I.
Всего труднѣй въ поэзіи начало,
Хоть и конецъ не лёгокъ былъ инымъ.
Того гляди, Пегасъ нашъ одичалый
Свихнётъ крыло, и надаемъ мы съ нимъ.
Какъ Люциферъ за грѣхъ свой палъ сначала;
А грѣхъ его, какъ нашъ, неисправимъ.
Грѣхъ этотъ -- гордость; онъ даётъ намъ крылья,
Чтобъ, заносясь, мы пали отъ безсилья.
II.
Но время, судъ дающее всему,
И грозный рокъ докажутъ земнороднымъ,--
А можетъ-быть и бѣсу самому,--
Что разумъ нашъ не созданъ быть свободнымъ.
Покамѣстъ кровь клокочетъ въ насъ, тому
Не вѣримъ мы. Когда жъ въ чаду безплодномъ
Умаемся во всѣхъ своихъ страстяхъ,
Мы съ грустью мыслимъ о прошедшихъ дняхъ.
III.
Бывъ мальчикомъ, я думалъ, что я геній,
И въ томъ хотѣлъ увѣрить цѣлый свѣтъ;
Но вотъ вхожу я въ періодъ сомнѣній,
И признанъ я всѣмъ міромъ, какъ поэтъ.
Но геній мой поблёкъ, какъ листъ осенній,
Въ фантазія ужь прежнихъ крыльевъ нѣтъ,
И горестной дѣйствительности сила
Мой романтизмъ въ злой юморъ превратила.
IV.
Теперь надъ всѣмъ смѣюсь я оттого,
Что не могу заплакать, если жь плачу,
То лишь затѣмъ, что сердца своего
Нельзя осилить. Трудную задачу
Рѣшу не прежде, какъ сойду на дно
Рѣки забвенья, намять въ ней утрачу.
Ѳетидинъ сынъ окунутъ въ Стиксѣ; мать
Земная въ Летѣ чадъ должна купать.
V.
Меня винятъ (за что -- и самъ не знаю).
Что будто я поэмою своей
Въ отечествѣ чему-то угрожаю.
Но если дѣло разобрать простѣй,
То я и самъ вполнѣ не понимаю
Своихъ остротъ: нишу я безъ затѣй.
Я въ словарѣ для собственной забавы
Ищу риѳмъ новыхъ для моей октавы.
VI.
Подобный родъ писанія стиховъ,
Быть-можетъ, новъ для нашихъ патріотовъ.
Отцомъ такихъ полу-шутливыхъ строфъ
Былъ Пульни, 1) пѣвшій, въ вѣкѣ Донъ-Кихотовъ,
Дамъ, рыцарей, чудовищъ и духовъ,
Гигантовъ грозныхъ и царей-деспотовъ.
Но какъ всё это бредъ для нашихъ дней,
То я и выбралъ тему поновѣй.
1) Итальянскій поэтъ, авторъ Morgante Maggiore, первая пѣснь которой была переведена лордомъ Байрономъ.
VII.
Итакъ, кого жь я могъ стихомъ обидѣть,
Писавъ безъ плана, просто наобумъ?
Межь тѣмъ враги хотятъ въ поэмѣ видѣть,
Чего въ ней нѣтъ, и подымаютъ шумъ.
Но пусть шумятъ, нельзя жь ихъ ненавидѣть:
Въ свободный вѣкъ всего свободнѣй умъ.
Однако Фебъ мнѣ шепчетъ, словно совѣсть,
Когда жь начну доканчивать я но вѣсть.
VIII.
Въ восторгѣ чувствъ, въ блаженствѣ сладкихъ нѣгъ,
Жуанъ дремалъ въ объятьяхъ у подруга.
Я самъ Сатурнъ, часовъ замедливъ бѣгъ,
Щадилъ косой, казалось, ихъ досуги
И, врагъ любви, берёгъ ихъ краткій вѣкъ.
Но имъ ли вѣдать старость и недуги?
О, нѣтъ, свой вѣкъ имъ кончить въ цвѣтѣ лѣтъ,
Въ веснѣ надеждъ и до начала бѣдъ!
IX.
Ихъ красота въ морщинахъ не увянетъ,
Въ нихъ пылкости не охладитъ недугъ
И сѣдина въ кудряхъ ихъ не проглянетъ;
Но какъ въ странахъ, гдѣ нѣтъ ни зимъ, ни вьюгъ.
Въ нихъ всё весна. Пусть громъ надъ ними грянетъ.
Пусть молнія испепелитъ ихъ вдругъ;
Но долгій вѣкъ влачить среди томленья
Не ихъ удѣлъ: въ нихъ слишкомъ мало тлѣнья.
X.
И вотъ чета ихъ вновь одна. Предъ ней
Вновь цѣлый міръ сталъ раемъ. Разлучённымъ,
Имъ жизнь не въ жизнь! Деревьямъ, отъ корней
Отрубленнымъ: потокамъ, отдѣлённымъ
Отъ ихъ ключа; младенцу, отъ грудей
Отнятому врагомъ ожесточённымъ,--
Не столь грозитъ погибель, сколько имъ.
Увы, инстинктъ сердецъ непобѣдимъ,--
XI.
Сердецъ, способныхъ погибать съ кручины!
О! счастливъ тотъ, въ комъ хрупокъ такъ составъ,
Фарфоръ безцѣнный нашей смертной глины,
Что рушится съ паденьемъ, не видавъ
Нашествія медлительной кончины
И долгихъ мукъ предъ ней не испытавъ!
Но, ахъ, какъ часто жизненная влага
Живучѣй въ томъ, кто смерти ждётъ какъ блага!
XII.
"Боговъ любимцамъ данъ короткій вѣкъ," 1)
Затѣмъ чтобъ ихъ не мучила утрата
Всего, чѣмъ въ жизни счастливъ человѣкъ,
Всего, что сердцу на землѣ такъ свято --
Любви и дружбы. Если жь Леты брегъ
Ждётъ каждаго и нѣтъ съ него возврата,
То ранній гробъ, причина столькихъ слёзъ,
Быть-можетъ, есть убѣжище отъ грозъ.
1) Слова Геродота.
XIII.
Но вы о томъ, счастливцы, не мечтали.
Казалось, міръ былъ созданъ лишь для васъ;
Вы жизнь свою ни въ чёмъ не упрекали,
Вамъ страшенъ былъ лишь убѣгавшій часъ.
Какъ въ зеркалѣ, вы радость лишь читали
Въ очахъ своихъ, сверкавшихъ, какъ алмазъ,
И видѣли въ ихъ блескѣ отраженье
Любви своей и страстное томленье.
XIV.
Пожатье, трепетъ вашихъ пылкихъ рукъ;
Понятнѣй словъ живыхъ очей сверканье,
Исполненное смысла; самый звукъ
Всѣхъ вашихъ словъ, какъ птички щебетанье,
Звукъ внятный тѣмъ, кто въ нѣгѣ страстныхъ мукъ
Святой любви постигъ очарованье,
И сладость фразъ, безсмысленныхъ для тѣхъ,
Кто не знавалъ ни счастья, ни утѣхъ,--
XV.
Всё было въ васъ, какъ у дѣтей Востока,
И вы дѣтьми останетесь навѣкъ.
Не суждено вамъ было волей рока
Между людьми влачить печальный вѣкъ.
Два существа, созданье волнъ потока --
Влюблённый богъ и нимфа быстрыхъ рѣкъ --
Вы родились, чтобъ жить въ ручьяхъ, въ дубровахъ,
А не дряхлѣть между людьми въ оковахъ.
XVII.
Луна смѣнялася луной; но въ васъ
Была свѣтла, какъ въ тѣ мгновенья, радость,
Когда при лунномъ свѣтѣ въ первый разъ
Узнали вы любви взаимной сладость.
Надъ чувственностью грубой возносясь,
Вашъ гордый духъ былъ чистъ и бодръ, какъ младость,
И пресыщенье, этотъ врагъ любви,
Не угашалъ вамъ пламени въ крови.
XVII.
Какъ хороши, какъ рѣдки эти чары!
Какъ имъ охотно отдаёмся мы,
Когда намъ свѣтъ прискучитъ, пошлый, старый,
И надоѣстъ шумъ свѣтской кутерьмы,
Страстишки пошлыя, интригъ удары,
Побѣги съ брачныхъ ложъ, какъ изъ тюрьмы,
Гдѣ брачный факелъ свѣтитъ сраму ради,
XVIII.
Горьки слова, но горше правда ихъ!
Воздушная чета существъ свободныхъ,
Которымъ часъ казался быстръ, какъ мигъ --
Что ставило ихъ выше земнородныхъ?
Избытокъ тѣхъ врождённыхъ чувствъ младыхъ.
Которыя погибли въ насъ холодныхъ,
А въ нихъ хранились, то, въ чёмъ видитъ свѣтъ,
Завистливый, мечтательность и бредъ.
XIX.
Что кажется въ другихъ однимъ подлогомъ,
Безуміемъ, плодомъ прочтённыхъ книгъ,
То было въ нихъ природой, данной Богомъ.
Романовъ ядъ въ сердца имъ не пропивъ;
Воспитанъ былъ Жуанъ въ семействѣ строгомъ,
А знаній кругъ въ Гайди былъ не великъ;
И страсть зажглась въ нихъ съ той же простотою,
Какъ въ соловьяхъ, иль горлицахъ, весною.
XX.
Они глядятъ, какъ тихо западъ гасъ:
Всѣмъ сладкій часъ, для нихъ же незажженный.
Съ такихъ небесъ впервые излилась
На нихъ любовь; въ такой же часъ блаженный.
Въ часъ сумерокъ, навѣки въ нихъ слилась
Душа съ душой въ одинъ союзъ священный.
Вотъ отчего, въ минуту чувствъ святыхъ,
Минувшее такъ дорого для нихъ.
XXI.
Но въ этотъ часъ какой-то трепетъ тайный
Нарушилъ миръ въ безпечныхъ ихъ сердцахъ.
Какъ въ факелѣ, иль арфѣ, вѣтръ случайный,
Промчись, колеблетъ пламя, иль въ струнахъ
Вдругъ будитъ звонъ для всѣхъ необычайный --
Такъ душу имъ смутилъ зловѣщій страхъ,
Изъ устъ Жуана вырвавъ вздохъ унылый
И омрачивъ слезами очи милой.
XXII.
Пророчески сіявшій взоръ ея,
Казалось, вслѣдъ за солнцемъ расширялся,
Какъ-будто день послѣдній бытія
Съ закатомъ солнца ужъ для нихъ кончался.
Жуанъ смотрѣлъ, свой ужасъ затая,
На милую: казалось, онъ терзался,
Зачѣмъ смутилъ онъ счастіе у ней
Неизъяснимой горестью своей.
XXIII.
Съ улыбкою, но горькой, къ скорбямъ чуткой,
Она въ него метнула взоровъ свѣтъ.
И, отвернувшись, силою разсудка,
Иль гордостью, волненья скрыла слѣдъ.
Когда жь Жуанъ спросилъ, быть-можетъ съ шуткой,
Объ ихъ судьбѣ грядущей, былъ отвѣтъ:
"О! если такъ... Но, нѣтъ! къ чему всѣ муки?
Мнѣ перенести нельзя съ тобой разлуки."
XXIV.
Ещё хотѣлъ спросить онъ; но теперь,
Всю душу въ нёмъ огнемъ любви чаруя,
Въ груди его тяжелымъ думамъ дверь
Она замкнула жаромъ поцѣлуя:
Вѣрнѣйшій способъ отъ тоски, повѣрь,
Хоть и вино не менѣе цѣню я.
Ты спросишь, въ чёмъ тутъ разница? Изволь,
Боль сердца тамъ, здѣсь головная боль.
XXV.
Что бъ здѣсь но выбрать, женщину. вино ли,
Всё жь оба средства въ сущности налогъ
На радости безумной нашей воли,
И что тутъ лучше -- я бъ рѣшить не могъ.
Скажу одно, что это ли, иль то ли,
При выборѣ двухъ средствъ я бъ не былъ строгъ.
Но-моему, одно и то же зло ихъ,
И лучше оба, чѣмъ но знать обоихъ.
XXVI.
Жуанъ смотрѣлъ на Ганди безъ рѣчей.
Съ той нѣжностью, гдѣ всѣ слились желанья:
Любовниковъ, и братьевъ, и друзой,--
Всё лучшее, что можетъ въ мигъ сліянья
Двухъ чистыхъ душъ представить блескъ очей.
Когда любовь такъ выше сознаванья,
Что чувствъ избытокъ пламенемъ своимъ
Является намъ чѣмъ-то неземнымъ.
XXVII.
Ахъ! сердцемъ къ сердцу, сжавъ другъ друга въ руки,
Зачѣмъ тогда жь не умерли они?
Не жить же имъ такъ долго, чтобъ въ разлукѣ
Когда-нибудь покончить грустно дни!
Имъ, пламеннымъ какъ пѣсней Сапфо звуки.
Нашъ пошлый свѣтъ ужели жь былъ сродни?
О, нѣтъ! любовь слилась такъ тѣсно съ ними.
Что сдѣлала почти ихъ неземными.
XXVIII.
Въ глуши лѣсовъ жить было бъ имъ должно.
Гдѣ соловьи ноютъ, отъ всѣхъ далёко.
А не въ тюрьмѣ, которой придано
Названье "общества", въ гнѣздѣ порока.
Свободное живётъ всегда одно:
Пѣвцы лѣсовъ вьютъ гнѣзда одиноко,
Орёлъ паритъ одинъ: воронъ стада
Летятъ на трупъ, какъ люда иногда.
XXIX.
Щека съ щекой, въ бесѣдкѣ ихъ уютной.
Жуанъ заснулъ съ подругой. Не глубокъ.
Но тягостенъ былъ сонъ ихъ: поминутно
Онъ вздрагивалъ отъ внутреннихъ тревогъ,
Волнуемый своей дремотой смутной:
Ея жь уста роптали, какъ нотокъ,
Какой-то музыкой безъ словъ, и грёзы
Играли въ нихъ, какъ вѣтерокъ вкругъ розы.
XXX.
Иль какъ борей, подулъ съ Альпійскихъ горъ,
Взволнуетъ вдругъ кристаллъ потока ясный,
Такъ сонъ смущалъ ей душу, этотъ воръ
Всѣхъ нашихъ чувствъ таинственно-опасный,
Дарующій душѣ такой просторъ,
Что болѣе надъ ней ужь мы не властны,
Когда безъ чувствъ мы чувствуемъ и зримъ
Съ закрытыми глазами, какъ сквозь дымъ.
XXXII.
И снится ей: у взморья, въ страшномъ горѣ,
Прикована къ скалѣ она крутой.
Нѣтъ силъ бѣжать: а волны, съ вѣтромъ въ спорѣ,
Ревутъ, кипятъ, и съ ревомъ валъ морской
Встаетъ, встаётъ; до устъ восходитъ море,
И душно ей; и вотъ надъ головой
Волна разшиблась съ шумомъ, страшно стонетъ
Подъ ней скала; но нѣтъ, она не тонетъ.
XXXII.
Вотъ отлегло. Гайди бредётъ одна;
Но острые кремни ей рѣжутъ ноги
И, спотыкаясь, падаетъ она.
И что-то прокатилось вдоль дороги
Неясное. Ей страшно, но должна
Она поймать предметъ своей тревоги;
Бѣжитъ за нимъ, хватаетъ, но изъ рукъ
Всё ускользаетъ бѣлый кругъ-не-кругъ.
XXXIII.
И вотъ она въ пещерѣ. Сталактиты
Висятъ со стѣнъ; работа многихъ грозъ
Видна въ ея чертогахъ; моржъ сердитый
Гнѣздится въ нихъ и хлещетъ валъ въ утесъ.
По вѣтру вьются локоны развиты,
Изъ чёрныхъ глазъ струятся рѣки слёзъ,
И острыя глядятъ угрюмо скалы
И превращаютъ капли слёзъ въ кристаллы.
XXXIV.
И холоденъ и влаженъ, не живой,
У ногъ ея, бѣлѣй прибрежной пѣны,
Лежитъ Жуанъ. Горячею рукой
Спѣшитъ она согрѣть остывши члены
И оживить, какъ прежде, трупъ нѣмой.
Напрасный трудъ! И, словно пѣснь сирены,
Гудитъ надъ ней надгробный моря стонъ,
И вѣчностью ей мнится этотъ сонъ.
XXXV.
Глядитъ, и вотъ черты лица Жуана
Мѣняются, всё становясь тускнѣй,
И возстаётъ, какъ изъ среды тумана,
Тикъ грозный Ламбро: тотъ же блескъ очей
И та жь осанка, та же стройность стана.
И въ ужасѣ она проснулась.-- Чей,
О, силы неба!-- чей такъ взоръ сверкаетъ?
То онъ -- то Ламбро на неё взираетъ!
XXXVI.
И съ крикомъ страха, радости, любви,
Вскочивъ, она упала вновь на ложе,
Узнавъ того, кто, не жилецъ земли,
Возсталъ изъ безднъ морскихъ, возсталъ, о Боже!
Затѣмъ, быть-можетъ, чтобъ предъ ной въ крови
Сразить того, кто жизни ей дороже.
Ужасныя мгновенья! Кто ихъ зналъ,
Тотъ позабыть навѣки бъ ихъ желалъ.
XXXVII.
Вскочивъ на крикъ Ганди, Жуанъ въ паденьи
Схватилъ её, и, ятаганъ кривой
Сорвавъ съ гвоздя, готовилъ въ изступленьи
Ударъ тому, кто въ нихъ смутилъ покой.
Но старый Грекъ съ усмѣшкою презрѣнья
Сказалъ ему: "На грозный голосъ мой
Двѣ тысячи клинковъ блеснуть готовы;
Брось ятаганъ, брось, юноша суровый".
XXXVIII.
"-- Вотъ мой отецъ! вотъ Ламбро!" какъ змѣя,
Обвивъ его, вскричала Гайди: "Въ ноги
Падёмъ къ нему! Отецъ проститъ меня;
Да, онъ проститъ!-- Отецъ мой, въ часъ тревоги
Душевныхъ мукъ, когда цѣлую я
Край мантіи твоей, твой голосъ строгій
Ужель смутитъ восторгъ въ моей груди?
Убей меня, но друга пощади!"
XXXIX.
Но, безотвѣтенъ, грозно-величавый,
Съ невозмутимой ясностью въ очахъ
(О, какъ обманчивъ этотъ миръ лукавый!)
Стоялъ старикъ предъ нею въ двухъ шагахъ.
Межь-тѣмъ Жуанъ, рѣшись на бои кровавый.
Отъ злобы блѣдный, сжалъ булатъ въ рукахъ,
Чтобъ перваго повергнуть супостата,
Кто бъ смѣлъ явиться на призывъ пирата.
XL.
"Брось ятаганъ!" промолвилъ Ламбро вновь.
-- "Пусть нырнутъ силою въ бою жестокомъ."
Весь поблѣднѣвъ, пиратъ нахмурилъ бровь
И. вынувъ пистолетъ, сказалъ съ упрёкомъ:
"Такъ хочешь ты, чтобъ проливалась кровь!"
Внимательнымъ тутъ осмотрѣлъ онъ окомъ
Кремень курка, затравку и замокъ
И вслѣдъ затѣмъ взвёлъ медленно курокъ.
XLI.
Престранное рождаетъ ощущенье
Трескучій звукъ курка у васъ въ ушахъ,
Въ тотъ мигъ, когда въ приличномъ отдаленьѣ,
Въ какихъ-нибудь двѣнадцати шагахъ,
Вашъ прежній другъ за злое оскорбленье
Васъ нулей въ лобъ готовъ повергнуть въ прахъ.
Но послѣ двухъ иль трёхъ подобныхъ шутокъ
Вашъ слухъ становится не такъ ужь чутокъ.
XLII.
Курокъ взведёнъ. Ещё бъ одинъ лишь мигъ --
И Донъ-Жуанъ погибъ бы безъ возврата.
Но тутъ Ганди ихъ разлучила вмигъ,
Вскричавъ: "Убей меня! я виновата,
Не онъ, что къ намъ на островъ онъ проникъ.
Я сохраню свои обѣты свято;
Люблю его, умру съ нимъ! Знаю я,
Какъ твёрдъ твой духъ, узнай и ты меня."
XLIII.
За мигъ предъ тѣмъ она была вся слёзы,
Вся нѣжность, вся любовь. И вотъ блѣдна,
Какъ мраморъ статуи, презрѣвъ угрозы,
Стоитъ она, надменна и страшна.
Какъ грозенъ видъ ея отважной позы!
Какъ-будто вдругъ вся выросла она,
Безъ страха грудь подъ выстрѣлъ подставляя
И гордымъ взоромъ взоръ отца встрѣчая.
XLIV.
Другъ съ друга глазъ они не сводятъ прочь.
О, какъ сходны свирѣпыя ихъ лица!
Лишь изъ очей ихъ чёрныхъ, словно ночь,
Не съ равной силой блещетъ глазъ зарница.
Какъ самъ отецъ, способна мстить и дочь:
Такъ въ бѣшенствѣ ручная мститъ тигрица.
Въ глазахъ отца кипитъ въ ней кровь его --
Знакъ, что они изъ рода одного.
XLV.
Черты ихъ лицъ, ихъ ростъ, всё въ нихъ такъ сходно,
Лишь полъ и возрастъ отличаютъ ихъ.
Какъ вѣрный знакъ ихъ крови благородной,
Одна и та жь и нѣжность рукъ у нихъ.
И вотъ теперь свирѣпостью природной
Раздѣлены, стоятъ они въ тотъ мигъ,
Когда бъ слезами страстнаго рыданья
Украситься былъ долженъ часъ свиданья.
XLVI.
Грекъ, опустивъ въ раздумьи пистолетъ,
Вновь з а поясъ заткнулъ его и, взоромъ
Насквозь пронзая дочь свою, въ отвѣтъ
Сказалъ: "Не я смутилъ мой домъ раздоромъ!
Не я виной семейныхъ нашихъ бѣдъ!
Кто бъ устоялъ передъ такимъ позоромъ?
Твой долгъ исполненъ; такъ позволь и мнѣ
Мой долгъ святой исполнить здѣсь вполнѣ.
XLVII.
"Пусть кинетъ мечъ! Не то, клянусь душою,
Какъ мячъ сшибу я голову съ него!"
Тутъ, взявъ свистокъ, онъ свистнулъ. iJa стѣною
Раздался свистъ въ отвѣтъ на свистъ его.
И, ринувшись нестройною ордою,
Толпа пиратовъ, всѣ до одного
Въ оружіи, на зовъ явились вмѣстѣ.
"Схватить его иль положить на мѣстѣ!"
XLVIII.
Воскликнулъ Грекъ, и дочь, въ объятьяхъ сжавъ,
Стремительно увлекъ отъ Донъ-Жуана
Передъ толпой, рванувшейся стремглавъ.
Напрасно рвётся дочь изъ рукъ тирана:
Онъ жмётъ её въ объятьяхъ, какъ удавъ.
И кинулись враги, какъ осы, рьяно
На юношу. Ужь подъ его мечемъ
Передній палъ съ разрубленнымъ плечомъ.
XLIX.
Вотъ и ещё упалъ одинъ. Но старый,
Лихой рубака третій отразилъ
Его ударъ и мѣтко такъ удары
Направилъ самъ, что тотчасъ положилъ
Жуана на полъ предъ ватагой ярой.
И брызнула фонтаномъ кровь изъ жилъ
На головѣ и на рукѣ, глубоко
Разсѣченныхъ ножомъ въ мгновенье ока.
L.
И, оковавъ, пираты понесли
Несчастнаго, по знаку капитана,
Къ той гавани, гдѣ ждали корабли,
Чтобъ паруса поднять на утро рано.
И, положивъ на шлюпку, повезли
Къ своимъ гальотамъ посреди тумана.
Подъ стражей тамъ, на бортѣ одного
Изъ тѣхъ судовъ, въ трюмъ заперли его.
LI.
Нашъ міръ исполненъ странныхъ приключеній,
И вотъ одно прегрустное изъ нихъ.
Во цвѣтѣ лѣтъ, на лонѣ наслажденій,
Красавецъ юный, полный благъ земныхъ,
Въ тотъ самый часъ, какъ не было и тѣни
Опасности, по волѣ парокъ злыхъ,
Израненный, въ цѣпяхъ, отправленъ въ море,
И всё за то, что полюбилъ на горе.
LII.
Довольно! Впалъ я въ паѳосъ, вдохновясь
Китайской нимфой слёзъ, зелёнымъ чаемъ.
Съ трёхъ чашъ меня приводитъ онъ въ экстазъ,
Какой пылалъ въ Кассандрѣ, какъ мы знаемъ.
За чёрный чай берусь я каждый разъ,
Когда зелёнымъ я сверхъ мѣръ смущаемъ.
Какъ, право, жаль, что мнѣ вино вредитъ.
Я съ кофе, чаю, становлюсь сердитъ,--
LIII.
Коль не разбавлю ихъ тобой, наяда
Волнъ Флегетонскихъ, милый мой коньякъ!
Зачѣмъ же ты, какъ и всѣ нимфы ада,
Въ твоихъ любимцахъ желчь волнуешь такъ?
Вотъ почему мнѣ сущая отрада
Пить лёгкій пуншъ. Но, впрочемъ, и арракъ,
Влитой въ стаканъ мой на ночь изобильно,
Мнѣ ломитъ голову поутру сильно.
LIV.
Оставимъ же Жуана здѣсь. Опять
Онъ былъ спасёнъ, хоть и страдалъ жестоко.
Но какъ его страданье съ тѣмъ сравнять,
Что въ грудь Гайди запало такъ глубоко?
Она не та, чтобъ плакать и вздыхать
И вслѣдъ затѣмъ смириться: изъ Морокко
Происходила мать у ней; то край,
Гдѣ всё пустыня, иль Господень рай.
LV.
Дождь амбры каплетъ тамъ съ оливъ въ цистерны
Изъ мрамора; тамъ зёрна, цвѣтъ и плодъ
Такъ вонъ и рвутся съ силой безпримѣрной,
Но тамъ и ядъ въ растеніяхъ течётъ.
* Рыканью львовъ тамъ внемлютъ въ полночь серны;
Подошвы тамъ песокъ верблюдамъ жжётъ
Среди пустынь, невѣдомыхъ отъ вѣка,
И какъ земля тамъ сердце человѣка.
LVI.
То солнцевъ край! то Африка! Сходна
Тамъ съ почвою душа людей: отъ дѣтства
Къ добру и злу привыкшая, она
Пріемлетъ жаръ отъ солнца, отъ сосѣдства
Пустыхъ степей, гдѣ почва сожжена.
Отъ матери доставшись ей въ наслѣдство,
Любовь въ Гайди дремала въ мглѣ очей,
Какъ дремлетъ левъ при говорѣ ключей.
LVII.
Какъ лѣтомъ тучки, вѣтеркомъ несомы,
Бѣлѣй снѣговъ возносятся въ эѳиръ,
Покуда въ нихъ не соберутся громы,
Чтобъ ужасомъ смутить весь Божій міръ,
Такъ вкругъ нея былъ кротокъ міръ знакомый;
Но вотъ Жуанъ смутилъ въ ней этотъ миръ,
И вспыхнулъ пламень крови нумидійской,
Какъ вѣтръ-самумъ въ пустынѣ аравійской.
LVIII.
Въ цѣпяхъ, Гайди, ты видѣла его
Въ послѣдній разъ. Гдѣ такъ ещё недавно
Лелѣяла ты друга своего,
Изрубленный онъ палъ въ крови безславно;
Но что потомъ -- не помнишь ничего!
Ты вскрикнула, и конча бой неравный,
На грудь отца упала, словно кедръ,
Отрубленный отъ каменистыхъ нѣдръ.
LIX.
Разорвалась въ груди у Гайди жила,
Кровь хлынула изъ алыхъ нѣжныхъ губъ.
Какъ лилія подъ ливнемъ, преклонила
Гайди главу. Бездушную, какъ трупъ,
Её на одръ прислуга положила.
Былъ позванъ врачъ и въ средствахъ былъ не скупъ;
Но тщетно всѣ усилія искусства
Обмершую привесть старались въ чувства.
LX.
И не было румянца много дней
Въ ея щекахъ, уста лишь были красны;
Не бился пульсъ, хоть жизнь таилась въ ней
И былъ незримъ въ ней смерти слѣдъ ужасный,
Не видя тлѣнья, всѣ въ душѣ своей,
Глядя съ тоской на ликъ ея прекрасный,
Надѣялись, что оживётъ опять,
Что душу въ ней не хочетъ смерть отнять.
LXI.
Въ ея лицѣ былъ страсти слѣдъ унылый --
Недвижный слѣдъ, какой вложилъ рѣзецъ
Ваятеля въ твой мраморъ вѣчно милый,
О Мать любви! и въ васъ, искусствъ вѣнецъ.
Лаокоонъ съ твоей безсмертной силой,
И вѣчно умирающій Боецъ!
Влитъ въ ваши формы вѣчный жизни пламень;
Но вы не жизнь, а неподвижный камень.
LXII.
Она очнулась, но не какъ отъ сна,
А какъ мертвецъ отъ смерти. Чѣмъ-то страннымъ
Вернулась жизнь, мученьями полна --
Какимъ-то даромъ, ей насильно даннымъ.
Минувшаго не помнила она;
Забилось сердце съ горемъ несказаннымъ;
Но отъ чего, могла ль она постичь?
Опущенъ былъ на время фурій бичъ.
LXIII.
Глядитъ на всѣхъ, на всё блуждавшимъ взглядомъ,
Не вѣдая, зачѣмъ толпою слугъ
Окружена и кто сидитъ съ ней рядомъ.
Хотя бы вздохъ, хотя бы слабый звукъ,
Иль взоръ одинъ, всѣхъ обдающій хладомъ,
Могъ высказать весь адъ душевныхъ мукъ.
Одно дыханье, взглядъ одинъ унылый
Всѣмъ говорятъ, что то не гость могилы.
LXIV.
Кто бъ ни служилъ, всѣ незнакомы ей;
Отецъ всю ночь не спитъ, она не взглянетъ,
Не узнаётъ ни мѣста, ни вещей,
Къ чему, бывало, такъ въ ней сердце тянетъ.
Гдѣ ни положатъ, тихо, безъ рѣчей,
Она лежитъ и безъ сознанья вянетъ.
Но вдругъ изъ глазъ, какъ-будто цѣлый адъ
Проснулся съ ней, сверкнулъ зловѣщій взглядъ.
LXV.
Тогда позвать рѣшились къ ней арфиста,
И вотъ едва изъ струнъ онъ вырвалъ звукъ
Пронзительно-нестройный, на артиста
Сверкнувшій взоръ она вперила вдругъ;
Потомъ къ стѣнѣ вдругъ повернулась быстро,
Желая скрыть борьбу душевныхъ мукъ.
И онъ запѣлъ тихонько гимнъ народный
О прошлыхъ дняхъ, о Греціи свободной.
LXVI.
Она стучала по стѣнѣ перстомъ
Въ тактъ древней пѣсни. Онъ запѣлъ уныло
Пѣснь о любви. При словѣ роковомъ
Въ ней мысль сверкнула обо всёмъ, что было
И что теперь, какимъ-то страшнымъ сномъ,
И хлынули изъ глазъ съ ужасной силой
Потоки слёзъ, плоды сердечныхъ ранъ,
Какъ въ дождь сгустившійся въ горахъ туманъ.
LXVII.
Но, ахъ, напрасно! Страшныхъ мыслей вьюга
До бѣшенства вскружила разумъ въ ней.
Вскочивъ съ одра, какъ-будто отъ недуга
Спасённая, безъ крика, безъ рѣчей,
Она кидалась на врага и друга.
Вотще старались тяжестью цѣпей
Надъ изступлённой одержать побѣду:
Она съ себя срывала ихъ безъ бреду.
LXVIII.
Порой сверкалъ въ чертахъ ея лица
И проблескъ мысли. Долгій взоръ вперяла
Она во всѣхъ; лишь только на отца
Ни разу глазъ она не обращала,
И не касалась пищи до конца,
И что ни дѣлали, не засыпала
Ни на минуту: память обо снѣ,
Казалось, въ ней утратилась вполнѣ.
LXIX.
Двѣнадцать сутокъ такъ она томилась.
Затѣмъ безъ мукъ, безъ вздоха, въ часъ ночной,
Ея душа отъ тѣла отрѣшилась.
И бывшіе въ то время у больной
Замѣтили лишь только, какъ покрылась
Прекрасная въ лицѣ могильной мглой,
И чёрныя, сверкающія очи
Навѣкъ угасли въ мракѣ вѣчной ночи.
LXX.
Такъ умерла Гайди, но не одна:
Въ ней новая погибла жизнь въ зачаткѣ,
Цвѣтокъ грѣха безгрѣшный, безъ слѣда
Покончившій во мракѣ вѣкъ свой краткій.
Онъ, не родясь, сошелъ во гробъ, куда
Грозой со стеблемъ плодъ повергнутъ сладкій.
Роса небесъ напрасно ихъ кропитъ:
Цвѣтокъ и плодъ она не воскреситъ.
LXXI.
Такъ кончились навѣкъ ея мученья,
Ея позоръ. Она не родилась
На то, чтобъ жизнь влачить среди томленья,
Чтобъ старость въ ней порвала съ жизнью связь.
Вся жизнь ея быстрѣе сновидѣнья,
Но радостно, но сладко пронеслась,
И тихимъ сномъ Ганди теперь заснула
У волнъ морскихъ подъ музыку ихъ гула.
LXXII.
Въ развалинахъ на островѣ пустомъ
Стоитъ теперь пирата домъ забытый.
Въ могилѣ тамъ почіетъ дочь съ отцомъ:
Но гдѣ ихъ кости навсегда зарыты,
Ничей языкъ не скажетъ намъ о томъ:
Ни надписи могильной нѣтъ, ни плиты
Надъ ихъ холмомъ; лишь въ морѣ стонетъ валъ
О красотѣ цикладской между скалъ.
LXXIII.
Но не одна Гречанка въ пѣснѣ страстной
Вздохнётъ о ней; но не одинъ морякъ
Разскажетъ намъ зимой въ ночи ненастной
О томъ, какъ былъ пирата страшенъ флагъ.
Досталась ей любовь цѣной ужасной --
Удѣлъ того, кто заблуждался такъ!
Любовь строга, и рано или поздно
За всѣ грѣхи сама отмщаетъ грозно.
Д. Минъ.