(*) Подробности осады Измаила, служащей сюжетомъ VII и VIII пѣсней, взяты изъ французскаго сочиненія, "Historie de la Nourelle Russie. Нѣкоторые изъ случаевъ, приписываемыхъ въ нихъ Жуану, и между прочимъ спасеніе дѣвочки. Дѣйствительно случились съ покойнымъ Дюкомъ Ришелье, бывшимъ въ то время молодымъ волонтеромъ на русской службѣ, впослѣдствіи же основателемъ и благодѣтелемъ Одессы, гдѣ имя его всегда будетъ вспоминаемо съ уваженіемъ.
Въ этихъ пѣсняхъ будутъ найдены одинъ или два стиха, касающіеся маркиза Лондондери; они были написаны за нѣсколько времени до его смерти. Еслибъ олигархія этого человѣка умерла вмѣстѣ съ нимъ, эти стансы безъ сомнѣнія были бы уничтожены; но такъ какъ она продолжала жить и послѣ него, то я не вижу ни въ жизни его, ни въ его смерти ничего такого, что бы могло воспрепятствовать свободному выраженію мнѣній всѣхъ тѣхъ, которыхъ во все время его существованія онъ старался подчинить рабству. Былъ ли онъ любезнымъ человѣкомъ въ частной жизни, или нѣтъ, объ этомъ мало кто заботится; что же касается до оплакиванія его смерти, то на это еще будетъ довольно времени тогда, когда Ирландія перестанетъ оплакивать день его рожденія. Какъ министръ, это былъ одинъ изъ самыхъ деспотическихъ людей относительно намѣреній и изъ самыхъ слабыхъ относительно ума, которые когда либо тираннизировали страну. И дѣйствительно, послѣ норманновъ въ первый разъ пришлось Англіи быть поругаемою, и кѣмъ же?-- Министромъ, который даже не зналъ англійскаго языка! Въ первый разъ парламентъ позволилъ приписывать себѣ декретъ на языкѣ мистриссъ Малапропъ (Лицо изъ комедіи Шеридана "the Rivals").
О томъ, какова была его смерть, немного можно сказать, кромѣ развѣ только того, что еслибъ какой нибудь бѣдняга-радикалъ перерѣзалъ себѣ горло, то онъ былъ бы похороненъ гдѣ нибудь на перекресткѣ съ обычными принадлежностями: коломъ и веревкой. Но министръ былъ элегантный лунатикъ, сантиментальный самоубійца -- онъ только перерѣзалъ себѣ шейную артерію", и вотъ для него пышность и аббатство (онъ похороненъ въ Вестминстерскомъ аббатствѣ), надгробныя слова печали и вой, поднятый газетами, и похвальная рѣчь коронера надъ трупомъ умершаго, достойнаго Антонія такого достойнаго Кесаря -- и противное и гнусное воспѣваніе разжалованной толпы заговорщиковъ противъ всего, что правдиво и честно. Въ своей смерти, по смыслу закона, онъ былъ или преступникъ или сумасшедшій -- и ни въ томъ, ни въ другомъ случаѣ не заслуживалъ панегирика. Въ жизни своей онъ былъ тѣмъ, чѣмъ знаетъ его весь свѣтъ и чѣмъ половина свѣта будетъ еще чувствовать годы, несмотря на то, что смерть его должна служить "примѣромъ" для пережившихъ его Сеяновъ Европы, Хорошо, что хотя нѣкоторымъ утѣшеніемъ можетъ служить націямъ то, что ихъ притѣснители не бываютъ счастливы и иногда такъ же строго судятъ о своихъ собственныхъ поступкахъ, какъ бы для того, чтобъ предупредить приговоръ надъ ними человѣчества.-- Но не будемъ болѣе говорить объ этомъ человѣкѣ; и пусть Ирландія перенесетъ прахъ своихъ Граттановъ изъ Вэстминстера. Развѣ истинные патріоты человѣчества могутъ лежать вмѣстѣ съ Вертерами политики!!!
Въ отвѣть на возраженія, которыя были сдѣланы съ другаго берега относительно уже напечатанныхъ пѣсней этой поэмы, я удовольствуюсь приведеніемъ двухъ цитатъ изъ Вольтера -- "La pudeur s'est enfuie des coeurs, et s'est réfugiée sur les lévres"... "Plus les moeurs sont dépravées, plus les expressions deviennent mesurées; on croit regagner en langage ce qu'on а perdu en vertu".
Это дѣйствительный фактъ, столько же примѣнимый къ униженной лицемѣрной массѣ, составляющей закваску настоящаго англійскаго поколѣнія, и не заслуживающей другаго отвѣта, какъ тотъ, который мною приведенъ выше. Часто и расточительно употребляемый титулъ богохульника, которымъ вмѣстѣ съ другими измѣненіями, какъ радикалъ, либералъ, якобинецъ, реформаторъ и т. п. наемники трубятъ въ уши всѣхъ желающихъ ихъ слушать, долженъ бы хорошо звучать для тѣхъ, которые вспомнятъ, кому онъ былъ пожалованъ въ началѣ. Сократъ и Іисусъ Христосъ были обречены на смерть, какъ богохульники, и такой же участи подвергались и будутъ подвергаться многіе, которые дерзаютъ противиться наиболѣе распространеннымъ злоупотребленіямъ имени Божьяго и человѣческаго ума. Но преслѣдованіе не есть опроверженіе и далеко не торжество: "несчастный, невѣрный", какъ они называютъ многихъ, вѣроятно гораздо счастливѣе въ своей темницѣ, чѣмъ самый гордый изъ нападающихъ на нихъ. Мнѣ нѣтъ дѣла до того, справедливы или нѣтъ его воззрѣнія, но онъ пострадалъ за нихъ, а это-то страданіе за убѣжденіе дастъ болѣе приверженцевъ деизму, чѣмъ примѣры иновѣрныхъ прелатовъ государству, государственные мужи-самоубійцы -- притѣсненію, или получающіе пенсію человѣкоубійцы -- нечистому союзу, весь міръ" называющему "священнымъ!" Я не имѣю намѣренія топтать ногами мертвыхъ и обезчещенныхъ, но было бы не дурно, если бы приверженцы тѣхъ классовъ, изъ которыхъ выходятъ такіе люди, нѣсколько поумѣрили свои восторженныя похвалы; эти похвалы въ настоящее барышническое и лжерѣчивое время самолюбивыхъ грабителей -- вопіющій грѣхъ, и...-- но пока довольно.
Пиза, іюль, 1832. Б.
I.
Любовь и слава! Съ очень давнихъ поръ
Вы среди насъ являлись, какъ видѣнье.
Такъ на небѣ полярномъ метеоръ
Блеснетъ и пропадетъ въ одно мгновенье.
Окоченѣлые отъ стужи и зимы,
Блескъ тѣхъ свѣтилъ ловитъ любили мы:
Они переливаясь изчезали,
И снова мы свой темный путь свершали.
II.
Таковъ на этотъ разъ и мой романъ.
Онъ тянется, капризный и свободный,
Мѣняясь, какъ аврора хладныхъ странъ
Надъ степью безконечной и холодной...
Скорбя на жизнь, привыкли мы вздыхать,
Но за порокъ нельзя же въ насъ считать
И самый смѣхъ; когда мы жизнь узнаемъ,
Ее парадной выставкой считаемъ.
III.
Меня всѣ обвинить хотятъ,
(Въ чемъ? я и самъ пока не понимаю),
Что будто жизнь нисколько не цѣня,
Я въ жизни все съ презрѣньемъ отвергаю;
Я не сочту всѣхъ громкихъ, жесткихъ словъ...
О, Боже мой! Какъ крикъ тотъ безтолковъ!...
Я самъ иду дорогой Соломона,
Сервантеса и Данта и Платона.
IV.
Сфифтъ, Лютеръ, Фенелонъ, Маккіавель
О томъ же говорили вамъ издревле,
И самъ Руссо сказавъ, что жизни цѣль
Картофельнаго яблока дешевле.
Я въ томъ, какъ и они, не виноватъ,
Не ставилъ я себя съ Катономъ въ рядъ
И даже съ Діогеномъ, а о смерти
И безъ меня извѣстно всѣмъ, повѣрьте.
V.
Сократъ сказалъ о званіи людей:
"Мы знаемъ то, что ничего не знаемъ".
Всѣ мы съ подобной скудностью идей
Съ ослами рядомъ мѣсто занимаемъ,
И самъ Ньютонъ -- прославленный мудрецъ
Среди трудовъ сказалъ намъ подъ конецъ,
Что предъ наукой о этимъ океаномъ --
Себя считалъ онъ только мальчуганомъ;
VI.
"Все суета!" -- экклезіасты намъ
Давно уже объ этомъ разсказали,
Когда жь вернемся къ нашимъ временамъ,
То вновь придемъ къ подобной же морали.
Тебя позналъ, о суета суетъ!
Мудрецъ и проповѣдникъ и поэтъ.
Зачѣмъ же я изъ страха осужденья
Не выскажу такого жь точно мнѣнья?
VII.
Псы или люди! (Знайте: это лесть,
За тѣмъ что вы презрѣннѣй, чѣмъ собаки)
Быть можетъ, вамъ охоты нѣтъ прочесть
Моихъ стиховъ,-- мнѣ все равно!... Во мракѣ
Съ умѣетъ ли полночный вой волковъ
Луну остановить средь облаковъ?
Такъ войте же, полны остервенѣнья!
Я освѣщу васъ блескомъ вдохновенья.
VIII.
Любовь и кровожадную войну
Я избралъ для себя двойной задачей,
И пѣть осаду города начну
И приступъ тотъ отчаянно-горячій
Со всѣхъ сторонъ подъ блескъ стальныхъ штыковъ
Суворовымъ надвинутыхъ полковъ...
Онъ обращалъ вниманье многихъ взоровъ.
Война и кровь -- вотъ чѣмъ дышалъ Суворовъ.
IX.
Та крѣпость называлась Измаилъ.
На лѣвомъ берегу рѣки Дуная --
Она стоитъ. Восточный вкусъ сложилъ
Тѣ стѣны неприступныя. Не зная
Осады сокрушительной, они
Стояли безбоязненно въ тѣ дня.
Быть можетъ, ныньче стѣны эти срыты
И гордость ихъ и слава позабыты.
X.
Близь города, стѣной окружено,
Среди холма разбросано предмѣстье.
Какой-то грекъ придумалъ тамъ давно
(Его вторымъ Вобаномъ долженъ счесть я)
Наставить палисадовъ длинный рядъ,
Такъ что они собою, говорятъ,
Стрѣлять изъ этой крѣпости мѣшали
А дѣлавшимъ осаду помогали.
XI.
Вы видите, какъ былъ хитеръ тотъ грекъ.
Но рвы глубоки были, точно море,
А стѣны высоки и человѣкъ
Повѣситься на нихъ не могъ бы съ горя.
Все жь Измаилъ былъ плохо укрѣпленъ
(Пусть мнѣ простятъ строительный жаргонъ!):
Безъ насыпей и скрытыхъ сообщеній
И для враговъ опасныхъ затрудненій.
XII.
Былъ только грозенъ мрачный бастіонъ.
Какъ черепа иные, крѣпки стѣны
И батареи смотрятъ съ двухъ сторонъ:
Изъ амбразуръ угрозой для измѣны
И на открытомъ мѣстѣ, чтобъ съ рѣки
На приступъ не полѣзли "казаки",
А между тѣмъ изъ мѣдныхъ пушекъ справа
Рвалася съ ревомъ огненная лава.
XIII.
Но все жъ съ рѣки пройти враги могли.
Увѣрить турковъ было невозможно,
Что подплывутъ къ намъ русскихъ корабли,
Но въ этомъ всѣ увѣрились тревожно,
Когда съ Дуная приступъ начался...
Весь городъ опасеньямъ предался,
И турки въ изумленіи стояли...
И лишь "Аллахъ! и Бисаллахъ!" шептали"
XIII.
Уже къ осадѣ русскіе идутъ...
Богини войнъ и славы! Научите,
Чтобъ ихъ именъ не перевралъ я тутъ,
Мнѣ имена казаковъ подскажите!
Ихъ подвиги могли безсмертнья ждать,
Когда бы все могли пересказать
Объ этихъ Ахиллесахъ въ чуждыхъ краяхъ...
Произносить лишь трудно имена изъ".
XIV.
Все жь назову иныхъ. Тамъ были: Львовъ
Сергѣй, Мекнопъ (*), Строконовъ и Стронгеновъ,
Тамъ былъ тогда извѣстный Чичаговъ,
Рогеновъ знаменитый и Шокеновъ --
И многіе другіе. Я бы могъ
Взять изъ газетъ, еще двѣ пары строкъ
Такихъ именъ, но слава (эта дама,
Въ гармоніи стиховъ всегда упряма) --
(*) Въ переводѣ я счелъ за лучшее сохранять правописаніе всѣхъ русскихъ именъ въ томъ же самомъ видѣ, какъ у Байрона.
XV.
Тѣ имена не можетъ сочетать
Подъ риѳмою, хоть нужно имена тѣ
И память ихъ героевъ уважать,
Героевъ непреклонной этой рати.,
Изъ всѣхъ намъ незнакомыхъ звучныхъ словъ,
Немыслимыхъ для англійскихъ стиховъ,.
Съ ихъ окончаньемъ: "ишкинъ, "ускинъ", "овскій",
Одно лишь имя помню:-- Разумовскій.
XVII.
Но были всѣ воинственны они
И на враговъ геройски наступали;
Самъ Муфти попадись имъ въ эти дни --
Они съ живаго кожу бы содрали,
И къ ужасу несчастныхъ мусульманъ,
Той кожей обтянули барабанъ,
Когда бы подъ рукой матеріала
Для русскихъ барабановъ не достало.
XVIII.
Тамъ были иноземцы разныхъ странъ,
И волонтеры націй всевозможныхъ,
Спѣшившіе войной забить карманъ
Иль дослужиться почестей вельможныхъ
(Для юношей занятья лучше нѣтъ).
Тамъ были и британцы равныхъ лѣтъ:
Нашлось Томсоновъ человѣкъ шестнадцать
И Смисовъ счетомъ ровно девятнадцать.
XIX.
Тамъ были Джекъ Томсонъ и Билль Томсонъ.
Звались другіе именемъ поэта (*)
(Извѣстно: назывался Джемсомъ онъ)
Почетнѣе гербовъ всѣхъ имя это.
Трехъ Смисовъ звали Питерами; былъ
Одинъ изъ нихъ извѣстенъ (**): онъ ходилъ
Въ походъ на Галифаксъ (***) и былъ достоинъ!
Большихъ похвалъ, какъ превосходный воинъ.
(*) Джемсъ Томсонъ, авторъ поэмы. "The Seasons" (Времена года).
(**) Этотъ Смисъ одно изъ лицъ въ комедіи "Love zayohs at Locksmithe".
(***) Главный городъ Новой Шотландіи.
XX.
Еще скажу: одинъ изъ Джековъ Смисъ,
Родился въ Кумберландѣ отдаленномъ,
Гдѣ горы замѣняли рядъ кулисъ.
Потомъ онъ сталъ героемъ пораженнымъ --
Былъ занесенъ въ газетный бюллютень:
Въ сраженіи въ одинъ несчастный день,
Когда и воздухъ кровью былъ пропитанъ.
При взятіи "Шмаксмиса" былъ убитъ онъ.
XXI.
Хочу я знать (хоть Марсъ и дорогъ мнѣ),
Пріятна ль намъ всѣхъ бюллетеней слава,
Когда насъ срѣжетъ пуля на войнѣ?
О томъ спросить вѣдь я имѣю право?
Мнѣ за Шекспиромъ слѣдовать пришлось:
И самъ Шекспиръ вложилъ такой вопросъ
Въ одну изъ драмъ, откуда всѣ остроты,
Порой, крадутъ нахально идіоты.
XXII.
Тамъ были и французы. Ихъ именъ
Произносить однако я не стану,--
Горячимъ патріотомъ я рожденъ
И склоненъ въ этомъ случаѣ къ обману.
Измѣнникомъ британецъ звать привыкъ
Любаго гражданина, чей языкъ
При имени: французъ -- не огрызнется
И какъ Джонъ Буль надъ нимъ не посмѣется.
XXIII.
Спѣша двѣ баттареи укрѣплять,
Двѣ цѣли войско русское имѣло:
Во первыхъ, Измаилъ бомбардировать
И пушками разрушить зданья смѣло,
Чтобъ не было пощады никому...
Самъ Измаилъ способствовалъ тому:
Амфитеатромъ зданья въ немъ стояли
И цѣль для ядеръ русскихъ представляли.
XXIV.
А во вторыхъ, хотѣлось имъ начать,
Въ минуту суматохи и смятенья,
Турецкій флотъ врасплохъ атаковать,
На якорѣ стоящій безъ движенья --
И устрашивъ враговъ напоромъ садъ,
Заставить турковъ сдать имъ Измаилъ.
Послѣдній планъ возможенъ безъ сомнѣнья,
Покамѣстъ нѣтъ въ войскахъ ожесточенья.
XXV.
Есть гадкая привычка у людей:
Они враговъ презрѣнными считали,
И жертвою тѣхъ варварскихъ идей
Тамъ подъ ножемъ Чичацковъ съ Смисомъ пали,
Изъ храбрыхъ нашихъ Смисовъ далъ одинъ...
Съ тѣмъ именемъ такъ много есть мужчинъ.
Что угадать почти мы можемъ прямо --
То имя перешло къ намъ отъ Адама.
XXVI.
Небрежная постройка баттарей
Побѣды часъ на время отдалила.
Такъ иногда Лонгменъ иль Джонъ Муррей (*)
Глядятъ на все печально и уныло,
Когда продажа книгъ у нихъ нейдетъ.
И точно также свой блестящій ходъ
На время геній славы замедляетъ
И дѣло битвы разомъ не рѣшаетъ.
(*) Лондонскіе издатели.
XXVII.
Кто жь былъ въ дурной постройкѣ виноватъ?
Не знаю я. Быть можетъ, инженеры,
Иль былъ подрядчикъ русскій плутоватъ,
Обманывать стараясь всѣхъ безъ мѣры,
Но баттарей, сдѣланныя тамъ,
Давали много смѣлости врагамъ;
Съ нихъ промахи по крѣпости давали
И цѣль для пуль турецкихъ открывали.
XXVIIІ.
Безъ всякой пользы двигались суда,
Не зная хорошенько разстоянья,
Три брандера лишились навсегда
Безъ пользы своего существованья:
Фитиль неосторожно запылалъ!
И ихъ въ одно мгновеніе подорвалъ,--
И хоть лучи денницы загарались,
Но турки все еще не просыпались.
XXIX.
Былъ наконецъ замѣченъ русскій флотъ,
Флотилія ужь близко подходила.
И съ ревомъ ядра ринулись впередъ
На грозныя твердыни Измаила.
И съ крѣпости отпоръ былъ данъ назадъ
Лился потокъ картечи и гранатъ;
Враги мѣнялись дружно межь собою
Ружейною и пушечной пальбою.
XXX.
Такъ шесть часовъ огонь не умолкалъ,
И русскіе какъ мѣтко ни стрѣляли,
Но поняли, что неприступный валъ
Они одной пальбой не разрушали,
Что тѣмъ путемъ не взять имъ Измаилъ,
И русскій флотъ тотчасъ же отступилъ:
Одинъ фрегатъ случайно подорвали
Другой во время битвы турки взяли.
XXXI.
Но много жертвъ турки, понесли.
Когда жь флотъ русскихъ началъ отступленье,
Спустились лодки съ насыпей земли
И удальцы турецкіе въ мгновенье
За флотомъ понеслися по водѣ,
Обстрѣливать стараясь ихъ вездѣ.
Но высадку задумавъ, тотчасъ были
Отброшены: ихъ русскіе разбили.
XXXII.
"Когда бъ хотѣлъ я описать погромъ
И натискъ русскихъ войскъ на крѣпость эту,
То долженъ бы издать за томомъ томъ".
Такъ возвѣстилъ тогда историкъ свѣту.
И кончивши на этомъ, началъ онъ,
Васъ прославлять, Де-Линь и Ланжеронъ!...
Ихъ имена въ исторію попали
И слава занесла ихъ на скрижали.
XXXIII.
А между тѣмъ кто зналъ тѣ имена?
Для большинства ихъ имя не извѣстно...
О, слава! Не на долго ты дана!
Ты измѣняешь людямъ повсемѣстно,
Капризная изъ всѣхъ земныхъ богинь!
Лишь только потому, что "принцъ Линь" (*)!
Оставилъ мемуары, безъ сомнѣнья,
Онъ избѣжалъ, какъ прочіе, забвенья....
(*) Письма и Размышленія австрійскаго фельдмаршала Карла Іосифа, принца де-Линь, изд. Баронессою Сталь-де-Гольштейнъ, 2 т., 1803 г.
XXXIV.
Вотъ тѣ, которые прославились давно
И какъ герои храбрые сражались,
Но помнить ихъ именъ не суждено!
Они, какъ и другіе, забывались
Толпой неблагодарной въ краткій срокъ.
Держу теперь пари -- никто не могъ
Изъ всѣхъ послѣднихъ войнъ по разнымъ странамъ
Припомнить ихъ героевъ имена намъ.
XXXV.
И такъ, осада та неудалась.
Хотя рѣшался очень энергично
Извѣстный по исторіи -- Рибасъ.
Начать аттаку сильно вторично...
Но всѣми былъ отвергнутъ этотъ планъ,
Я снова сталъ растягивать романъ.
Не стану же, чтобъ избѣжать проклятья,
Рѣчей героевъ всѣхъ перечислять я.
XXXVI.
Въ то время жилъ въ Россіи мужъ одинъ,
Красавецъ и съ сложеньемъ Геркулеса,
Богатый, сладострастный славянинъ,
Извѣстный всѣмъ вельможа и повѣса,
Потомъ онъ умеръ, чахлый и безъ силъ
Въ краю, который самъ онъ разорялъ;
Такъ саранча поля опустошаетъ,
А тамъ -- на нихъ сама же умираетъ.
XXXVII.
То былъ Потемкинъ, баловень судьбы,
Звѣзда того промчавшагося вѣка,
Когда богатству кланялись рабы.
Превозносили знатность человѣка.
Онъ пышностью своею поражалъ,
И ростъ его высокій возбуждалъ
Передъ глазами сѣверной столицы
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXXVIII.
И вотъ къ нему Рибасъ курьера шлетъ,
Чтобъ получить отъ князя разрѣшеніе
На новый приступъ двинуть русскій флотъ
И получить согласье на сраженье;
Къ аттакѣ приготовились полки,
И скоро пушки грянули съ рѣки,
А съ крѣпости, закутанной въ туманѣ,
Пальбою отвѣчали мусульмане.
XXXIX.
Въ тотъ самый день, когда осаду снять
Рѣшились, отступивъ отъ Измаила,
Успѣлъ курьеръ нарочный прискакать,
И въ войскѣ вновь проснулись жизнь и сила,
Депешу привезенную прочли
И въ ней извѣстье новое нашли:
Главою войскъ -- повсюду крахъ промчался --
Потемкинымъ Суворовъ назначался.
XL.
Къ Рибасу князь письмо свое прислалъ,
Гдѣ очень ясно высказалъ желанье.
Его приказъ историкъ бы назвалъ
Образчикомъ спартанскаго посланья,
Когда бъ его источникъ былъ иной"
Теперь же только краткостью одной
Извѣстенъ онъ. Депеша возвѣщала:
"Взять Измаилъ, во что бы то ни стало"
XLI.
"Да будетъ свѣтъ!" Богъ молвилъ, и былъ свѣтъ.
"Да будетъ кровь!" сказалъ одинъ владыка,
И море крови пролито, и нѣтъ
Ужаснѣе приказа. Буйно, дико
Въ единый часъ то сокрушитъ война,
Надъ чѣмъ трудится долго нея страна.
Война идетъ и гдѣ проходитъ мимо" --
Терзаетъ и разитъ неумолимо.?
XLII.
Станъ турковъ былъ не долго восхищенъ
Уходомъ русскихъ. Вѣрится легко вамъ
Въ бою, что непріятель пораженъ
(Иль пораженъ: грамматики законамъ
Въ пылу я очень часто измѣнялъ).
Здѣсь объ ошибкѣ турковъ я сказалъ:
Хотя свиней они и презирали,
Но собственное сало охраняли.
XLIII.
Дѣйствительно двухъ всадниковъ въ пыли
Увидѣли изъ лагеря. Сначала
Ихъ за казаковъ примяли вдали".
За ихъ сѣдломъ запасовъ очень мало:
Рубашки три -- вотъ все богатство ихъ.
Когда жь они на скакунахъ лихихъ
Подъѣхали, узнали ихъ безъ споровъ:
То былъ съ проводникомъ своимъ Суворовъ.
XLIV.
"Мы въ радости!" глупцы порой кричатъ
Въ часъ лондонскихъ большихъ иллюминацій.
Джонъ-Булль имъ постоянно очень радъ:
Они -- мечты его галлюцинацій.
Лишь былъ бы городъ ярко освѣщенъ;
Свой кошелекъ раскроетъ мудрый Джонъ,
Предастся безразсудству онъ въ излишкѣ,
Лишь только бъ волю дать своей страстишкѣ".
XLV.
Донынѣ онъ глаза свои клянетъ, (*)
Но лишено проклятье то значенья,
И чортъ при этомъ ухомъ ее ведетъ,
Затѣмъ, что Джонъ совсѣмъ лишился зрѣнья.
Онъ въ пошлинахъ находитъ счастья цвѣтъ
И голода, измученный сведетъ,
Считаетъ онъ за бредни и химеры,
И говоритъ, что онъ есть сынъ Цереры....
(*) Любимая поговорка у англичанъ: "Damn mine eyes" (да будутъ прокляты мои глаза), употребляемая въ томъ случаѣ, если онъ хочетъ убѣдить кого нибудь въ справедливости своихъ словъ.
XLVI.
И такъ впередъ. Весь лагерь ликовалъ:
Французы, англичане и казаки...
Суворовъ всѣхъ какъ факелъ, освѣщалъ,
Приготовлялъ къ блистательной аттакѣ.
Какъ огонекъ, блудящій межъ болотъ,
Вслѣдъ за собою путника ведетъ,.
Такъ и за нимъ, дивясь ему какъ чуду,
Войска и свита слѣдовали всюду.
XLVII.
По лагерю гудъ радостный идетъ,
Восторженные крики раздаются,
Честь отдаетъ фельдмаршалу весь флотъ...
Войска осады ждутъ и не дождутся.
Вотъ пушка прогремѣла, рать спѣшитъ
Работа батарейная кипитъ,
Приготовляютъ новыя фашины
И разныя гуманныя машины...
XLVIII.
Власть сильнаго надъ міромъ велика.
Такъ гонитъ вѣтеръ волны океана,
Такъ часто волю одного быка
Все стадо исполняетъ безъ обмана,
И онъ одинъ ведетъ его съ собой.
Всѣ смертные, любимые судьбой,
Имѣя силу, массы увлекаютъ
И подчиняться рабски заставляютъ,
XLIX.
Весь лагерь и войска шумѣли такъ,
Какъ будто брачный пиръ ихъ ожидаетъ
(Метафора прилична: каждый бракъ,
Какъ и война, безъ ссоры не бываетъ).
И даже дѣти съ ранняго утра
Въ обозѣ голосили вслухъ: ура)...
Такъ старичекъ чуть видный и невзрачный,
Явившись, оживилъ весь лагерь мрачный.
'L.
Да, это такъ. Уже со всѣхъ второмъ
Стоятъ войска, всѣ новой битвѣ рады.
Былъ подъ ружьемъ отрядъ изъ тремъ колоннъ
И только ждалъ сигнала для осады.
Другой отрядъ изъ трехъ колоннъ готовъ
Пробить путь къ славѣ съ помощью штыковъ,
А двѣ колонны въ третьемъ ихъ отрядѣ
Готовились идти на крѣпость сзади.
LI.
Рядъ баттарей былъ вновь сооруженъ
Военный судъ былъ собранъ для совѣта,
Единогласьемъ полнымъ заключенъ
(Въ такихъ дѣлахъ бываетъ рѣдко это).
Все рѣшено и на небѣ тогда
Зардѣлась славы яркая звѣзда;
И обучалъ ружьемъ владѣть Суворовъ
Всѣхъ рекрутовъ и робкихъ волонтеровъ.
LII.
Не подлежитъ сомнѣнью, что онъ самъ
Могъ исполнять обязанность капрала
И дрессировку дѣлалъ рекрутамъ:
Такъ точно саламандра начинала
Премудрые уроки понимать
И пламя съ нѣжной граціей глотать.
Онъ ихъ училъ на лѣстницы взбираться
И чрезъ глубокій ровъ переправляться.
LIII.
Онъ турками фашины наряжалъ,
Въ чалмы, давалъ имъ сабли, ятаганы,
И рекрутовъ на чучелъ заставлялъ
Ходить какъ въ бой и наносить имъ раны.
Хоть та система воинскихъ потѣхъ
Въ иныхъ и возбуждала громкій смѣхъ.
Но онъ, не отвѣчая имъ на это,
Взялъ Измаилъ: вѣдь лучше нѣтъ отвѣта.
LIV.
Въ ночь предъ осадой въ тихій крѣпкій сонъ
Весь лагерь не на долго погрузился.
Его молчанью, сну со всѣхъ сторонъ
Изъ насъ конечно, бъ всякій удивился,
Но предъ грозой спокойно спитъ солдатъ.
Все было тихо въ войскѣ. Каждый, радъ
Подумать о прошедшемъ породъ битвой
И къ смерти приготовиться съ молитвой.
LV.
На сторожѣ одинъ Суворовъ былъ,
Давалъ кругомъ совѣты, приказанья,
Тамъ помогалъ работѣ, тамъ шутилъ...
Тотъ человѣкъ достоинъ былъ вниманья:
Герой, буффонъ, фельдмаршалъ и капралъ,
Вездѣ своихъ враговъ онъ разбивалъ...
Сегодня шутъ, а завтра мужъ суровый,
Сегодня Марсъ, а завтра Момусъ новый.
LVI.
Межъ тѣмъ какъ замѣчательный герой
Слѣдилъ за обученьемъ новобранцевъ
Казаки натолкнулись той порой
На кучку неизвѣстныхъ иностранцевъ,
Одинъ изъ нихъ, хотя съ большимъ трудомъ,
Могъ говорить по русски. Онъ потомъ
Имъ объяснилъ, что самъ во время оно
Считалъ своими русскія знамена.
LVII.
По просьбѣ незнакомца, отвели
Ихъ въ главную квартиру. По наряду
За мусульманъ ихъ приняли вдали,
Но поняли по первому же взгляду.
Что тотъ костюмъ -- случайный маскарадъ.
Не въ первый разъ восточныхъ странъ нарядъ
Сыны Европы нашей надѣвали
И съ толку иногда людей сбивали.
LVIII.
Передъ толпой калмыковъ, въ этотъ часъ
Въ рубашкѣ находился самъ Суворовъ
И убѣждалъ, какъ нужно всякій разъ
Крошить враговъ безъ дальнихъ разговоровъ.
Онъ человѣка -- глиною считалъ
И правила такія всѣмъ внушалъ,
Что также хороша смерть отъ булата,
Какъ пенсіонъ въ отставкѣ для солдата.
LIX.
Когда Суворовъ плѣнныхъ увидалъ,
Изъ подъ бровей глаза его блеснули;
-- "Откуда вы?" Спросилъ ихъ генералъ.
-- "Какъ плѣнниковъ держали насъ въ Стамбулѣ,
Оттуда мы бѣжали",-- былъ отвѣтъ.
-- "Кто вы?" -- "Какъ видите"... (Тогда весь свѣтъ
Ужь зналъ о томъ, что былъ Суворовъ кратокъ:
На немъ лежалъ особый отпечатокъ).
LX.
-- "Какъ васъ зовутъ?" -- "Меня шутъ Джонсонъ,
Товарищъ мой -- Жуанъ, а вотъ двѣ дамы,
А третій же.... совсѣмъ быть пола онъ".
--"Послѣднихъ трехъ не приняли бъ сюда мы.
Но такъ и бытъ!... Вашъ другъ мнѣ незнакомъ.
Но вы.... вы съ Николаевскимъ волкомъ
Подъ Виддиномъ ходили на сраженье?"
--"Да, генералъ, участвовалъ въ тотъ день я".
LXI.
-- "Вы, кажется, аттаку тамъ ведя".
-- "Я".-- "Что жь потомъ?" -- "Не помню я, признаться...."
-- "Вы первый въ этотъ день на брешь вошли?"
-- "Да, какъ и всѣ" спѣшилъ туда забраться..."
-- "Ну что жъ за тѣмъ?" -- "Затѣмъ:былъ раненъ въ бокъ
И кто-то въ плѣнъ меня увлекъ".
-- "Хоть Виддинъ взять гораздо легче было,
Мы отомстимъ за васъ у Измаила.
LXII.
"Гдѣ вы служить зачнете?" -- "Гдѣ-нибудь,
Мнѣ все равно, куда ни помѣстите".
-- "Вы любите всегда опасный путь
И отъ другихъ отстатъ не захотите,
Но вашъ товарищъ молодъ такъ, усталъ...
Что можетъ дѣлать oнъ?"-- "О, генералъ,
Когда въ войнѣ онъ станетъ увлекаться,
Какъ и въ любви, то будетъ львомъ онъ драться."
LXIII.
-- "Посмотримъ, какъ онъ храбръ". (Здѣсь Донъ-Жуанъ
Суворову съ почтеньемъ поклонился).
Сегодня въ ночь пойдетъ на мусульманъ
Вашъ старый полкъ, я такъ распорядился.
Я далъ обѣтъ: проѣдетъ борона,
Тамъ, гдѣ стоитъ турецкая стѣна.
И плугъ пройдетъ черезъ твердыни эти,
Сметая въ прахъ огромныя мечети.
LXIV.
"И такъ, впередъ!" И началъ, онъ опять
Рѣчами вдохновеннаго рубаки
Въ своихъ солдатахъ храбрость возбуждать.
Какъ проповѣдникъ, звалъ онъ ихъ къ аттакѣ:
Туда съ собой на неприступный видъ,
Гдѣ Измаилъ недвижимый стоилъ,
Гдѣ гибели назначены заранѣ
За крѣпостью скрывались мусульмане.
LXV.
Одобренный бесѣдою, Джонсонъ
Къ Суворову вновь съ просьбой обратился?
Хоть занятый своимъ ученьемъ, онъ
Въ толпѣ солдатъ ходилъ и суетился.
-- "Мы, генералъ, сочтемъ себѣ за чѣсть...
Всѣхъ впереди на этотъ приступъ лѣзть,
Но намъ пока еще не указали,--
Куда насъ здѣсь обоихъ назначали..."
LXVI.
-- "Ба, я забылъ... Въ одинъ изъ тѣхъ полковъ
Я васъ пошлю, гдѣ прежде вы служили.
Онъ будетъ завтра въ дѣлѣ. Эй, Камковъ!
Скажи, чтобъ ихъ сейчасъ же проводили.
Но пусть вашъ другъ останется при мнѣ
А иностранки эти. Пусть онѣ,
Чтобъ имъ межъ насъ напрасно не мѣшаться,
Въ обозѣ въ это время помѣстится."
LXVII.
Но здѣсь произошла одна изъ сценъ.
Двѣ женщины въ испугѣ задрожали,
Хотя для нихъ не новостью былъ плѣнъ:
Онѣ его въ гаремѣ испытали.
Какъ курица, разбросивъ два крыла
Пощады или помощи ждала,
Такъ и онѣ рыдая, полны муки
Въ отчаяньи нѣмомъ простерла руки --
LXVIII.
Къ двумъ храбрецамъ, которыхъ отличалъ
Одинъ изъ полководцевъ знаменитыхъ,
Одинъ изъ тѣхъ, предъ кѣмъ весь край дрожалъ,
Кто къ славѣ шелъ черезъ тѣла убитыхъ,
О, люди сумасбродные! о, свѣтъ!
О, лавръ безсмертной славы и побѣдъ!
Ты моремъ алой крови достаешься
И надъ врагами падшими смѣешься!..
LXIX.
Не понималъ Суворовъ женскихъ слезъ.
И этихъ женщинъ горькія рыданья
Ему теперь выслушивать пришлось:
Въ немъ будто шевельнулось состраданье.
Хотя война, пролитой крови видъ
Сердца героевъ часто и черствитъ,
Но иногда ихъ трогаютъ печали.
Такимъ же и Суворова считали.
LХХ.
И онъ сказалъ: "Отвѣть, Джонсонъ,-- ко мнѣ
На кой же чортъ двухъ женщинъ привели вы?
Пускай въ обозъ отправятся онѣ,
Гдѣ будутъ въ безопасности и живы.
Совсѣмъ намъ не съ руки такой багажъ.
Я не терплю, когда приходитъ блажь --
Жениться молодымъ моимъ солдатамъ.
Гдѣ тутъ возиться съ ратникомъ женатымъ!"
LXXI.
-- "Нѣтъ, генералъ. Двухъ этихъ дамъ сюда
Случайно привели мы. Эти дамы
Въ бракъ съ нами не вступали никогда.
Я службу понимаю и сюда мы,
Имѣя женъ, едва ль бъ ихъ привели...
Удобнѣе оставить ихъ вдали,
Чтобъ за семью свою не опасаться
И безъ заботъ на приступѣ сражаться.
LXXII:
Но эти двѣ турчанки насъ спасли,
Съ прислужникомъ своимъ и съ нами вмѣстѣ
Чрезъ множество опасностей прошли,
Боясь погони тайной или мести
Такая жизнь не новость для меня,
Но юность ихъ, неопытность цѣня,
Прошу я васъ, хотя изъ состраданья,
Имъ оказать, какъ женщинамъ, вниманье".
LХХІІІ.
Турчанки ощущали тайный страхѣ,
На лицахъ ихъ написаны сомнѣнья.
Но и въ тоскѣ, съ слезами на глазахъ,
Скрыть не могли, бѣдняжки, удивленья
При взглядѣ на худаго старика,
Стоявшаго при нихъ безъ сюртука,
Въ грязи, въ пыли, въ изорванномъ жилетѣ,
Хотя предъ нимъ дрожало все на свѣтѣ.
LXXIV.
Дѣйствительно. Замѣтили онѣ,
Что вкругъ ему толпа повиновалась,
Хотя у нихъ въ турецкой сторонѣ
Султана власть лишь въ роскоши являлась,
Въ каменьяхъ драгоцѣнныхъ и въ цвѣтахъ,
А въ этихъ незнакомыхъ имъ мѣстахъ
Турчанки не могли не удивляться,
Какъ можетъ власть безъ пышности являться.
LXXV.
Джонсонъ ихъ утѣшалъ, на сколько могъ,
И вывести стирался изъ сомнѣнья,
А Донъ-Жуанъ клялся, что лишь востокъ
Зарею заалѣетъ -- въ то мгновенье
Онъ гдѣ нибудь ихъ встрѣтитъ, здѣсь иль тамъ,
Иначе -- горе русскимъ всѣмъ войскамъ.
И -- странно! -- ихъ лицо свѣтлѣе стало:
Хвастливость дамамъ нравится не мало.
LXXVI.
Такъ послѣ поцалуевъ, вздоховъ, слезъ
Рѣшились наконецъ они разстаться.
Красавицы отправились въ обозъ
Рѣшенія сраженья дожидаться
(Ты, неизвѣстность -- лучшій даръ боговъ!),
А храбрецы сбирались на враговъ,
Хотя враги имъ зла не доказали,
И къ битвѣ приготавливаться стали.
LXXVII.
Суворовъ же иначе разсуждалъ,
Въ анализъ очень тонкій не пускался,
Значенья жизни вовсе не давалъ
И видомъ труповъ, крови не смущался.
До мелкихъ ранъ герою дѣла нѣтъ,
Онъ впереди лишь видитъ рядъ побѣдъ,
А потому замѣтилъ онъ едва-ли,
Какъ двѣ турчанки слезы проливали.
LXXVIII.
А между тѣмъ ужъ близокъ битвы срокъ.
Сейчасъ земля дрожать начнетъ отъ стона...
Когда бъ Гомеръ о пушкахъ вѣдать могъ,
Я вспомнилъ бы осаду Иліона,
Какъ сынъ Пріама въ битвѣ былъ убитъ...
Но не таковъ новѣйшей битвы видъ:
Штыки и ружья, ядра и мортиры --
Слова совсѣмъ не нѣжныя для лиры.
LXXIX.
О, ты, Гомеръ! Умѣлъ плѣнять ты слухъ,
Умѣлъ смягчать своимъ напѣвомъ души,
Могъ шевелить и тѣхъ, кто даже глухъ
Твой стихъ гремѣлъ и въ морѣ и на сушѣ;
Твое оружье -- лучше всѣхъ штыковъ,
Вносившихъ въ міръ слѣды однихъ оковъ,
И нашихъ дней новѣйшіе герои
Въ свободѣ не увидятъ новой Трои.
LXXX.
О, ты, Гомеръ! Я долженъ описать,
Какъ гибли люди въ битвѣ, какъ въ заразѣ,
Гдѣ больше жертвъ могли бъ мы отыскать,
Чѣмъ у тебя, въ классическомъ разсказѣ.
Но мнѣ ли здѣсь соперничать съ тобой?
Ручей ли съ океаномъ вступитъ въ бой!
Хотя рѣзней и наше поколенье
Равняется съ древнѣйшимъ безъ сомнѣнья,
LXXXI.
Рѣзней не поэтической, живой,--
А жизнь назвать намъ истиной возможно,--
Гдѣ истину свѣряемъ мы съ молвой,
Чтобъ въ промахъ не попасть неосторожно.
Сейчасъ начнутъ брать крѣпость Измаилъ...
Гдѣ жь красокъ взять? гдѣ взять къ разсказу силъ?
О, души всѣхъ героевъ! вашимъ свѣтомъ
Лучи свои питаетъ солнце лѣтомъ!...
LXXXII.
О, Бонапартъ! Гдѣ списокъ жертвъ войны?
Гдѣ пышные, большіе бюллетени?
О, Леонидъ, гдѣ Греціи сыны,
Погибшія страдальческія тѣни?
О, Цезарь! дайте красокъ мнѣ, цвѣтовъ,
Чтобъ продолжать разсказъ! Я былъ готовъ,
Чтобъ славы умирающей отливы
Въ моихъ стихахъ опять явились живы.
LXXXIII.
Да, слава умираетъ, какъ народъ...
Но снова можетъ въ жизни обновляться
И каждый часъ, и каждый день и годъ
Героямъ суждено опять рождаться,
Когда же мы припомнимъ ихъ дѣла,
Всю массу добрыхъ подвиговъ и зла,
То явятся они намъ въ нашей сферѣ
Какъ мясники... въ громаднѣйшемъ размѣрѣ.
LXXXIV.
Медали, ленты, кружева, чины --
Вотъ всѣхъ людей безсмертныхъ украшенья.
Мундиры -- лишь дли пальчиковъ дамы,
Какъ дамамъ вѣера для развлеченья.
Любой солдатъ, надѣвши свой мундиръ,
Ужъ думаетъ явиться славнымъ въ міръ.
Что жь слава -- ты? Спросите поросенка,
Когда онъ въ полѣ вѣтеръ чуетъ тонко (*).
(*) Фигуральное выраженіе, заимствованное изъ псалмовъ.
LXXXV.
Онъ чувствуетъ его, когда бѣжитъ,
Какъ настоящій поросенокъ, или...
Какъ ловкій бригъ, за вѣтромъ онъ спѣшитъ,
Прибавлю я скорѣе, чтобъ простили
Мнѣ первое сравненье, а затѣмъ
Здѣсь кончу пѣсню я и буду нѣмъ,
За то другая пѣсня, можетъ статься,
Какъ деревенскій колоколъ раздастся.
LXXXVI.
Но, чу! среди полночной тишины
Замѣтно войска стройное движенье
И крадутся у крѣпостной стѣны
Безмолвные отряды, какъ видѣнья.
А сквозь туманъ льютъ звѣзды блѣдный свѣтъ
И словно шлютъ прощальный свой привѣтъ,
Но скоро адскій дымъ передъ стѣною
Закроетъ все зловѣщей пеленою.
LXXXVII.
Умолкнемъ здѣсь. То пауза, когда
Отъ жизни къ смерти -- шагъ одинъ, мгновенье,
Когда на мигъ смолкаетъ въ насъ вражда
И передъ смертью сходитъ примиренье,
Еще минута -- жизнь проснется вновь,
Залпъ, крики: маршъ! круговъ польется кровь...
Ура! Аллахъ! И скоро въ ревѣ битвы
Сольются и проклятья и молитвы.