрошу я не шутя
Про этотъ сонъ, лишь только утромъ встанемъ
И на тебя внимательнѣе взглянемъ".
LXXXI.
"А какого Жуаннѣ было спать?...
На новосельи крика испугалась!...
Ее я не хотѣла оставлять:
Дуду всегда смиренницей казалась,--
Пусть, думаю, съ Дуду она-уснетъ...
Теперь для избѣжанія хлопотъ
(Хотя кровать узка, да до того ли!),
Жуанну спать переведу я къ Лолѣ".
LXXXII.
У Лолы глазки радостью зажглись;
Но бѣдная Дуду вдругъ зарыдала,
По блѣднымъ щечкамъ слезы полились,
Она старуху нѣжно умоляла
Простить ей эту первую вину
И что она не помѣшаетъ сну
Прелестной, цѣломудренной подруги
И никогда не закричитъ въ испугѣ.
LXXXIII.
Она дала зарокъ покойнѣй спать,
И даже выражала удивленье,
Какъ это ей случилось закричать:
То было безпокойное видѣнье,
Достойное насмѣшки -- смѣхъ и стыдъ,
И тутъ Дуду, принявъ усталый видъ,
Сказала всѣмъ, что часъ отдохновенья
Прогонитъ въ ней весь ужасъ сновидѣнья.
LXXXIV.
Жуанна тутъ вступилась за Дуду,
Что ночь спала прекрасно, разсказала,
И какъ подруга вскрикнула въ бреду,
Лишь послѣ пробужденія узнала,
А потому просила, чтобъ опять
Оставили ее съ подругой спать,
Которую винить нѣтъ вовсе цѣли
За то, что сонъ приснился ей въ постели.
LXXXV.
Когда она сказала эту рѣчь,
Къ ея груди Дуду лицомъ склонилась
И покраснѣла вся до самыхъ плечъ...
Какъ, почему въ ней краска та явилась
И самый полуночный этотъ крикъ,
Я самъ еще до нынѣ не постигъ.
Скажу одно, чтобъ вѣрить въ то могли вы,--
Въ моемъ романѣ факты всѣ правдивы.
LXXXVI.
Здѣсь пожелаемъ доброй ночи имъ,
Иль пожелаемъ добраго утра имъ,
За тѣмъ, что въ часъ тотъ солнцемъ золотымъ
Скалистый берегъ былъ ужъ озаренъ,
И на мечети видѣнъ сквозь туманъ
Рогъ мѣсяца огромный караванъ
И подъ лучами утренній Авроры
Онъ пробирался медленно чрезъ горы.
LXXVII.
Едва на небѣ вспыхнула заря,
Гюльбея съ ложа быстро соскочила,
Отъ скрытой тайны мучась и горя,
И станъ вуалью легкою прикрыла...
Есть басня: пѣлъ влюбленный соловей
Намъ о тоскѣ мучительной своей,
Но тотъ еще мучительнѣй страдаетъ,
Чье сердце страсть сокрытая сжигаетъ.
LXXXVIII.
Смыслъ этой басни каждый объяснитъ,
Когда онъ ей проникнется немного:
Читатель снисходительный молчитъ
И не всегда онъ осуждаетъ строго,
А всѣ писатели между собой
Вступали часто въ очень жаркій бой,
Вражда межъ ними долго не дремала
Лишь потому, что ихъ число не мало.
LXXXIX.
Гюльбея съ ложа встала. Сибаритъ,
Тотъ, у кого такая нѣжность кожи,
Что листъ цвѣтка, коснувшись къ ней, вредитъ.
Еще не могъ лежать на лучшемъ ложѣ.
Она стоитъ прекрасна, но блѣдна,
Измучена борьбой, утомлена
И даже -- такъ въ султаншѣ кровь кипѣла,--
Она и въ зеркало не посмотрѣла.
XC.
Почти въ одно съ ней время всталъ супругъ.
Могучій властелинъ большихъ владѣній,
Высокій мужъ, женѣ постывшій вдругъ,
Что, впрочемъ, не даетъ большихъ мученій
Мужьямъ, имѣвшимъ очень много женъ,
И этимъ могъ быть только пораженъ
Несчастный мужъ, которому законы
Кладутъ запретъ брать двухъ красавицъ въ жоны.
XCI.
О чувствахъ жонъ знать на хотѣлъ султанъ,
Красавицъ онъ вокругъ себя сбираетъ,
И сознавая свой высокій санъ,
Ихъ всѣхъ минутной прихотью считаетъ,
А потому для отдыха отъ дѣлъ
Онъ множество черкешенокъ имѣлъ,
Хотя питалъ, какъ говорилъ я раньше
Особенное чувство къ той султаншѣ.
XCII.
Владыка омовенье совершилъ
Молитвы и обычаи востока,
Шесть чашекъ кофе разомъ осушилъ
И вышелъ вонъ, задумавшись глубоко,
Чтобъ о Россіи новости узнать...
Ея побѣды стали всѣхъ пугать....
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCIII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCIV.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCV.
Когда бъ царица Руси и султанъ
Вникали въ интересъ свой безъ раздора
(Что рѣдко межъ правителями странъ),
То ихъ вражда окончилась бы скоро
И ссора не могла бы ихъ смутить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCVI.
Теперь же, озабоченный войной,
Султанъ сзываетъ дворъ на совѣщаніе:
Какъ бой вести съ воинственной женой,
А между тѣмъ вкругъ слышалось роптанье
Народныхъ массъ за новую войну:
О ней молва встревожила страну;
Во избѣжанье новаго налога,
Слухъ о войнѣ всѣ осуждали строго.
XCVII.
Гюльбея удалилась въ будуаръ,
То былъ пріютъ любви уединенья,
Таинственный пріютъ волшебныхъ чаръ...,,
Вкругъ золото, безцѣнные каменья
Могъ встрѣтить тамъ смущенный, робкій взоръ,
Сверкаетъ въ яркой зелени фарфоръ
И вазы ароматы разливаютъ,
Гдѣ плѣнные цвѣты благоухаютъ.
XCVIII.
И перламутръ, и мраморъ, и порфиръ,
Прекрасное жилище украшали...
Какъ будто восхваляя новый міръ,
У оконъ птички нѣжно, щебетали,
Цвѣтныя стекла тамъ мѣняли свѣтъ...
Для выраженья словъ приличныхъ нѣтъ,
Чтобъ описать пріютъ уединенья,
Пускай дополнитъ ихъ воображенье.
XCIX.
Къ себѣ Гюльбея Бабу призвала,
И приказавъ ввести къ себѣ Жуана,
Распрашивать въ волненьи начала,
Утаена ли тайна ихъ обмана,
Какъ Донъ-Жуанъ въ гаремъ былъ отведенъ,
Себя умѣлъ ли выдержать тамъ онъ,
Но, главное, узнать спѣшила очень,
Какъ, гдѣ и съ кѣмъ провелъ всю эту ночь онъ.
С.
На всѣ вопросы Баба отвѣчалъ
Гюльбеѣ съ замѣшательствомъ, теряясь,
Что онъ старался... долгъ свой исполнялъ...
Но, видно было часто заикаясь,
Онъ что-то скрыть хотѣлъ на этотъ разъ,
И прикрываясь путаницей фразъ,
Лишь за ухо хватался онъ, а это
Мы дѣлаемъ, не находя отвѣта.
CI.
Терпѣніе Гюльбеѣ не далось,
Хотѣлось ей, чтобъ дѣлалось все живо:
Не получивъ отвѣта на вопросъ,
Распрашивала вновь нетерпѣливо.
Когда онъ онъ говорить толковѣй сталъ,
Въ ея лицѣ румянецъ запылалъ,
Глаза, какъ угли, стали загораться,
А вены алой кровью наливаться.
CII.
Негръ, видя искаженіе лица,
Молилъ, чтобъ успокоилась Гюльбея
И выслушать рѣшилась до конца,
Затѣмъ повѣствовалъ онъ ей, робѣя,
Что Донъ-Жуанъ Дуду былъ порученъ,
Но только виноватъ былъ въ томъ не онъ;
Клялся горбомъ верблюда и кораномъ,
Что тамъ не могъ слѣдить онъ за Жуаномъ.
CIII.
"Начальница гарема въ тотъ же часъ,
Когда дѣвицы стала раздѣваться,
Сама судьбой Жуана занялась,
И я не могъ въ гаремѣ оставаться.
Старуха все устроила одна,
А я -- я рабъ: мнѣ смѣлость не дана
(Къ тому жь могло родиться подозрѣнье)
Не признавать ея распоряженье.
CIV.
"Но что Жуанъ умѣлъ себя держать --
Въ томъ всякое сомнѣнье невозможно;
Онъ понималъ, что можетъ пострадать,
Начавъ вести, себя неосторожно,
За первую оплошность тотчасъ могъ
Попасть безъ церемоніи въ мѣшокъ"...
Такъ онъ шепталъ, но, съ хитростью араба,
О снѣ Дуду не заикнулся Баба"
CV.
Онъ умолчать объ этомъ разсудилъ
И вновь опять разсказывать пустился,
Хотя о томъ никто ужь не просилъ.
Гюльбеи умъ какъ будто помутился...
Предъ ней кружилось все со всѣхъ сторонъ,
Въ глазахъ -- туманъ, въ ушахъ -- какой-то звонъ
И на лицо прекраснаго созданья
Спустилась тѣнь безмолвнаго страданья.
CVI.
Казалось, чувствъ она лишится вдругъ,
Но негръ ошибся въ этомъ, съ нею были
Конвульсіи,-- среди ужасныхъ мукъ,
Онѣ лицо Гюльбеи исказили.
То омертвѣнье многіе изъ насъ,
Быть можетъ, уже видѣли не разъ...
Что въ тѣ часы Гюльбея испытала,
Она сама едва ли сознавала...
CVII.
Какъ на треножникѣ волшебница, она
Мгновеніе въ конвульсіяхъ стояла,
Отчаяньемъ нѣмымъ вдохновлена,
Ей боль на части сердце разрывала...
Потомъ ей силы стали измѣнять,
Гюльбея начала ослабѣвать
И медленно упала на сидѣнье,
Склонивъ чело безъ всякаго движенья.
CVIII.
Лица ея не видео. Какъ каскадъ
Какъ вѣтви ивы, волосы спадали
Съ дивана невысокаго назадъ
И мраморъ плитъ холодныхъ подметали.
Грудь поднималась, словно какъ волна,
Когда къ подножью скалъ бѣжитъ она,
И встрѣтивши препятствіе, готова
Нахлынуть на скалистый берегъ снова.
СІХ.
Густая прядь волосъ ея могла
Служить густой вуалью для турчанки;
Одна рука откинута была,
Какъ алебастръ бѣла, на оттоманкѣ...
Зачѣмъ я не художникъ, а поэтъ?
Зачѣмъ слова не краски? Въ словѣ нѣтъ
Ихъ силы чудотворной и въ поминѣ:
Словами дашь намекъ лишь о картинѣ.
СХ.
Негръ опытный вполнѣ науку зналъ,--
Когда молчать, когда промолвить слово,
Теперь же предъ Гюльбеей онъ молчалъ
И ждалъ, когда она очнется снова.
Но вотъ она въ молчаніи встаетъ
И медленно по комнатѣ идетъ.
Чело яснѣй, но очи мрака полны:
Гроза прошла, но не утихли волны.
СХІ.
По комнатѣ султанша начала
Порывисто ходить. Въ томъ нѣтъ сомнѣнья,
Что та походка признакомъ была
Сильнѣйшаго душевнаго волненья.
Людей мы по походкѣ узнаемъ,
Саллюстій самъ упоминалъ о томъ
И въ книгѣ разсказалъ не безъ причины
О бѣшеной походкѣ Катилины.
CXII.
И вотъ она уста раскрыла: "Рабъ!
Виновныхъ двухъ введи сейчасъ ко мнѣ ты..."
Хоть у нея былъ голосъ тихъ и слабъ --
Звучали въ немъ зловѣщія примѣты.
Негръ даже вздрогнулъ, но не уходилъ,
Съ лукавствомъ онъ ее переспросилъ,
Во избѣжанье новаго скандала,
Кого она виновными считала?
CXIII.
-- "Грузинку и..." прибавила она,--
"Ея любовника, при томъ же,-- кстати --
Чрезъ пять минутъ здѣсь лодка быть должна..."
Она едва произнесла слова тѣ,
Чему въ душѣ былъ Баба очень радъ
И умолялъ приказъ тотъ взять назадъ;
Просилъ онъ бородою Магомета
Гюльбею отмѣнить рѣшенье это.
CXIV.
-- "Повиновенье -- долгъ мой, ты могла бъ
Какое хочешь дать мнѣ приказанье,
Но выслушай, что скажетъ вѣрный рабъ:
Не торопись исполнить наказанье!
Къ чему поспѣшность эта? Погоди!..
Она сулитъ дурное впереди....
Не гибелью тебя пугать хочу я,
Но лишь твое раскаяніе чуя,
CXV.
"Скажу одно: что будешь дѣлать ты,
Хотя бы тайну волны поглотили,
Гдѣ въ пропастяхъ средь вѣчной темноты
Уже не мало жертвъ мы схоронили?
Ты любишь гостя юнаго,-- пусть онъ
Умретъ въ волнахъ, тобой не пощаженъ,
Чего же этимъ можешь ты добиться?
Убить его не значитъ -- излечиться.
CXVI.
--"Какъ смѣешь говорить ты про любовь!
Вонъ, негодяй? исполни повелѣнье!..."
Тутъ негръ изчезъ, болтать не смѣя вновь:
Онъ понималъ, что эти разсужденья
Его, пожалуй, къ петлѣ приведутъ.
И нехотя онъ шелъ на новый трудъ,
Къ двумъ жертвамъ не питая вовсе злобы,
Но... жертвовать собой для нихъ смѣшно бы!..
CXVII.
И такъ, онъ шелъ чтобъ выполнить приказъ,
Ворча, браня всѣхъ женщинъ разныхъ званій,
Капризы ихъ, упорство, рядъ проказъ
И баловство причудливыхъ желаній...
Все это слугъ сбивало только съ ногъ.
И Баба, какъ евнухъ, сознаться могъ
Передъ людьми и передъ цѣлымъ свѣтомъ,
Что счастливъ онъ своимъ нейтралитетомъ.
CXVIII.
Межь тѣмъ онъ шлетъ за жертвами въ гаремъ,
Чтобъ парочка одѣлась, причесалась
Какъ можно аккуратнѣй, и затѣмъ
Идти къ султаншѣ съ нимъ приготовлялась:
Любезно пожелала такъ она...
Дуду была той вѣстью смущена,
Изчезла и веселость Донъ-Жуана,
Но все же ихъ ведутъ къ женѣ Султана.
СХІХ.
Но здѣсь я ихъ оставлю. Можетъ быть,
Простила ихъ жена султана вскорѣ,
Иль просто ихъ велѣла утопить,
Какъ водится въ странѣ той, въ темномъ морѣ,
Но забѣгать не стану я впередъ,
Пускай сама исторія течетъ;
Угадывать не приложу старанья
Капризныхъ жонъ и волю и желанья.
СХХ.
И такъ, я ихъ оставлю и вполнѣ
Желаю имъ удачи и спасенья.
Здѣсь нужно о другихъ подумать мнѣ
И выставить иныя приключенья.
Надѣюсь, что спасется Донъ-Жуанъ,
Хоть вкругъ него мракъ ночи и туманъ...
Поэты отетупаютъ; не краснѣя --
И рѣчь начну въ той пѣснѣ о войнѣ я.