I.
О, кровь и громъ! Ужасныя слова!...
Но вѣдь они есть поясненье къ славѣ,
Я ль виноватъ, что слава такова?
А потому я съ музою не вправѣ
Умаливать объ ужасахъ войны.
Названья ей различныя даны:
Беллона, Марсъ, но все же въ заключенье
Не скроемъ мы ихъ страшнаго значенья.
II.
Готово все -- огонь, мечи, народъ,
Чтобъ смерть нести повсюду по дорогѣ,
И на рѣзню вся армія ползетъ,
Какъ страшный левъ, ползущій изъ берлоги,
Какъ гидра изъ болотистыхъ трясинъ, и,
И этотъ стоголовый исполинъ
Въ борьбѣ кровавой головы теряетъ --
И тотчасъ ихъ другими замѣняетъ.
III.
Исторія en grand на все глядитъ,
Но еслибъ мы узнали всѣ детали
То вѣрно бъ ощутили тайный стыдъ
И славу войнъ сомнительной прилили.
Не слишкомъ ли тяжелою цѣной
Побѣды покупаются войной?
Не выше ли минута состраданья
Всѣхъ долгихъ войнъ, убійствъ и истязанья?
IV.
Она самодовольство въ насъ родитъ;
Межь тѣмъ война съ тріумфами похода,
Со всѣмъ, что въ ней чаруетъ и дивитъ,
Съ налогами голоднаго народа,
Съ ея войсками, шедшими впередъ --
Однихъ людей бездушныхъ увлечетъ...
Бой, поднятый не за свободу братій,
Есть рядъ убійствъ, достойнѣйшихъ проклятій.
V.
Нѣтъ, славу этихъ войнъ мы не сравнимъ
Со славой Леонида, Вашингтона:
Хотѣлось за свободу драться имъ
Пусть какъ теперь, такъ и по время оно
Побѣдами дивилъ иной деспотъ,
Но слава двухъ героевъ не умретъ;
Ихъ имена признаютъ всѣ народы
Святымъ и вѣчнымъ лозунгомъ свободы.
VI.
Настала ночь и сквозь туманъ ночной
Лишь только пламя пушекъ прорывалось
И лентою кровавою одной
Въ нѣмыхъ струяхъ Дуная отражалось.
Ревъ баттарей ужасныхъ потрясалъ
Сильнѣй, чѣмъ громъ, гремящій между скалъ:
Гроза небесъ насъ рѣдко убиваетъ,
Но громъ людей неистово терзаетъ.
VII.
Одна колонна двигалась впередъ
И къ приступу готовилась заранѣ,
Близка аттака страшная -- и вотъ
Очнулись наконецъ и мусульманѣ
И встрѣтили отпоромъ христіанъ;
Тогда земля и волны и туманъ
Зажглись огнемъ, вся крѣпость запылала
И словно Этна пламя извергала.
VIII.
Надъ крѣпостью пронесся крикъ: "Аллахъ!"
Зловѣщій грохотъ битвы покрывая,
И повторился онъ на берегахъ,
Его шептали волны, повторяя...
Онъ былъ и вызывающъ, и могучъ,
И даже наконецъ изъ темныхъ тучъ
Святое имя это раздавалось...
"Аллахъ! Аллахъ!" повсюду повторялось.
IX.
Къ осадѣ устремились всѣ полки.
Одна колонна къ крѣпости стремилась,
Чтобъ бой начать со стороны рѣки
Но, словно листья сбитыя, ложилась,
Хотя Арсеньевъ, первый изъ рубакъ,
Чье имя повторялъ со страхомъ врагъ,
Ихъ велъ къ рѣзнѣ. "Рѣзня есть -- дочка Божья",
Сказалъ Вордсвортъ... не вѣрю въ эту ложь я.
X.
Ужъ принцъ Де-Линь въ колѣно раненъ былъ;
Графъ Шапо-Бра (*) (Мой Богъ! вотъ голова-то!)
Межъ головой и шляпой получилъ
Ударъ, но крѣпкій лобъ аристократа
Пробить шальная пуля не могла
И даже шляпу графа сберегла.
Такой примѣръ едва ли, впрочемъ, новый:
Свинцовыхъ пуль не трусить лобъ свинцовый.
(*) Герцогъ Ришелье.
XI.
А въ это время Марковъ генералъ
Велѣлъ, чтобъ принцу помощь оказали,
И въ то же время словно не видалъ,
Какъ вкругъ его солдаты умирали,
Безъ помощи, прося глотокъ воды;
Освобождая принца отъ бѣды,
Онъ въ наказанье самъ въ бѣду попался:
Разбитъ ядромъ, онъ безъ ноги остался.
XII.
Три сотни пушекъ грозно изрыгать.
Пустились смертоносныя пилюли,
Чтобъ стали люди кровью истекать.
Какъ градъ войны, кругомъ свистали пули...
О, смертный часъ! о, голодъ! о, чума!..
Ужасны вы, ужасна ваша тьма,
Но вамъ едва ли выдержать сравненье,
Съ рѣзнею изступленнаго сраженія.
XIII.
Куда въ испугѣ мы не бросимъ взглядъ --
Вездѣ встрѣчаемъ муки и страданья:
Тамъ съ хриплымъ крикомъ падаетъ солдатъ,
Тамъ корчи по землѣ и содраганья...
Вотъ вся награда сотнямъ храбрецовъ,
А пощаженныхъ битвою бойцовъ
Ждетъ ленточка въ петлицу, можетъ статься...
Но все же слава,-- долженъ я признаться,--
XIV.
Мнѣ дорога. Пріятно вѣкъ дожить
Подъ старость на казенномъ содержаньѣ
И пенсіонъ за службу получить:
Для воина онъ -- высшее желанье...
Притомъ герои нужны для пѣвца?
И такъ, герои бьются до конца
За тѣмъ чтобъ ихъ прославили съ трезвономъ;
А послѣ наградили пенсіономъ.
XV.
Передъ рядами грозныхъ баттарей
Высаживались многіе отряды,
Чтобъ приступить къ аттакѣ поскорѣй,
И лѣзли гренадеры сквозь преграды!
Такъ весело, какъ рѣзвое дитя
Ползетъ къ колѣнамъ матери шутя,
Такъ смѣло частоколы пролѣтали,
Какъ будто на парадъ ихъ призывали.
XVI.
То былъ великолѣпный, чудный видъ!..
Везувій самъ съ такою дикой страстью
Не могъ бросать осколки скалъ и плитъ
Своею раскалившеюся пастью...
Погибла офицеровъ третья часть;
Безъ нихъ войска могли бы духомъ пасть:
Стрѣлку собаки нужны, но однако --
Охотникъ палъ, и не нужна собака.
XVII.
Но здѣсь я долженъ повѣсть продолжать,
Какъ мой герой шелъ по дорогѣ къ славѣ:
Вѣдь всѣхъ героевъ мнѣ не сосчитать,
Хоть и они вѣнокъ лавровый вправѣ
Потребовать отъ каждаго пѣвца,
Но списокъ ихъ продлился бъ безъ конца,
И храбрость ихъ вѣнками награждая,
Не кончилъ бы романа никогда я.
XVIII.
И потому твой почтенный трудъ
Вполнѣ предоставляю я газетамъ:
Пускай они убитыхъ перечтутъ,
Помянутъ ихъ съ печалью и привѣтомъ,
И трижды, трижды будетъ счастливъ тотъ,
Чье имя журналистъ, не перевретъ;
Одинъ примѣръ я знаю: Гросъ скончался --
И послѣ смерти Гровъ онъ назывался.
XIX.
Въ разгаръ аттаки брошенъ былъ Жуанъ,
А съ намъ -- Джонсонъ, и оба нападали,
Рубя и поражая мусульманъ,
И шли -- куда?-- они того не знали,
Но шли впередъ, шагали чрезъ тѣла,--
Тамъ, гдѣ рѣзня отчаяннѣй была,--
Друзья разгоряченные являлись
И словно надъ опасностью смѣялись.
XX.
То подвигались нѣсколько впередъ
Они среди окровавленныхъ труповъ,
Чтобъ овладѣть у каменныхъ высотъ
Однимъ изъ выдававшихся уступовъ,
То отступали медленно назадъ,
Когда ихъ осыпалъ чугунный градъ;
По лужамъ крови ноги ихъ скользили
И умиравшихъ воиновъ давили.
XXI.
Въ тотъ день Жуанъ извѣдалъ въ первый разъ
Военный дымъ. Хотя всю ночь онъ дрался
И стужу испыталъ въ полночный часъ,
Отъ холода, быть можетъ, содрогался
И ждалъ когда изъ массы темныхъ тучъ
Проглянетъ утра радостнаго лучъ,
Но все же Донъ-Жуанъ не растерялся
И бѣгствомъ отъ осады не спасался.
XXII.
А если бъ и бѣжалъ -- бѣды въ томъ нѣтъ.
Такъ многіе герои начинали;
Припомните, какъ Фридрихъ, сынъ побѣдъ,
При Мольвицѣ бѣжалъ... мы всѣ бывали
Въ подобномъ положеніи,-- потомъ,
Переломивъ себя, шли на проломъ
И ради денегъ или убѣжденій
Какъ дьяволы дрались среди сраженій.
XXIII.
Онъ былъ, какъ Эринъ прежде называлъ
На древнемъ языкѣ ирландскомъ, или
На языкѣ пуническому -- (я зналъ,
Что мудрецы иные находили
Сродство между ирландскимъ языкомъ
И рѣчью Ганнибала. Я знакомъ,
Съ тѣмъ мнѣніемъ: оно раціонально
Но только вовсе не надіонально).
XXIV.
Онъ былъ, какъ по ирландски говорятъ,
"Цвѣтъ юности", поэзіи созданье;
То упиваться страстью быть онъ радъ,
Жилъ для любви и пылкаго лобзанья,
То съ радостью бросался въ шумный бой,
Готовый въ битвѣ жертвовать собой,
И отдаваясь новымъ ощущеньямъ,
Считалъ рѣзню пріятнымъ развлеченьемъ.
XXV.
Въ любви, какъ и въ бою, онъ веселъ былъ,
Вполнѣ могла гордиться молодежь имъ;
Нашъ Донъ-Жуанъ сражался и любилъ,
Какъ говорятъ, съ "намѣреньемъ хорошимъ",
Такъ дипломатъ, герой, законовѣдъ:
Готовятъ намъ всегда одинъ отвѣтъ:
"Трудились мы во имя доброй цѣли".
Жаль, что въ аду устроены панели --
XXVI.
Изъ этихъ "добрыхъ цѣлей" (*). Если адъ
Такою мостовою обладаетъ,
То думаю,-- теперь она наврядъ
Еще цѣла, затѣмъ что въ адъ вступаетъ
Безъ всякихъ добрыхъ цѣлей разный сбродъ,
И путникъ мостовой той не найдетъ
Теперь и аду,-- тамъ улицы, навѣрно,
Какъ въ Лондонѣ Поль-Моль (**), содержатъ скверно.
(*) Намекъ на одну португальскую пословицу, которая говоритъ, "адъ вымощенъ добрыми намѣреніями..."
(**) Улицы въ Лондонѣ.
XXVII.
Капризная случайность много разъ
Жену отъ мужа разомъ отдѣляла
И онъ совсѣмъ терялъ ее изъ глазъ.
Такъ и теперь случайность напугала
Героя моего: замѣтилъ онъ,
Что перестрѣлкой жаркой увлеченъ,
Вдругъ очутился онъ на новомъ мѣстѣ,
И нѣтъ его товарищей съ нимъ вмѣстѣ.
ХХѴІІІ.
Тотъ случай пусть другіе объяснятъ.
Товарищи, быть можетъ, смяты были,
А остальные бросились назадъ...
Такъ нѣкогда и Цезаря смутили
Его войска, и былъ онъ принужденъ
Сбирать за легіономъ легіонъ
И снова призывалъ ихъ для сраженья
И мести за минуту пораженья.
XXIX.
Но Донъ-Жуанъ -- не Цезарь былъ, ему
Не предстояло подвига такого,
Хотя и храбръ онъ былъ, а потому
Онъ постоялъ минуты двѣ и снова
Какъ... какъ оселъ (читатели! Гомеръ, --
Пусть вамъ послужитъ въ прокъ такой примѣръ,
Къ Аяксу прилагалъ сравненье то же,
Такъ мнѣ его стыдиться для чего же?)
XXX.
И такъ, впередъ пошелъ онъ, какъ оселъ,
И даже не хотѣлъ и оглянуться.
Но видя, что въ огонь онъ прямо шелъ
Жуанъ назадъ рѣшился обернуться,
Стараясь отыскать свой полкъ въ дыму,
Что было трудно нѣсколько ему:
Весь полкъ, въ которомъ онъ недавно бился,
На половину въ трупы обратился.
XXXI.
Не видя ни начальства, ни полка,
Богъ вѣсть куда пропавшихъ (не стараюсь
Тотъ случай объяснить я, но пока
Лишь объ одномъ замѣтить здѣсь рѣшаюсь:
По моему, совсѣмъ въ томъ дива нѣтъ,
Что юноша въ горячкѣ юныхъ лѣтъ,
За славою гоняясь, увлекался
И невзначай съ полкомъ своимъ разстался).
XXXII.
Итакъ, Жуанъ совсѣмъ сталъ одинокъ
И чувствовалъ полнѣйшую свободу,
Какъ путникъ на болотный огонекъ,
Стремится ночью въ дождь и непогоду,
Какъ выброшенный на берегъ морякъ
Себѣ пріюта ищетъ,-- точно такъ,
И Донъ-Жуанъ, руководимый славой,
Спѣшилъ туда, гдѣ жарче бой кровавый.
XXXIII.
Жуанъ не зналъ и не хотѣлъ онъ знать,
Гдѣ былъ теперь,-- вся кровь въ немъ запылала,
И стали взоры молніи метать,
И жажда битвы жгла и опьяняла.
Туда, гдѣ пушекъ слышался раскатъ,
Гдѣ словно разверзался цѣлый адъ.
Онъ бросился... О, Бэконъ! истребленье
Намъ пронесло твое изобретенье!... (*)
(*) Монаху Бэкону приписываютъ первое изобрѣтеніе пороха.
XXXIV.
Жуанъ бѣжалъ впередъ, и на бѣгу
Съ второй колонной Ласи повстрѣчался.
Въ колоннѣ той, благодаря врагу.
Онъ многихъ храбрецовъ, не досчитался:
На половину силы лишена,
Теперь дралась отчаянно она.
И къ ней Жуанъ примкнулъ, какъ новый воинъ,
И сталъ въ ряды увѣренно спокоенъ.
XXXV.
Въ ту самую минуту и Джонсонъ
Явился тамъ же, послѣ отступленья:
Такъ поступаетъ воинъ, если онъ
Спѣшитъ бѣжать, бояся пораженья.
Но, кажется, Джонсонъ былъ не таковъ:
Послѣднимъ битву кинуть онъ готовъ,
Когда же отступалъ, то, безъ сомнѣнья,
Особое имѣлъ соображенье.
XXXVI.
Замѣтилъ скоро опытный Джонсонъ,
Какъ вкругъ него солдаты умираютъ,--
Одинъ Жуанъ былъ случаемъ спасенъ;
Всѣ новички опасности не знаютъ
И жизнію рискуютъ невпопадъ...
Тогда Джонсонъ вдругъ повернулъ назадъ.
Въ минуту эту страшную готовый
Товарищей созвать для битвы новой.
XXXVII.
Въ то время пули сыпались кругомъ,
Съ заваловъ, съ бастіона Измаила,
Изъ оконъ, съ крышъ; какъ черти, въ каждый домъ
Засѣли мусульмане, -- трудно было
Войскамъ ту перестрѣлку выносить...
Межъ тѣмъ Джонсонъ, рѣшившись отступить,
Своихъ стрѣлковъ увидѣлъ въ отдаленьи,
Разсѣянныхъ въ испугѣ и смятеньи.
XXXVIII.
Онъ позвалъ ихъ -- они сошлись на зовъ
Скорѣй, чѣмъ духи. Вспомнимъ изреченье,
Что не всегда любезный духъ готовъ
На вызовъ нашъ придти (*). Въ одно мгновенье
Войскамъ ту перестрѣлку выносить.
Стрѣлки передъ Джонсономъ собрались...
Съ такимъ инстинктомъ люди родились:
Они вездѣ являются какъ стадо,
Кому нибудь имъ подчиняться надо.
Hotspur. Why to can y, or so caw sny men:
But will they come wehn yon do call foe them?"
(*) Здѣсь Байронъ намекаетъ на одну сцену изъ "Генриха IV" Шекспира, гдѣ есть такое мѣсто:
Glendover . "I can call spirits from the vasty deep.
(Глундоверъ. "Я могу вызывать духовъ изъ глубины пропасти.
Готспоръ. Ну, это могу и я, и всякій это можетъ,
Только придутъ ли они на вашъ зовъ?).
XXXIX.
Юпитеромъ клянусь я, что Джонсонъ,
Былъ славный малый, хоть и назывался
Не столько благозвучно въ мірѣ онъ,
Какъ Ахиллесъ съ Аяксомъ, но сражался
За то неутомимо, точно левъ.
Въ его лицѣ былъ не замѣтенъ гнѣвъ,
Негодованье сильное, волненье
Онъ подвиги свершалъ безъ восхваленья.
XL.
Онъ отступилъ, но это былъ разсчетъ.
Онъ зналъ, предпринимая ретираду.
Что назади товарищей найдетъ
И снова поведетъ ихъ на осаду.
Герои робость чувствуютъ порой,
Но если въ битву ринется герой,
То отступаетъ только на мгновенье,
Чтобъ отдохнуть и -- снова въ пылъ сраженья.
XLI.
Джекъ отступилъ, какъ я ужъ говорилъ,
Чтобъ вновь солдатъ вести на мѣсто это,
Гдѣ страхъ въ безвѣстный міръ переходилъ,
По выраженью старому Гамлета.
Но этимъ не тревожился Джонсонъ;
Какъ гальванизмомъ былъ онъ оживленъ,
И воиновъ его одушевленье,
Заставило вновь броситься въ сраженье.
XLII.
Но, чортъ возьми! Нашли они опять
То самое, что ихъ еще недавно
Заставило отъ битвы убѣжать.
О, пусть за службу платятъ имъ исправно,
Пусть о безсмертьи славы говорятъ,--
Они нашли, что снова вкругъ ихъ адъ,
И на себѣ тотъ часъ же испытали
Тѣ ужасы, которыхъ убѣжали.
XLIII.
Какъ подъ косой склоняется трава,
Какъ хлѣбъ подъ градомъ, воины валились.
Та истина давно ужъ не нова,
Что съ жизнью очень хрупкой мы родились.
Стрѣляли турки мѣтко очень въ цѣль
И тотчасъ обратили ихъ въ кисель,
И храбрецы, броcaвшіеся львами,
Съ разбитыми летѣли головами.
XLIV.
Какъ дьяволы, скрываясь за стѣной,
Ряды солдатъ сметали мусульмане,
И смерть носилась бурею степной....
А между тѣмъ, въ томъ огненномъ туманѣ
(Чѣмъ объяснить людской судьбы законъ?)
Съ толпою храбрецовъ своихъ Джонсонъ,
При свистѣ пуль; въ дыму, впередъ прорвался,
И наконецъ на верхъ стѣны взобрался.
XLV.
Одинъ, другой и скоро весь кружокъ
Былъ на стѣнѣ,-- но ихъ въ минуты эти
Рискъ всюду ожидалъ, какъ кипятокъ,
Жгли пули тѣхъ, кто былъ на парапетѣ,
И тѣхъ, кому пришлось, стоятъ внизу,
А потому чугунную грозу,
И тучи пуль, не пролетавшихъ мимо,
Выдерживать пришлось неумолимо.
XLVI
.
Но кто достигъ стѣны, тотъ увидалъ,
Что ихъ спасла ошибка осажденныхъ,
Турецкій инженеръ не понималъ
Въ войнѣ построекъ самыхъ не мудреныхъ:
Онъ въ центрѣ парапета нужнымъ счелъ
Наставить безполезный частоколъ,
И бравшимъ крѣпость эту не преграды,
А помощь оказали палисады.
XLVII.
За тѣмъ, что тамъ на каждой сторонѣ
По десяти солдатѣ могло держаться,
Чѣмъ пользоваться начали вполнѣ
Успѣвшіе къ площадкѣ той добраться:
Они могли стрѣлять тамъ, ставши въ рядъ,
И опрокинуть тотчасъ палисадъ...
Не всѣ изъ нихъ однако уцѣлѣли,
И наконецъ пришли къ желанной цѣли.
XLVIII.
Межь первыми,-- о первомъ умолчу,
Я знаю, что такое предпочтенье
(Я поселять раздора не хочу)
Родитъ и межъ друзьями огорченье.
Скажите мнѣ, какой же смѣлый Бриттъ
Джонъ Булю могъ сказать, что былъ разбитъ
Нашъ Веллингтонъ, хотя такое мненье
Пруссаки повторяютъ безъ сомнѣнья,--
XLIX.
Они еще при этомъ говорятъ,
Что если бъ Блюхеръ, Бюловъ, Гнейзенау
И множество другихъ на "овъ!" и "ау"
Не подошли, то Веллингтонъ нарядъ
Сберегъ подъ Ватерлоо честь и славу,
Но отступилъ безъ помощи назадъ,
За что потомъ лишился бъ пенсіона.
Такъ говорятъ они про Веллингтона.
L.
Но пусть хранитъ всѣхъ сильныхъ мира рокъ!..
Вѣдь имъ не ждать охраны отъ народа,--
Я словно пѣнье птички подстерегъ:
Она поетъ, что въ міръ идетъ свобода...
И кляча принимается лягать,
Когда хомутъ начнетъ ей шею жать,
И Іова терпѣнье, вѣроятно,
Не долго людямъ будетъ такъ пріятно.
LI.
Толпа ворчитъ сначала, какъ Даавдъ,
Потомъ бросаетъ камни въ великана
И наконецъ съ оружіемъ бѣжитъ,
Ожившая отъ гнета и обмана.
И тутъ начнется бой, заблещетъ сталь...
При этомъ могъ воскликнуть я: "какъ жаль!"
Но убѣжденъ, что общее движенье
Спасетъ весь шаръ земной отъ оскверненья.
LII.
Но далѣе.-- Не первымъ, я сказалъ,
Но лишь однимъ изъ первыхъ устремился,
Безстрашный Донъ-Жуанъ на грозный валъ:
Онъ словно въ битвахъ выросъ и родился.
Хоть жаркій бой онъ видѣлъ въ первый разъ.
Отъ жажды славы кровь его зажглась
И -- женственный, чувствительный, прекрасный --
Увлекся онъ теперь рѣзней ужасной.
LIII.
Да, онъ былъ тамъ, на крѣпостной стѣнѣ,
Онъ, то дитя, которое люблю!
Склоняться къ женской груди въ тишинѣ...
Жуану знать совсѣмъ не нужно было
Слова Руссо: "красавица! слѣди
За милымъ ты, когда съ твоей груди
Онъ соскользнетъ". Жуанъ не покидалъ ихъ
Когда любилъ. Его отъ губокъ алыхъ --
LIV.
Одна судьба могла лишь оторвать,
Иль вѣтры, или волны, иль родные
(Изъ, впрочемъ, невозможно различать).
Теперь же на бойницы крѣпостныя
Онъ сдѣлалъ смѣлый шагъ,-- онъ, чья душа,
Была чиста и дѣтски хороша,
И какъ скакунъ пришпоренный помчался
Туда, гдѣ голосъ смерти раздавался.
LV.
Къ его вискамъ ключомъ бросалась кровь,
Встрѣчаясь вдругъ съ препятствіемъ нежданнымъ.
(Такъ всадники нерѣдко хмурятъ бровь --
Предъ первымъ же заборомъ деревяннымъ,
И тотъ изъ нихъ, кто больше всѣхъ тяжелъ,
Рискуетъ испытать не мало золъ...)
Онъ издали могъ Звѣрству ужасаться,
Пока въ немъ кровь не стала разгораться...
LVI.
Въ главѣ колонны бывшій генералъ,
Со всѣхъ сторонъ тѣснимый и разбитый,
Вдругъ храбрецовъ нежданныхъ увидалъ
И, удивленъ подобною защитой
Благодарить Жуана поспѣшилъ.
Сказавъ, что сдаться долженъ Измаилъ
Онъ, какъ Пистоль (*), угадывалъ заранѣ,
Что встрѣтилъ, не бездѣльника въ Жуанѣ.
(*) Личность изъ одной Шекспировской драмы.
LVII
Но Донъ-Жуанъ языкъ нѣмецкій зналъ
Не болѣе санскритскаго;-- поклономъ
Онъ только генералу отвѣчалъ,
По лентамъ же его окровавленнымъ,
По тону, по медалямъ и звѣздамъ,
По важнымъ повелительнымъ рѣчамъ
Жуанъ въ одну минуту догадался,
Что крупнымъ онъ сановникомъ считался.
LVIII.
Но ихъ бесѣда длиться не могла,
О ни другъ друга мало понимали...
Когда кругомъ насъ мертвыя тѣла,
Когда кругъ насъ дрались и умирали,
Когда средь вздоховъ, криковъ, стоновъ, слезъ --
Вступить съ другимъ въ бѣседу намъ пришлось,
То каждый бы на дѣлѣ убедился,
Что разговоръ не долго бы продлился.
LIX.
Что здѣсь въ восьми строкахъ я описалъ,
Въ одну минуту это совершилось.
Но кто минуту испыталъ,
Тѣмъ никогда она не позабылась,
Въ единый стонъ слился весь Измаилъ
И словно грохотъ пушекъ заглушилъ:
Разслышать можно было птички пѣнье
Средь ужасовъ предсмертнаго хрипѣнья.
LX.
Взятъ Измаилъ... "Богъ нивы сотворилъ,
А города создать умѣли люди".
Слова поэта здѣсь я повторилъ.
Согласенъ я. Когда распались въ: грудѣ
Римъ, Тиръ и Вавилонъ и Карѳагенъ,
То у развалинъ этихъ павшихъ стѣнъ
Подумаешь, что міръ къ тому стремится,
Чтобъ вновь въ лѣсахъ дремучихъ поселиться.
LXI.
Изъ всѣхъ людей, всѣхъ націй и временъ,
(Межъ ними Сулла только исключенье),
Изъ всѣхъ насъ ослѣпляющихъ именъ,
Лишь Бунъ одинъ зналъ счастье безъ волненья.
Жилъ, какъ охотникъ, этотъ генералъ,
Однихъ звѣрей лѣсныхъ онъ убивалъ
Среди лѣсовъ страны своей далекой
И честно жилъ до старости глубокой.
LXII.
Онъ преступленій въ жизни не знавалъ --
Они бѣгутъ всегда уединенья,--
Онъ бодрости и силы не терялъ,
Не слыша стоновъ, воплей и презрѣнья...
Мы всѣ не ищемъ счастія въ тиши,
Но въ тайнѣ ненавидимъ отъ души
Жизнь городовъ съ ихъ воздухомъ острожнымъ...
Сто лѣтъ жилъ Бунъ въ довольствѣ безтревожномъ
LXIII.
И честное намъ имя завѣщалъ
Съ извѣстностью почетной и всемірной...
Мечъ воина той славы не давалъ;
Нѣтъ, какъ припѣвы пѣсенки трактирной,
О, слава! мимолетна въ мірѣ ты,
Когда въ тебѣ нѣтъ дѣтской чистоты.
Отшельникъ Бунъ жилъ; какъ дитя природы,
Ни съ кѣмъ не раздѣливъ своей свободы.
LXIV.
Да, онъ бѣжалъ людей и земляковъ.
Когда они жить рядомъ съ нимъ хотѣли,
Онъ удалился въ глубь своихъ лѣсовъ,
Гдѣ люди досаждать ему не смѣли
(Скучна цивилизація ужъ тѣмъ.
Что угодить въ ней невозможно всѣмъ),
Когда жь съ людьми порою онъ встрѣчался,
То кротостью и лaской отличался.
LXV.
Но одинокимъ не былъ онъ; росли
Съ нимъ дѣти вѣчныхъ дебрй и охоты
Средь новой, возродившейся земли,
Не вѣдая печали и заботы.
Вдали людей, въ виду простыхъ картинъ,
Они не знали горести морщинъ,
Младенчески любили мать-природу...
Свободный лѣсъ сберегъ имъ ихъ свободу.
LXVI.
Изъ нихъ былъ каждый крѣпокъ и здоровъ,
Ихъ умъ не волновала алчность съ дѣтства,
Какъ всѣхъ дѣтей изъ шумныхъ городовъ:
Зеленые лѣса -- вотъ ихъ наслѣдство.
Ихъ не пугала дряхлость горожанъ,
Ихъ мода не рядила въ обезьянъ
Они въ звѣрей безъ промаховъ стрѣляли,
Но ссоры межь собою презирали.
LXVII.
Подённый трудъ ихъ силъ не утомлялъ.
Сопровождало всюду ихъ веселье,
Ихъ чистоты развратъ не осквернялъ.
Не увлекало роскоши бездѣлье
Дѣтей лѣсовъ; не вѣдая заботъ,
Они умѣли жить за годомъ годъ.
Не зная городскаго поселенья, --
Не тяготило ихъ уединенье.
LXVIII.
Теперь мы для контраста перейдемъ
Къ дѣламъ цивилизованнаго вѣка,
Гдѣ есть чума, войны упорной громъ,
Гдѣ жажда власти губитъ человѣка;
Пойдемъ туда, гдѣ тысячи солдатъ
По прихоти въ кровавый бой спѣшатъ,
Гдѣ имъ готова вѣрная могила...
Вернемся мы къ осадѣ Измаила.
LXIX.
Взять Измаилъ. Проклятья, стоны, крикъ...
Войска частями въ крѣпость прорывались.
Съ турецкой саблей скрещивался штыкъ,
Рыданья бѣдныхъ женщинъ раздавались,
А сѣрый дымъ надъ городомъ стояла
И небо утра ранняго скрывалъ...
Какъ бѣшеные, турки защищались
И каждый шагъ земли отбить старались,
LXX.
Кутузовъ,-- тотъ, что послѣ далъ отпоръ
Наполеону (съ помощью морозовъ),
Былъ встрѣченъ мусульманами въ упоръ.
Онъ молодъ былъ тогда и розовъ.
Любилъ острить предъ другомъ и врагомъ,
Хоть пули, ядра сыпались, кругомъ;
Но здѣсь, съ остаткомъ гренадерской,
Онъ долженъ былъ забыть свои остроты.
LXXI.
Съ толпой солдатъ онъ ровъ перескочилъ,
Гдѣ лужи алой крови, пролилися,
Здѣсь храбрецы, собравъ остатокъ силъ,--
На верхъ до парапета добралися,
Но ихъ кружокъ съ урономъ былъ отбитъ,
(Межь ними Рибопьеръ тогда убитъ)
И мусульмане въ ровъ окровавленный
Отбросили Кутузова съ колонной.
LXXII.
Ихъ спасъ одинъ блуждающій отрядъ,
Онъ къ берегу былъ принесенъ теченьемъ,
Гдѣ въ мѣстности, безвѣстной для солдатъ,
Какъ сонный онъ бродилъ, но съ наступленьемъ
Алѣющаго утра, онъ попалъ
Туда, гдѣ полкъ Кутузова стоялъ.
Такъ, въ это утро съ солнечнымъ восходомъ,
Кутузовъ былъ спасенъ его приходомъ.
LXXIII.
Его солдаты стали ужъ терять
Послѣднюю надежду на спасенье
И начали отъ страха трепетать, --
Какъ тотъ отрядъ, минуя укрѣпленье,
Открылъ имъ входъ въ угрюмый Измаилъ
И духъ героевъ бѣдныхъ оживилъ,
Продрогнувшихъ отъ вѣтра и отъ стужи
Въ глубокомъ рву среди кровавой лужи.
LXXIV.
К а заки, или лучше -- К о заки --
(Не соблюдаю я правописанья,--
Ошибки только въ фактахъ велики,
И дѣло, право, вовсе не въ названьѣ),
Умѣвшіе лишь съ гикомъ налетать,
Не мастера осадой крѣпость брать,
Но ловкостью своей они дивили
И турки всѣхъ казаковъ изрубили.
LXXV.
Хоть сыпалась кругомъ на них картечь,
Они на валъ взобраться постарались
И думали, что станутъ городъ жечь,
И грабить Измаилъ уже сбирались,
Но то дурной къ несчастью былъ разсчетъ
И турки, заманивши ихъ впередъ,
Разсчитаннымъ, фальшивымъ отступленьемъ,
На нихъ напали вдругъ съ остервененьемъ.
LXXVI.
Едва взглянуло солнце сквозь туманъ --
Казаки, жертвы хитрости военной,
Погибли отъ ударовъ мусульманъ,
И съ храбростью своею неизмѣнной
Ложились грудой труповъ на пути...
По ихъ тѣламъ впередъ спѣшилъ пройти
Есуцкій подполковникъ съ батальономъ
И торопился къ грознымъ бастіонамъ.
LXXVII.
Тотъ храбрый мужъ враговъ повсюду былъ,
Но защищая городъ осажденный,
Герою непріятель отомстилъ,--
И палъ Есуцкій, въ битвѣ пораженный
Но русскіе валы успѣли взять,
Хоть не могли еще торжествовать:
Ударъ ударомъ страшнымъ отражался,
Безъ крови шагъ земли не уступали.
LXXVIII.
Въ тотъ самый часъ не мало пострадалъ
И смятый строй еще другой колонны...
Историкъ правъ: совѣты онъ давалъ --
Солдатамъ аттакующимъ патроны
Не щедро при осадѣ раздавать...
Къ чему безъ пользы выстрѣлы терять,
Когда впередъ идти имъ нужно смѣло
И съ помощью штыковъ окончитъ дѣло.
LXXIX.
Колоннѣ же Meмнона (генералъ
До этого убитъ былъ на сраженьѣ).
Тутъ удалось взбѣжать на грозный валъ.
Хоть бились мусульмане въ изступленьи
И рѣзали враговъ со всѣхъ сторонъ,
Солдатами бытъ взятъ тотъ бастіонъ,
Гдѣ Сераскиръ упорно защищался
И не смотря на жертвы не сдавался.
LXXX.
Жуанъ и съ волонтерами Джонсонъ,
Просили Сераскира тотчасъ сдаться,
Но этихъ словъ не могъ и слышать онъ;
Татаринъ храбрый снова началъ драться
И былъ убитъ. Съ нимъ англійскій морякъ,
Переговоровъ длинныхъ-строгій врагъ,
Задумавшій взять плѣннымъ Сераскира,
Какъ Сераскиръ, былъ выключенъ изъ міра.
LXXXI.
Онъ пулею убитъ былъ наповалъ
И тутъ переговоры прекратилась;
Никто пощады болѣе не зналъ,
Свинцомъ и сталью люди мстить, пустились --
И обратился вдругъ турецкій станъ,
Въ три тысячи убитыхъ мусульманъ;
Палъ Сераскиръ предъ русскими войсками,
Проколотый шестнадцатью штыками.
LXXXII.
Взятъ Измаилъ, но взятъ былъ по частямъ.
Смерть кровью жертвъ несчастныхъ упивалась.
Стенанья раздавались здѣсь и тамъ...
И въ этотъ часъ самъ богъ войны, казалось,
Блѣднѣлъ отъ звѣрства бѣшеной рѣзни
И люди, -- полно, люди ли они? --
Чудовищами были въ тѣ мгновенья,
Чудовищами зла и преступленья.
LXXXIII.
Одинъ изь офицеровъ русскихъ вдругъ
Почувствовалъ, межь труповъ пробираясь,
Что былъ зубами схваченъ за каблукъ:
Такъ насъ змѣя хватаетъ, извиваясь.
Напрасно рвался онъ, ругался и кpичалъ
И какъ голодный волкъ на помощь звалъ,
Но зубы все сильнѣй въ него впивались
И съ жертвою своей не разставались.
LXXXIV.
Такъ турокъ умиравшій укусилъ
Врага за ногу хищными зубами,
Въ его пяту съ хрипѣньемъ ихъ вонзилъ...
(О, Ахиллесъ! Ужъ съ давнихъ поръ межъ нами, --
Какой нибудь острякъ виновенъ тутъ, --
Всѣ именемъ твоимъ ее зовутъ.)
И послѣ смерти даже, весь израненъ,
На ней повисъ зубами мусульманинъ."
LXXXV.
Затѣмъ скажу, что русскій офицеръ
Калѣкою, хромымъ остался вѣчно.
Врачъ полковой не могъ придумать мѣръ,
Чтобъ вылечить его, и врачъ; конечно,
Упрековъ долженъ больше заслужить,
Чѣмъ павшій турокъ, вздумавшій вонзить
Всѣ зубы въ непріятельскую ногу...
Нѣтъ, русскій врачъ виновнѣе, ей-Богу!..
LXXXV.
Но фактъ здѣсь вѣренъ. Истинный поэтъ
Неправды взбѣгать всегда обвзамъ.
Въ поэтѣ томъ искусства вовсе нѣтъ,
Когда къ однимъ онъ выдумкамъ привязанъ...
Къ фантазіи онъ можетъ прибѣгать.
Чтобъ стилемъ поэтическимъ плѣнять
И ложью поэтической стараться
Въ сердца людей довѣрчивыхъ пробраться.
LXXXVII.
Взять Измаилъ, но не сданъ. Бранный мечъ
Изъ рукъ враговъ лишь смертью вырывали...
Потокомъ кровь не уставала течь
И турки въ битвѣ храбро умирала.
Напрасно раздавался сквозь туманъ
Побѣды крикъ въ войскахъ московитянъ,
На каждый крикъ героевъ разъяренныхъ
Вкругъ отзывались стоны побѣжденныхъ.
LXXXVIII.
Разятъ штыки и сабли все разятъ.
Тѣла людей лежатъ кровавой кучей...
Какъ осень обрываетъ пышный садъ,
Какъ буря наклоняетъ лѣсъ могучій.
Такъ разрушался гордый Измаилъ,
Но онъ въ своемъ паденьи грозенъ былъ:
Такъ падаетъ во время бури лѣтней
Грозой разбитый дубъ тысячелѣтній.
LXXXIX.
Ужасныя картавы!.. Намъ пора
Отъ ужасовъ военныхъ отвернуться...
Такъ жизнь идетъ; смѣшенье зла, добра...
Тамъ плачутъ люди, здѣсь -- они смѣются...
На жизнь смотря съ одной лишь стороны.
Касаясь до одной ея струны,
Читателямъ наскучить я рискую.
Я міръ со всѣхъ сторонъ его рисую.
XC.
Среди рѣзни, среди ужасныхъ дѣлъ
Одинъ поступокъ добрый "освѣжаетъ"
(Въ нашъ фарисейскій вѣкъ не- разъ встрѣчалъ
Я это выраженье). Пусть смягчаетъ
Такой поступокъ жесткость многихъ строфъ
И отъ войны забыться я готовъ,
Хотя въ войнѣ пѣвцы искали темы
Нерѣдко для эпической поэмы.
ХСІ.
Въ одномъ изъ бастіоновъ, гдѣ въ пыли
Тѣла убитыхъ женщинъ попадались
(Онѣ и здѣсь спасенья не нашли),
Повсюду сцены страшныя являлись,
А между тѣмъ, прелестна, какъ весна,
Тѣлами мертвецовъ окружена,
Хорошенькая дѣвочка лежала
И трупами укрыть себя желала.
XCII.
За ней гнались два страшныхъ казака,
Оружіемъ надъ дѣвочкой блистая...
Предъ звѣрствомъ ихъ не кажется дика
Звѣрей сибирскихъ бѣшеная стая,
Медвѣдя, волка можно усмирить...
Кого жь должны мы въ этомъ обвинить?
Натура ли людей въ томъ виновата?
Война толпу доводитъ до разврата.
XCIII.
Надъ дѣвочкой ударъ уже висѣлъ.
Всѣмъ тѣломъ содрогаясь отъ волненья,
Она хотѣла спрятаться, межъ тѣлъ,
Но Донъ-Жуанъ явился въ то мгновенье.
Что онъ сказалъ, не повторю я вслухъ,
Чтобъ не смутить людей изящный слухъ,
Но тотчасъ же казаки,испытали
Ударъ его неотразимой стали.
XCIV.
Онъ одному плечо разсѣкъ, -- другой
Съ разрубленною ляшкой оказался.
Отъ дѣвочки почти полу-нагой
Онъ ихъ прогналъ. Потомъ Жуанъ старался
Лица окровавленнаго черты
Получше разсмотрѣть средь темноты.
Надъ трупами недвижными склонился
И на руки малютку взять рѣшился.
ХСѴ.
Она была, какъ трупы холодна.
Ей участь павшей матери, грозила.
Кровавый шрамъ на лбу своемъ она
Среди рѣзни ужасной получила.
Но смерть рукой коснуться не могла
Прекраснаго и дѣтскаго чела.
Боясь бѣды и новаго обмана,
Она взглянула дико на Жуана.
ХСѴІ.
Когда ихъ взоры встрѣтились и вдругъ
Они взглянули оба съ удивленьемъ,
Когда въ лицѣ Жуана былъ испугъ,
Надежда, радость вмѣстѣ съ сожалѣньемъ,
А взоръ ея отъ страха засверкалъ
И дѣтскій дикъ прозрачно блѣденъ сталъ
(Такъ кажется прозрачною для глаза
На свѣчкѣ алебастровая ваза).
XCVII.
Предъ ними вдругъ явился Джонъ-Джонсонъ
(Его я " Джекомъ" здѣсь не называю
И, празднуя побѣды общій звонъ,
Вульгарнымъ имя это я считаю).
Онъ восклицалъ: -- "Жуанъ! впередъ, на бой!..
Готовъ теперь поклясться я Москвой,
Что мы, взобравшись съ вами на траншею,
Возьмемъ въ бою Георгія на шею!
XCVIII.
"Хоть Сераксиръ съ толпой своей разбитъ,
Но въ бастіонѣ каменномъ скрываясь,
Межъ сотни тѣлъ паша еще сидитъ,
Куря кальянъ, спокойно наслаждаясь
И нашею и собственной стрѣльбой.
Вкругъ баттареи падаютъ гурьбой,
Горою труповъ храбрые солдаты,
И все-таки завалы тѣ не взяты.
XCIX.
"Впередъ за мной!" -- "Но посмотрите, Джонъ,
На это беззащитное созданье...
Сейчасъ ребенокъ этотъ мной спасенъ;
Нельзя жь бросать его безъ состраданья.
Гдѣ спрятать мнѣ его?" Джонъ промолчалъ,
Потомъ свой галстухъ шелковый онъ смялъ
И возразилъ: "Бѣдняжку жаль, вы правы...
Но все жь ребенка спрячете куда вы?"
С.
Жуанъ сказалъ: "Чтобъ не было со мной,
Я дѣвочку не брошу безъ призора,
Пусть будетъ меньше жертвою одной".
-- "Мы всѣ погибнуть можемъ очень скоро..."
-- "Пусть будетъ такъ! Я-все переносу,
Но дѣвочку отъ гибели спасу.
Она осталась въ мірѣ одинока
И бросить такъ несчастную -- жестоко".
CI.
-- "Послушайте! Ребенокъ очень милъ,
Подобныхъ глазъ не видѣлъ я на свѣтѣ,
Но, Донъ-Жуанъ, предъ нами Измаилъ:
Пусть чувствамъ предаются только дѣти
Поймите: городъ грабятъ въ этотъ часъ
И медленность -- постыдный грѣхъ для насъ.
Впередъ, Жуанъ! Тамъ, гдѣ огонь сверкаетъ
Обоихъ насъ побѣда ожидаетъ".
CII.
Жуанъ не откликался, и тогда
Джонсонъ,-- его любившій очень много,
Двухъ-трехъ солдатъ избралъ не безъ труда,
Чтобъ поручитъ ребенка имъ, и строго,
Подъ страхомъ смерти имъ повелѣвалъ,
Чтобы сиротку каждый охранялъ
И за ея покой и сбереженье
Онъ обѣщался дать имъ награжденье.
CIII.
Потомъ добычу павшихъ мусульманъ
Межъ ними раздѣлить онъ обѣщался...
И бросился тогда въ огонь Жуанъ....
Громъ выстрѣловъ повсюду раздавался,
Все рѣже становился ярусъ солдатъ,
Но все впередъ, впередъ они спѣшатъ...
Герой въ войнѣ добычи жадно проситъ,
Дерется львомъ и раны вкругъ наноситъ.
CIV.
Вотъ каковы герои всѣхъ побѣдъ!
Большая часть изъ нихъ -- такого рода.
Безъ грабежа имъ славы въ мірѣ нѣтъ,
Безъ грабежа невѣдома свобода...
Но -- далѣе... Одинъ татарскій ханъ
(Онъ также называется -- "султаны"),
Не думая о сдачѣ, защищался
И умереть съ мечомъ въ рукахъ поклялся.
CV.
Онъ былъ пятью сынами окруженъ.
(Такъ многоженство воиновъ рождаетъ
Десятками). Дрожитъ при мысли онъ,
Что Измаилъ разбитый погибаетъ.
И жизнь свою рѣшился защищать...
Не древняго героя воспѣвать,
Хочу я здѣсь, но стараго Султана,
Стоявшаго средь вражескаго стана.
CVI.
Какъ взять его?.. Храбрецъ всегда щадитъ
Враговъ такихъ же храбрыхъ на дорогѣ...
Героевъ войнъ нерѣдко двойственъ видъ:
То -- полу-звѣри или полу-боги,
Они ревутъ, какъ волны на бѣгу,
То состраданье чувствуютъ къ врагу...
Такъ иногда и въ самыхъ черствыхъ людяхъ
Проснется чувство доброе въ ихъ грудяхъ.
CVII.
Но плѣна не желалъ узнать Султанъ
И, разжигая злобу въ гренадерахъ,
Рубилъ съ плеча упорныхъ христіанъ,
Какъ шведскій Карлъ когда-то при Бендерахъ.
Не отставали дѣти отъ отца,
Желая съ нимъ остаться до конца,
И жалость понемногу остывала
Въ сердцахъ солдатъ у крѣпостнаго вала
CVIII.
Напрасно и Джонсонъ и Донъ-Жуанъ,
Пускали въ ходъ нарѣчіе Востока.
Прося, чтобъ лучше сдался имъ Султанъ....
Чтобы не быть изрубленнымъ жестоко
Тотъ разсыпалъ удары вмѣсто словъ.
Такъ съ скептиками докторъ-богословъ,
На диспутѣ бранится безъ пощады,
Такъ дѣти иногда битъ нянекъ старыхъ рады.
СІХ.
Имъ раненъ былъ Жуанъ и самъ Джонсонъ.
Жуанъ вздыхая, съ крикомъ англичанинъ
Напали на султана съ двухъ сторонъ
(Британецъ былъ взбѣшенъ за то, что раненъ),
И бросилась тогда со всѣхъ концовъ
Ватага раздраженныхъ храбрецовъ,
На сыновей и стараго султана,
Какъ частый дождь, летящій изъ тумана,
CX.
И всѣ они погибли. Сынъ второй,
Насквозь пробитый пулею, палъ мертвый,
Сынъ третій былъ изрубленъ той порой,
Подъ остреёмъ штыка погибъ четвертый,
Сынъ пятый, какъ другіе, умерщвленъ.
Хоть былъ онъ христіанскою рожденъ
И съ нимъ отецъ сурово обходился,
Но за отца онъ умереть рѣшился.
CXI.
Былъ туркомъ кровожаднымъ -- старшій сынъ,
Достойный сынъ ученья Магомета.
Онъ въ смерти видѣлъ свѣтлый рядъ картинъ,
Въ ней видѣлъ гурій будущаго свѣта,
Прекрасныхъ, черноокихъ, райскихъ женъ.
Тотъ, кто однажды ими быль смущенъ,
Тотъ рвется къ тѣмъ плѣнительнымъ созданьямъ
И не считаетъ смерти наказаньемъ.
CXII.
Какъ будетъ ими встрѣченъ юный ханъ? --
Не знаю я, но нѣтъ въ одномъ сомнѣнья,
Что гуріи среди далекихъ странъ
Всѣмъ юношамъ окажутъ предпочтенье
Предъ старостью. Вотъ почему въ войнѣ
Толпами гибнутъ юноши въ огнѣ;
Тѣлами ихъ покрыта вся поляна,
И смерть щадитъ сѣдаго ветерана.
CXIII.
Всѣмъ гуріямъ пріятно овладѣть
Красивымъ мужемъ въ мѣсяцѣ медовомъ,
Когда на женъ онъ не привыкъ смотрѣть
Холоднымъ взоромъ, тусклымъ и суровымъ,
Когда жена ему еще близка
И непріятна роль холостяка.
Всѣмъ гуріямъ, что очень вѣроятно,
Поймать въ свой рай мужей такихъ пріятно.
CXIV.
Такъ юный ханъ, забывъ законныхъ женъ,
И предъ глазами видя только гурій,
Рвался впередъ, ихъ видомъ восхищенъ,
Рвался впередъ несокрушимой бурей...
Дерется мусульманинъ словно левъ,
Чтобъ заслужитъ объятья райскихъ дѣвъ.
Они стремятся всѣ къ небесной сферѣ,
Хоть всѣхъ небесъ -- шесть, семь, по крайней мѣрѣ.
CXV.
Видѣньемъ райскимъ такъ онъ былъ плѣненъ,
Что падая и кровью обливаясь,
Шепнулъ: "Аллахъ!" -- край увидѣлъ онъ.
Завѣса рая пала, раскрываясь.
Предъ нимъ сіянье райское встаетъ*
Какъ безконечный солнечный восходъ,.
И въ сладострастномъ, розовомъ сіяньѣ
Явились гуріи. Тогда дыханье --
CXVI.
Онъ испустилъ, съ сіяньемъ на челѣ...
Тутъ старый ханъ, про гурій не мечтавшій,
Однихъ дѣтей любившій на землѣ
И ихъ такъ невозвратно потерявшій,
Замѣтивъ, какъ упалъ сыновній трупъ,
Какъ топоромъ сраженный съ корня дубъ,
Надъ тѣломъ сына старшаго склонился
И отражать враговъ не торопился...
CXVII.
Онъ мечъ склонилъ. Тогда его судьбой
Растроганы, солдаты не желали
Вновь продолжать кровопролитный бой
И старика о сдачѣ умоляли.
Онъ ихъ движеній, словъ не понималъ,
Онъ словно сердце разомъ потерялъ
И задрожалъ какъ листъ... Онъ догадался
Что въ этомъ мірѣ одинокъ остался.
CXVIII.
Но онъ очнулся вдругъ. Однимъ прыжкомъ
На рядъ штыковъ онъ грудью налетаетъ.
Такъ мотылекъ, скользя надъ огонькомъ,
Кружится и, спаленный, умираетъ.
Еще сильнѣй, сильнѣе онъ налегъ
На сталь штыковъ, чтобъ кончать жизни срокъ,
И посылая дѣтямъ взглядъ прощанья,
Онъ испустилъ послѣднее дыханье.
СХІХ.
И воины, привыкшіе карать
Всѣхъ встрѣчныхъ на пути своемъ кровавомъ,
Смотря, какъ старецъ началъ умирать
Въ спокойствіи и гнѣвѣ величавомъ,--
Растроганными были въ этотъ часъ.
Хоть слезы не струилися изъ глазъ,
Но къ смерти благородное презрѣнье
Въ нихъ вызвало къ герою удавленье,
CXX.
Но главный бастіонъ еще стоялъ,
Гдѣ самъ паша упорно не сдавался
И громомъ пушекъ армію встрѣчалъ.
По временамъ лишь только онъ справлялся,
Ваять или нѣтъ врагами Измаилъ,
Когда жь узналъ о гибели всѣхъ силъ,
Послалъ онъ Бея сдѣлать соглашенье,
Чтобъ сдачей кончить долгое сраженье.
CXXI.
А самъ, скрестивши ноги, онъ сидѣлъ
Среди развалинъ, трубкой наслаждаясь...
Спокойнымъ блескомъ взоръ его горѣлъ,
Паша на все смотрѣлъ не возмущаясь.
Онъ бороду разглаживалъ рукой
И благовонный дымъ пускалъ, съ такой
Улыбкою спокойной, словно боги
Ему три жизни дали для дороги.
CXXII.
Такъ, городъ взятъ... Врагъ павшій изнемогъ,
Ему я жизнь и храбрость измѣнила...
Низвергнутъ былъ луны блестящій рогъ...
Не существуетъ больше Измаила
И красный крестъ надъ городомъ блеститъ,
Надъ Измаиломъ варево стоитъ
И какъ въ волнахъ дискъ лунный серебрился,
Такъ въ морѣ крови городъ отразился.
CXXIII.
Все то, что мысль способно запугать,
Все то, что порождаетъ преступленья,
Все то, что дьяволъ можетъ совершать,
Когда онъ доведенъ до иступленья,
Все то, предъ чѣмъ потухнуть можетъ взглядъ,
Все то, что наполняетъ смрадный адъ
Толпясь надъ этимъ каменнымъ погостомъ,
Все это съ цѣпи разомъ сорвалось тамъ.
CXIV.
Немногимъ, можетъ быть, и удалось,
Въ порывѣ благороднѣйшаго сердца,
Спасти ребенка; можетъ быть, пришлось
Имъ защитить сѣдаго иновѣрца,
Но -- это капля въ морѣ. О, Парижъ?
О, лондонскій зѣвака! Посмотри жь,
Какое благородное занятье
Въ войнѣ нашли твои земные братья!..
СХХѴ.
Подумайте, какой цѣною зла
Дается всѣмъ намъ чтеніе газеты!...
И всѣхъ васъ смерть застигнуть такъ могла...
О, человѣкъ! страшись ее вездѣ ты...
Готовясь къ ней, ты подати плати
И вспоминай почаще на пути
Исторію Ирландіи голодной,
Ирландіи несчастной и безплодной.
CXXVI.
О, .поди! Вы голодный этотъ край:
Уэллеслея славой насыщайте.
Пусть безъ цвѣтовъ для васъ проходитъ май,
Пусть жатвы ваши тоще,-- но узнайте,
Что сытымъ голодъ вашъ не дастъ заботъ:
Ирландія вся съ-голоду умретъ,
А онъ, Георгъ великій, беззаботно
Все будетъ жить и кушать очень- плотно.
СХХѴІІ.
Но эту пѣсню кончить нужно. Палъ
Несчастный городъ. Зарево пожара
Дунай кровавый мрачно отражалъ.
Побѣды криркъ гремѣлъ повсюду яро,
Но пушекъ грозный ревъ уже затихъ.
Изъ многихъ тысячъ варваровъ -- въ живыхъ
Лишь только сотенъ нѣсколько дышало,
Все остальное въ битвѣ замолчало.
СХХѴІІІ.
Но арміи отдать я долженъ честь,
Она одно достоинство имѣла
Ту добродѣтель модной можно счесть,
А потому о ней скажу я смѣло:
Быть можетъ, отъ суровости зимы,
Отъ тощей пищи, холода и тьмы,
Но храбрецы, что очень удивляло,
Турецкихъ дамъ насиловали мало.
CXXIX.
Убійствамъ предаваясь, грабежу,
Они немного этимъ занимались,
И я на нихъ французамъ укажу:
(О ихъ развратѣ томы исписались).
Пусть этотъ фактъ оцѣнятъ, какъ хотятъ,
Но дамы крѣпостныя, говорятъ,
Застигнутыя въ павшемъ Измаилѣ.
Остались всѣ такими, какъ и были.
CXXX.
Случались и ошибки въ темнотѣ,--
Безъ фонарей вкусъ часто насъ кидаетъ,--
Притомъ, въ войнѣ мечтать о красотѣ
И дымъ и торопливость намъ мѣшаетъ,
А потому не избѣжали бѣдъ
Шесть старыхъ дѣвъ семидесяти лѣтъ:
Они волненье новое узнали
И гренадеровъ ласки испытали.
СХХХІ.
Но вообще съ достоинствомъ вели
Себя войска, и дѣвы лѣтъ преклонныхъ
Скрыть недовольства даже не могли,
Что ихъ не взяли въ плѣнъ, какъ побѣжденныхъ,
И вотъ онѣ старались отыскать
Своихъ римлянъ, чтобъ съ ними въ брань вступать,
Въ Сабинскій бракъ безъ проволочекъ длинныхъ,
Ненужныхъ тратъ и объясненій чинныхъ.
CXXXII.
Иныя вдовы, лѣтъ подъ пятьдесятъ,
Истративъ весь запасъ своихъ усилій,
Шептали, вкругъ бросая томный вглядъ:
"Ну что жь они не дѣлаютъ насилій?"
Но посреди другихъ грѣховъ тотъ грѣхъ
Лишь только былъ одною изъ помѣхъ,
Что съ вдовами случилось -- скрыто мракомъ:
Едва ли кто нибудь до нихъ былъ лакомъ.
CXXXIII.
Какъ новый Чингисъ-ханъ иль Тамерланъ,
Суворовъ побѣдителемъ остался,
Когда горѣлъ кругомъ разбитый станъ,
И пушекъ ревъ еще не унимался,
Онъ въ Петербургъ депешу написалъ;
Депешу эту я не забывалъ:
"Помилуй Богъ! Взята враговъ станица,
Взятъ Измаилъ! Да здравствуетъ царица!"
CXXXIV.
Ужаснѣе я словъ не находилъ.
Подобныхъ словъ перо не начертало...
То, что прочелъ великій Даніилъ,
Въ себѣ такого смысла не вмѣщало...
Не оскорбилъ всей націи пророкъ,
А этотъ остроумецъ русскій могъ
Писать стихи съ развалинъ бастіона,
Являя міру новаго Hepoна.
CXXXV.
Мелодію свою онъ написалъ
Подъ музыку предсмертныхъ,хриплыхъ стоновъ.
Потомъ ее едва-ль кто повторялъ,
Но имени всѣхъ деспотовъ, Нероновъ,
Заставлю я и камня повторять!...
Никто пусть не осмѣлится сказать,
Что мы предъ ними ползали на свѣтѣ,--
И пусть свободу встрѣтятъ наши дѣти.
CXXXVI.
О, дѣти! Пусть для васъ она придетъ!...
Покажется вамъ басней невозможной
Весь мои разсказъ, весь этотъ эпизодъ...
О немъ забудьте въ вѣкъ вашъ безтревожный
И прокляните вѣкъ нашъ поскорѣй,
Сильнѣй, чѣмъ первобытныхъ дикарей:
Они себя раскрашивать старались,
Но ихъ узоры кровью не писались.
CXXVII.
Когда жь историкъ въ древность васъ введетъ,
Укажетъ на героевъ,-- вы смотрите
На нихъ, какъ мы -- на мамонта хребетъ,
И ихъ дѣла понять не хлопочите.
Такъ смотримъ мы на надпись пирамидъ.
Загадки ихъ никто не разрѣшить.
Никто не разгадаетъ ихъ значенья,
Какъ самой пирамиды назначенья.
CXXVIII.
Читатели! Исполнилъ я вполнѣ,
Что обѣщалъ. И пѣлъ морей волненья,
Пѣлъ о любви, о буряхъ; о войнѣ;
Все сдѣлалъ такъ, какъ нужно, безъ сомнѣнья,
Эпическую форму сохранялъ
И лживыхъ извращеній избѣгалъ,
Хоть Аполлонъ внушалъ и мнѣ мотивы,
Которые, то строги, то игривы --
CXXXIX.
Нерѣдко вырывались у меня...
Здѣсь я прерву героя похожденья,
Таинственность подобную цѣня,
И отдохну пока отъ утомленья,
На половину кончивъ свой романъ...
Межъ тѣмъ съ депешей посланъ былъ Жуанъ
Въ столицу, гдѣ давно депеши ждали
И за исходъ осады трепетали.
CXL.
Онъ эту честь за храбрость заслужилъ
И за прекрасный подвигъ состраданья.
Онъ общимъ одобреніемъ встрѣченъ былъ.
Когда въ рѣзнѣ невинное созданье --
Отъ звѣрства изступленнаго онъ спасъ,
Жуань былъ самъ довольнѣй во сто разъ
Спасеніемъ турчанки той прекрасной,
Чѣмъ орденомъ почетнымъ съ лентой красной.
CXL.
Отправилась съ нимъ вмѣстѣ сирота.
Она одна осталась въ цѣломъ свѣтѣ,
У ней семья навѣки отнята,
Сталъ чуждъ ей Измаилъ. На минаретѣ
Къ молитвѣ не зоветъ ужъ муэдзинъ...
Надъ ней рыдалъ теперь Жуанъ одинъ
И далъ обѣтъ,-- онъ вѣренъ былъ обѣту --
Лелѣять и беречь малютку эту.