"Посылаю вамъ, писалъ Байронъ Муррею 14 іюля 1821 г., трагедію въ пяти дѣйствіяхъ "Двое Фоскари", содержаніе которой можетъ вамъ объяснить Фосколо или Гобгоузъ; вы найдете его также въ "Исторіи Венеціи" Дарю или въ болѣе краткомъ видѣ въ "Исторіи итальянскихъ республикъ" Сисмонди. Имя образуетъ дактиль: Фоскари... Въ развитіи дѣйствія я строго слѣдовалъ исторіи. Мнѣ очень досадно, что Джаффордъ пренебрегаетъ моими новыми драмами. Конечно, онѣ представляютъ совершенную противоположность англійской драмѣ, но мнѣ все-таки кажется, что со временемъ, когда онѣ будутъ поняты, онѣ будутъ благосклонно приняты читателемъ (хотя не на сценѣ). Простота дѣйствія -- намѣренная, точно такъ же, какъ и стараніе избѣгать всякой напыщенности въ рѣчахъ и ограничивать ихъ самыми строгими предѣлами. Я скорѣе старался показать въ пьесѣ сдержанныя страсти, нежели высокопарное ихъ выраженіе, которое теперь въ модѣ. По этой части "Я разглагольствовать умѣю, какъ и ты" {("Гамлетъ", д. V, сц. 1, изд. Брокгаузъ-Ефронъ, т. III, стр. 137).} и это было бы вовсе нетрудно, какъ я и доказалъ въ моихъ юношескихъ сочиненіяхъ, конечно, не драматическихъ...".
Въ первомъ изданіи трагедіи къ ней было приложено слѣдующее историческое примѣчаніе:
"Наилучшій англійскій разсказъ о событіяхъ, на которыхъ основана эта пьеса, находится во второмъ томѣ "Очерковъ изъ Венеціанской Исторіи" достопочтеннаго г. Смедлея. Приводимъ этотъ разсказъ:
"Правленіе Франческо Фоскари обнимаетъ необычно продолжительный періодъ въ тридцать четыре года. Эти годы отмѣчены почти непрерывною войною, въ теченіе которой мужество, твердость и мудрость знаменитаго дожа доставили его родинѣ четыре богатыя провинціи я содѣйствовали какъ расширенію ея владѣній, такъ и увеличенію ея славы. Пылкій, предпріимчивый, честолюбивый и полный завоевательныхъ стремленій, Фоскари получилъ санъ дожа не безъ сильнаго противодѣйствія, и вскорѣ убѣдился въ томъ, что престолъ, къ которому онъ съ такою настойчивостью стремился, вовсе не былъ мѣстомъ успокоенія. Вслѣдствіе этого, по заключеніи Феррарскаго мира, которымъ закончились въ 1433 г., бѣдствія войны, предвидя приближеніе новыхъ и еще болѣе сильныхъ замѣшательствъ и утомленный борьбою партій, которыя во всѣхъ нестроеніяхъ обвиняли только государя, онъ представилъ сенату свое отреченіе отъ престола; но сенатъ отказался принять это отреченіе. Эту же просьбу онъ повторилъ и девять лѣтъ спустя, когда его первоначальное убѣжденіе подтвердилось дальнѣйшимъ опытомъ; но сенатъ и на этотъ разъ -- не въ силу какой-либо приверженности къ личности дожа, а болѣе ради охраненія существующихъ традицій, отказалъ ему и потребовалъ присяги, что онъ сохранить свой тягостный санъ до конца жизни. Увы! Слишкомъ скоро обнаружилось, что жизнь при такихъ условіяхъ была для дожа невыносимымъ бременемъ. Трое изъ четверыхъ его сыновей уже умерли; на оставшагося въ живыхъ, Джакопо, онъ полагался, какъ на наслѣдника своего имени и на опору въ своемъ преклонномъ возрастѣ; бракъ этого сына, вступившаго въ родство съ знаменитымъ домомъ Контарини, отпразднованный всенароднымъ торжествомъ, казался дожу залогомъ будущаго благополучія. Однако, не прошло и четырехъ лѣтъ со времени этого радостнаго событія, какъ начался цѣлый рядъ бѣдствій, отъ которыхъ одна только смерть могла избавить несчастнаго сына и еще болѣе злополучнаго отца. Въ 1445 г. Совѣту Десяти сдѣланъ былъ доносъ на Джакопо Фоскари, что онъ принимаетъ подарки отъ иноземныхъ владѣтелей, въ особенности же -- отъ Филиппо Висконти. По закону, это являлось однимъ изъ самыхъ гнусныхъ преступленій, какія только могъ совершить венеціанскій дворянинъ. Притомъ, даже если бы Джакопо и не нарушалъ этого закона, ему все-таки было бы не легко доказать свою невиновность передъ венеціанскимъ судомъ. Обвиняемый былъ подвергнутъ пыткѣ на глазахъ у отца, который долженъ былъ предсѣдательствовать на судебномъ слѣдствіи, и отцомъ же былъ объявленъ ему приговоръ, навсегда изгонявшій его изъ Венеціи въ Навплію. По дорогѣ въ изгнаніе онъ вынужденъ былъ, вслѣдствіе тяжкой болѣзни, остановиться въ Тріестѣ, и, по усиленной просьбѣ дожа, ему позволено было жить въ одной изъ менѣе отдаленныхъ провинцій, а именно -- въ Тревизо, куда вмѣстѣ съ нимъ отправилась также и его жена.
"Въ началѣ зимы 1450 г., когда Джакопо Фоскари жилъ сравнительно спокойно въ указанномъ ему мѣстѣ ссылки, на улицахъ Венеціи совершено было убійство. Предсѣдатель Совѣта Десяти, Эрмолао Донато, возвращаясь изъ засѣданія Совѣта, былъ убитъ неизвѣстными людьми у дверей собственнаго дома. Важность этого преступленія и оскорбленіе, нанесенное высокому достоинству Совѣта Десяти, требовали искупительной жертвы, и товарищи убитаго сановника съ жадностью хватались за самые малѣйшіе признаки подозрѣнія. Наканунѣ убійства, въ Венеціи видѣли одного изъ слугъ Джакопо Фоскари, а на слѣдующее утро одинъ изъ членовъ Совѣта Десяти, встрѣтивъ этого же человѣка въ Местре на лодкѣ, спросилъ его: "Что новаго?" -- и тотъ подробно разсказалъ ему объ убійствѣ, нѣсколькими часами раньше, чѣмъ оно стало вообще извѣстно въ городѣ. Такая откровенность уже сама по себѣ должна была бы служить доказательствомъ полной непричастности его къ преступленію, такъ какъ для соучастника было бы совсѣмъ неумѣстно преждевременно раскрывать подробности происшествія. Но Совѣтъ Десяти держался другого мнѣнія, и обстоятельства, которыя въ глазахъ другихъ людей послужили бы доказательствомъ невиновности, для него явились, наоборотъ, признакомъ виновности. Слуга былъ арестованъ и подвергнутъ допросу и жестокой пыткѣ; но даже и на восьмидесятомъ ударѣ отъ него нельзя было добиться ни одного слова, которое могло бы служить оправданіемъ его осужденія. Сужденія Совѣта были таковы: Джакопо Фоскари испыталъ на себѣ строгость суда Десяти; ревнивая подозрительность Совѣта ежедневно налагала на власть стараго Фоскари какія-нибудь новыя ограниченія; слѣдовательно, Совѣтъ долженъ былъ быть предметомъ жесточайшей ненависти для обоихъ Фоскари. Кто же скорѣе всего могъ вооружить убійцу главы Совѣта, какъ не человѣкъ, понесшій отъ этого Совѣта наказаніе? Въ силу этого несправедливаго и ни на чемъ неоснованнаго предположенія, молодой Фоскари былъ вызванъ изъ Тревнзо, поднятъ на дыбу, съ которой только что сняли его слугу, снова преданъ пыткѣ на глазахъ отца и но освобожденъ, несмотря на то, что до конца рѣшительно отрицалъ свою виновность.
"Зло, причиненное молодому Фоскари, все-таки не заглушило въ немъ страстной любви къ своей неблагодарной родинѣ. Онъ былъ совершенно разлученъ съ своей семьей, съ любимою женою и дѣтьми, и не имѣлъ надежды увидѣться когда-либо съ тѣми изъ своихъ родныхъ, которые достигли уже преклоннаго возраста, всѣ его помыслы сосредоточивались на единственномъ желаніи -- возвратиться на родину, и никакой другой цѣли въ жизни онъ уже не видѣлъ; напротивъ, ради осуществленія этой своей мечты онъ готовъ былъ отдать и самую жизнь. Измученный тоскою по родинѣ, послѣ шестилѣтнихъ напрасныхъ ходатайствъ о смягченіи наказанія, онъ написалъ лѣтомъ 1455 г. письмо къ герцогу Миланскому, умоляя его о добромъ заступничествѣ передъ венеціанскимъ сенатомъ. Это письмо намѣренно оставлено было незапечатаннымъ въ мѣстѣ, доступномъ для шпіоновъ, которыми Джакопо былъ окруженъ даже въ ссылкѣ, а затѣмъ -- такъ же намѣренно -- было передано въ предательскія руки для доставленія герцогу Сфорцѣ. Конечно, оно было отослано, какъ и предполагалъ Джакопо, въ Совѣтъ Десяти, и ожидаемый результатъ не замедлилъ явиться: Джакопо былъ спѣшно вызванъ въ Венецію для отвѣта по обвиненію въ тяжкомъ преступленіи -- въ томъ, что онъ обратился къ чужеземному вмѣшательству съ цѣлью воздѣйствія на правительство своей родины.
"Въ третій разъ Франческо Фоскари пришлось присутствовать при судебномъ допросѣ своего сына, и въ первый разъ онъ услышалъ, что сынъ вполнѣ признаетъ взведенное на него обвиненіе, спокойно удостовѣряя, что "преступленіе" (если его поступокъ дѣйствительно былъ преступнымъ) совершено имъ намѣренно и предумышленно, съ единственною цѣлью добиться того, чтобы его привезли опять въ Венецію, хотя бы въ качествѣ подсудимаго. Однако, это добровольное сознаніе показалось его подозрительнымъ судьямъ недостаточнымъ: они нашло, что слишкомъ легкое признаніе вины равносильно слишкомъ упорному ея отрицанію, и потому заключили, что необходимо заставить самообвинителя отказаться отъ этого показанія -- тѣмъ же способомъ, какой въ прежнее время примѣнялся ими для вынужденнаго сознанія подсудимаго въ своей виновности. И вотъ опять отцу пришлось видѣть, какъ его сына поднимали на дыбу не меньше тридцати разъ, чтобы заставить его, подъ вліяніемъ этой пытки, провозгласить себя невиновнымъ. Но эта жестокость оказалась напрасною -- и по окончаніи пытки страдалецъ былъ перенесенъ въ покоя дожа, истерзанный, окровавленный, въ безчувственномъ состояніи, но не отказавшійся отъ первоначальнаго своего заявленія. Съ другой стороны, и его гонители также остались при своемъ: они опять приговорили ого къ ссылкѣ, съ добавленіемъ, что первый годъ ея онъ долженъ провести въ тюрьмѣ. Прежде отправленія въ ссылку ему было разрѣшено свиданіе съ его семействомъ. Сануто, можетъ быть, и самъ не сознавая всей трогательности своего разсказа, повѣствуетъ, что дожъ Фальеро былъ дряхлый старецъ, ходившій, опираясь на клюку; придя въ ту комнату, гдѣ находился его сынъ, онъ обратился къ нему съ такою твердостью, что можно было подумать, что онъ говоритъ съ постороннимъ, а между тѣмъ, вѣдь это былъ единственный его сынъ! "Ступай, Джакопо", отвѣтилъ дожъ на послѣднюю просьбу сына еще разъ ходатайствовать о помилованіи: "ступай и подчинись волѣ нашей родины, не думая искать ничего иного". Это проявленіе самообладанія было свыше силъ немощнаго духа стараго дожа, но его дряхлаго тѣла: выйдя изъ комнаты, онъ упалъ безъ чувствъ на руки своей свиты. Джакопо былъ отправленъ въ Кандію, заключенъ въ тюрьму и вскорѣ освобожденъ оттуда смертію.
"Франческо Фоскари, еще болѣе несчастный вслѣдствіе утраты сына, продолжалъ жить, но горе и слабость здоровья лишили его возможности съ должнымъ вниманіемъ относиться къ высокимъ обязанностямъ своего сана: онъ уединился въ своихъ покояхъ, никуда не выходилъ и даже пересталъ присутствовать въ засѣданіяхъ Совѣта. Отъ этого недостатка дѣятельности со стороны высшаго сановника въ государствѣ не могло пройзойти на практикѣ никакихъ неудобствъ, такъ какъ венеціанская конституція въ достаточной степени предусматривала временное прекращеніе личныхъ занятй дожа, а замѣстителемъ его какъ въ Совѣтѣ, такъ и въ различныхъ оффиціальныхъ случаяхъ, являлось особо уполномоченное для этого лицо. Наконецъ, преклонный возрастъ дожа и постигшее его тяжкое горе требовали, казалось бы, снисходительнаго отношенія къ его слабости, тѣмъ болѣе, что этою снисходительностью ему все равно недолго пришлось бы пользоваться. Но на старика обрушились еще и дальнѣйшія бѣдствія. Въ 1467 г. однимъ изъ трехъ главныхъ членовъ Совѣта Десяти былъ назначенъ Джакопо Лоредано, принадлежавшій къ фамиліи, которая долгое время находилась въ наслѣдственной враждѣ съ домомъ Фоскари. Его дядя Пьотро, получивъ на дѣйствительной службѣ высокій санъ венеціанскаго адмирала, по возвращеніи своемъ въ Венецію сталъ во главѣ политической партіи, явно враждебной дожу; онъ вызывалъ рукоплесканія своими рѣчами въ Совѣтахъ и достигъ такого вліятельнаго положенія, что большинство нерѣдко оказывалось на его сторонѣ. Однажды, въ минуту досады, у Фоскари вырвалось, въ засѣданій Сената, рѣзкое выраженіе, что онъ никогда но будетъ считать себя на самомъ дѣлѣ дожемъ, пока живъ Пьетро Лоредано. Вскорѣ послѣ этого, адмиралъ, которому было поручено командованіе одною изъ армій, мобилизованныхъ противъ Висконти, скоропостижно умеръ на военномъ банкетѣ, устроенномъ во время краткаго перемирія,-- и эту смерть поставили въ связь съ угрожавшими ему словами Фоскари. Замѣчено было также, что и братъ его, Марко Лоредано, занимавшій должность аввогадора (си. примѣч. къ "Марино Фальеро", умеръ подобнымъ же образомъ въ то время, когда онъ готовился выступить обвинителемъ одного зятя Фальеро въ расхищеніи государственной собственности. Глухіе слухи, вызванные этими несчастными совпаденіями (конечно, это были не болѣе, какъ только совпаденія), показались мало правдоподобными и были отвергнуты или забыты всѣми, кромѣ лишь одного человѣка. Джакопо, сынъ одного и племянникъ другого изъ умершихъ Лоредано, вполнѣ повѣрилъ этому обвиненію, написалъ на гробницѣ своего отца въ монастырѣ св. Елены, что онъ умеръ-отъ отравы, далъ торжественную клятву неутомимо добиваться возмездія и, въ концѣ концовъ, эту клятву исполнилъ.
"Еще при жизни Пьетро Лоредано, Фоскари, желая положить конецъ враждѣ заключеніемъ семейнаго союза, предложилъ одному изъ сыновей своего соперника руку своей дочери. Молодой человѣкъ, увидѣвъ предложенную ему невѣсту, открыто высказалъ, что она ему не нравится, и крайне нелюбезно отказался отъ брака съ нею, такъ что вмѣсто примиренія произошла новая ссора, въ которой Фоскари могъ считать себя наиболѣе оскорбленной стороной. Но Джакопо Лоредано былъ иного мнѣнія. Годъ за годомъ онъ злобно выжидалъ удобнаго времени для своей мести; наконецъ, это время настало, когда онъ занялъ вліятельное положеніе въ совѣтѣ Десяти. Опираясь на авторитетъ своего высокаго сана, онъ внесъ предложеніе о низверженіи стараго дожа, которое, впрочемъ, сначала принято было холодно: люди, дважды не допустившіе дожа до добровольнаго сложенія своего сана, не могли не видѣть, что требованіе отреченія противорѣчило бы ихъ собственнымъ словамъ и дѣйствіямъ. Для обсужденія этого предложенія была избрана юнта, въ числѣ членовъ которой, назначенныхъ Великимъ Совѣтомъ, находился братъ самого дожа, прокураторъ св. Марка, Марко Фоскари, совершенно даже и не подозрѣвавшій о той цѣли, съ какою юнта была созвана. Совѣтъ полагалъ, что устранить его отъ этого дѣла значило бы -- возбудить подозрѣнія, между тѣмъ какъ участіе его могло бы придать всему процессу характеръ безпристрастія. Потому-то онъ и былъ включенъ въ составъ юнты; но его не допустили къ участію въ преніяхъ, удалили въ отдѣльную комнату и потребовали клятвы, что онъ сохранитъ всѣ эти обстоятельства въ тайнѣ; въ то же время онъ долженъ былъ подписать окончательное постановленіе, въ обсужденіи котораго онъ не участвовалъ. Засѣданіе Совѣта длилось восемь дней и почти столько же ночей; результатомъ этого продолжительнаго совѣщанія было назначеніе особой депутаціи, которая должна была потребовать отъ дожа отреченія. Старецъ принялъ депутатовъ съ удивленіемъ, но твердо, и отвѣчалъ имъ, что онъ поклялся не отрекаться и, слѣдовательно, долженъ исполнить свою клятву. Такомъ образомъ, добровольное отреченіе представляется для него невозможнымъ; но если мудрый Совѣтъ признаетъ необходимымъ, то онъ можетъ сдѣлать соотвѣтствующее предложеніе Великому Совѣту объ отрѣшеніи дожа отъ должности. Между тѣмъ, Совѣтъ десяти вовсе не желалъ передавать это дѣло на обсужденіе болѣе многочисленнаго законодательнаго собранія; поэтому, принявъ на себя самовластно прерогативы, не предоставленныя ему уложеніемъ, Совѣтъ разрѣшилъ Фоскари отъ данной имъ клятвы, объявилъ должность дожа вакантною, назначилъ ему пенсію въ двѣ тысячи дукатовъ и обязалъ его въ теченіе трехъ дней выѣхать изъ дворца, подъ угрозою конфискаціи всего его имущества. Лоредано, бывшій въ ту пору очереднымъ предсѣдателемъ Совѣта, имѣлъ жестокое удовольствіе лично представить это постановленіе дожу. "А вы кто такой, синьоръ?" спросилъ дожъ у другого члена Совѣта, явившагося вмѣстѣ съ Лоредано и сразу имъ не узнаннаго.-- "Я -- сынъ Марко Меммо", отвѣчалъ тотъ.-- Ахъ, да,-- вашъ отецъ -- мой другъ, сказалъ Фоскари. Затѣмъ дожъ заявилъ, что онъ охотно исполнитъ волю свѣтлѣйшаго Совѣта, и, сложивъ съ себя головной уборъ и облаченіе дожа, отдалъ депутатамъ свое кольцо, которое тутъ же было сломано. На слѣдующее утро, когда онъ собирался выѣхать изъ дворца, ему было предложено удалиться по боковой лѣстницѣ, чтобы не встрѣчаться съ толпою, собравшеюся на дворцовомъ дворѣ. Фоскари спокойно и съ достоинствомъ отказался исполнить это требованіе и заявилъ, что онъ сойдетъ по тѣмъ же самымъ ступенямъ, по которымъ взошелъ тридцать лѣтъ тому назадъ. И въ самомъ дѣлѣ, онъ, съ помощью своего брата, медленно спустился по Лѣстницѣ Гигантовъ. Дойдя до послѣдней ступени, онъ отложилъ свой жезлъ и, обернувшись къ дворцу, произнесъ слѣдующія прощальныя слова: "Мои заслуги водворили меня въ твоихъ стѣнахъ; злоба враговъ моихъ изгоняетъ меня изъ этихъ стѣнъ!" Фоскари былъ непріятенъ только для олигарховъ; народъ всегда любилъ его и, конечно, и въ эту послѣднюю минуту вполнѣ ему сочувствовалъ. Но венеціанскіе тираны постарались заглушить даже народное чувство: въ тайнѣ люди могли сколько угодно жалѣть о своемъ оскорбленномъ и униженномъ государѣ, но всякое явное выраженіе этого сожалѣнія было строго запрещено Совѣтомъ, который подъ страхомъ смертной казни запретилъ даже произносить имя Фоскари. На пятью день по низложеніи Фоскари, долженъ былъ быть избранъ Паскале Малипіери. Низложенный дожъ узналъ объ избраніи своего преемника по звону колоколовъ св. Марка. Онъ старался подавить свое волненіе; но отъ сильнаго огорченія у него лопнулъ кровеносный сосудъ, и черезъ нѣсколько часовъ онъ скончался".
-----
Относительно общаго характера этой трагедіи, въ связи съ усвоенными Байрономъ пріемами драматической техники, Джеффри замѣтилъ, что она представляетъ разительный примѣръ неудобства, или, сказать прямо,-- нелѣпости -- жертвовать высшими цѣлями драмы ради соблюденія формальнаго условія единствъ. Весь интересъ пьесы сосредоточивается на молодомъ Фоскари, который, несмотря на запрещеніе закона, рѣшился самовольно вернуться изъ изгнанія, побуждаемый неодолимою тоскою по родинѣ. Единственный способъ обнаружить передъ нами всю силу этого чувства, ради котораго человѣкъ не устрашился ужаснѣйшихъ страданій,-- состоялъ въ томъ, чтобы представить молодого Фоскари взвывающимъ въ ссылкѣ и показать, какъ онъ приходитъ вдали отъ родины къ рѣшенію вернуться,-- или какъ имъ овладѣваетъ сомнѣніе и мучительное колебаніе въ виду родныхъ береговъ. Тогда только передъ нами до нѣкоторой степени раскрылись бы его побужденія и сущность его необыкновеннаго характера. Но такъ какъ это находилось бы въ противорѣчіи съ требованіемъ одного изъ единствъ, то мы впервые встрѣчаемся съ молодымъ Фоскари, когда его ведутъ съ допроса; затѣмъ мы видимъ его перенесеннымъ во дворецъ дожа, припадающимъ къ стѣнамъ тюрьмы въ своемъ родномъ городѣ -- и умирающимъ отъ страха, что ему приходится разстаться съ этими стѣнами. Такимъ образомъ, мы не столько сочувствуемъ ему, сколько изумляемся, когда намъ говорятъ, что эта агонія является слѣдствіемъ не вины или преступленія, а единственно горячей любви молодого Фоскари къ своей родинѣ"...
Стр. 380. "Лоредано -- прекрасно задуманный и истинно трагическій характеръ. Глубокая и неутолимая ненависть, побуждающая его совершать самыя ужасныя жестокости, можетъ съ перваго взгляда показаться неестественной и преувеличенной. Но она представлена совершенно согласно съ исторіей. Притомъ, если принять во вниманіе причину этой ненависти -- предполагаемое участіе Фоскари въ убійствѣ его отца и дяди, жестокія понятія итальянцевъ о мести и то обычное пренебреженіе ко всякимъ проявленіямъ душевной мягкости, которымъ славились венеціанскіе патриціи, то мы поймемъ, что именно такая ненависть должна была наполнять душу гордаго венеціанца, считавшаго весь родъ Фоскари врагами не только своей фамиліи, но и своей родины". (Геберъ).
... На отдыхѣ отъ пытки.
"Сомнительно, чтобы Джакопо Фоскари во время третьяго своего процесса былъ подвергаемъ пыткѣ. Въ подлинномъ документѣ Совѣта Десяти, отъ 23 іюля 1456 г., сказано: "Si videtur vobis per еа quae dicta et lecta sunt, quod procedatur contra Ser Jac. Foscari", и историки доказываютъ (см. F. Berlan, 1 due Foscari, etc., 185:?, стр. 57), 1) что слово procedatur не есть эвфемизмъ и что его слѣдуетъ переводить просто: "долженъ быть преданъ суду"; 2) что если бы Совѣть постановилъ подвергнуть его пыткѣ, то это было бы прямо сказано, и 3) что въ двусмысленныхъ выраженіяхъ не представлялось надобности, такъ какъ постановленія Совѣта Десяти не соглашалось. Это мнѣніе раздѣляютъ С. Романинъ (Storia documentata, 1853) и P. Зенгеръ (Die beiden Foscari, 1878). Съ другой стороны. миссъ Уиль (Wiel, Two Doges of Venice, 1891) указываетъ, что, по словамъ "Хроники Дольфина", которую Берланъ оставилъ безъ вниманія, Джакопо, по окончаніи суда, оказался "изувѣченнымъ" и ему позволено было проститься съ женой и дѣтьми въ тюрьмѣ. Гете, въ своихъ бесѣдахъ съ Эккерманомъ, не удивлялся тому, что Байронъ можетъ такъ долго останавливаться на столь мучительномъ предметѣ".-- "Онъ всегда былъ мучителемъ самого себя, -- замѣтилъ Гете,-- и подобные сюжеты были для него самыми любимыми темами". (Кольриджъ).
... Вѣдь судитъ онъ
Послѣдняго единственнаго сына.
"Совершенно невѣроятно, чтобы Франческо Фоскари лично присутствовалъ на третьемъ процессѣ своего сына, или на двухъ предшествовавшихъ. Изъ одного постановленія Совѣта Десяти, относящагося къ первому изъ этихъ процессовъ, видно, что въ законѣ было указано совсѣмъ обратное: "Въ присутствіи самого дожа не надлежитъ разсуждать, говоритъ или совѣщаться о предметахъ, касающихся его самого или его сыновей; равнымъ образомъ, дожъ не присутствуетъ при сужденіяхъ о предметахъ, касающихся лицъ его свиты". Поводомъ къ преданію о томъ, что старый дожъ, подобно древнему римлянину, самъ судилъ и осудилъ своего сына, послужило, вѣроятно, помѣщеніе во главѣ декрета о ссылкѣ обычной формулы: "Мы, Франческо Фоскари", и пр. (Кольриджъ).
Стр. 381.
Что будто бы они отравлены.
"Per insidias hostiura veneno sublatus". Гробница эта находится въ монастырѣ св. Елены, на Isola Santa Lena.
Барбарнго. Идти съ тобой!...
"Лоредано всегда является въ сопровожденіи одного сенатора, по имени Барбариго. Это нѣчто вродѣ наперсника или хора, который выведенъ, какъ будто, съ единственною цѣлью упрекать Лоредано и высказывать ему свои сомнѣнія, а затѣмъ все-таки поддерживать его своимъ авторитетомъ и пособничествомъ". (Джеффри).
"Лоредано единственное дѣйствующее лицо, возвышающееся надъ уровнемъ посредственности. Всѣ прочіе характеры или неестественны, или слабы. Барбариго -- самый незначительный изъ всѣхъ наперсниковъ, какіе когда-либо сопровождали героя на парижской сценѣ". (Геберъ).
Стр. 382.
Я -- одинъ изъ членовъ "Десяти".
"Этотъ эпизодъ изъ частной жизни дома Фоскари имѣетъ особенную цѣнность потому, что онъ бросаетъ лучъ свѣта на внутреннюю исторію Венеціи. Здѣсь мы находимся въ совершенно особой атмосферѣ. Совѣтъ Десяти всемогущъ; онъ присвоиваетъ себѣ даже и такія права, которыя на основаніи конституціи вовсе ему не принадлежатъ. Воздухъ насыщенъ заговорами, подозрѣніями, убійствами, доносами, шпіонствомъ, словомъ, всѣми элементами, подтверждающими народныя легенды объ ужасахъ "Десяти". (Горацій Ф. Кроунъ, Ѵепісе, 1893).
Стр. 383.
..... Я былъ тогда ребенкомъ.
"Рѣчь Джакопо у окна, въ которой онъ говоритъ о своихъ юношескихъ забавахъ, написана съ большимъ чувствомъ и съ любовью къ тому, что въ ней изображается". (Геберъ).
Когда гудѣлъ, бывало, подъ окномъ
Моей тюрьмы онъ въ Кандіи...
"Климатъ Крита вообще мягокъ и здоровъ; но городъ Кандія открытъ для вѣтровъ сѣверныхъ и сѣверо-восточныхъ" (Прим. Байрона).
"Что же представляетъ собою самъ герой этой пьесы? Если дѣйствительно когда-либо могъ произойти такой случай, что человѣкъ серьезно предпочелъ тюрьму и пытку у себя на родинѣ временному пребыванію на прекрасномъ островѣ, въ благопріятномъ климатѣ и на разстояніи всего трехъ дней паруснаго плаванія отъ родного города, то мало найдется людей, которые этому повѣрятъ, и еще меньше такихъ, которые будутъ этому сочувствовать; такимъ образомъ, здѣсь передъ нами -- тема, не особенно благодарная для драматическаго произведенія. Что касается лично насъ, то мы почто не сомнѣваемся въ томъ, что Фоскари написалъ свое роковое письмо именно съ тою цѣлью, какая подозрѣвалась его обвинителями. желая добиться, съ помощью чужеземнаго вліянія, почетнаго возвращенія изъ ссылки; объясненіе же, какое имъ дано было этому дѣлу, когда оно обнаружилось, представляется намъ только попыткой утопающаго ухватиться за что-нибудь, хотя бы за соломинку. Но если Байронъ дѣйствительно считалъ такое объясненіе поступка Фоскари реальнымъ, то онъ долженъ былъ, по крайней мѣрѣ, ясно представить намъ всю невыносимость его разлуки съ родиной, изнурительную тоску по ней, постепенное помраченіе умственныхъ силъ и безплодную надежду на милость враговъ: вѣдь только такимъ образомъ и можно было сдѣлать вѣроятнымъ поступокъ, который долженъ былъ привести Фоскари снова на пытку и въ тюрьму. Поэту слѣдовало прежде всего показать намъ Фоскари осужденнымъ на ссылку и покидающимъ Венецію, затѣмъ изобразить его томленіе въ Кандіи, его попытки вступить въ переговоры съ агентами правительства; только при этихъ условіяхъ, а не иначе, мы были бы подготовлены къ терпѣливому выслушиванію его жалобъ и могли бы съ интересомъ и ужасомъ слѣдить за его страданіями". (геберъ).
Стр. 384. Марина Фоскари была изъ рода Контарини; въ дѣйствительности ее звали Лукреціей.
Стр. 388.
Что Альморо Донато былъ убитъ
Николо Эризо изъ личной мести.
"Необыкновенный приговоръ, произнесенный надъ Джакопо Фоскари и еще сохраняющійся въ венеціанскихъ архивахъ, гласитъ слѣдующее: "Дж. Фоскари, обвиненный въ убійствѣ Эрмолао Донато, былъ арестованъ и допрошенъ. Изъ свидѣтельскихъ показаній и предъявленныхъ суду документовъ съ очевидностью выясняется, что онъ виновенъ въ упомянутомъ преступленіи; тѣмъ не менѣе, въ виду его упорства я вслѣдствіе чаръ и заклинаній, которыми онъ владѣетъ и которыя ясно обнаруживались, невозможно было извлечь изъ него истину, подтверждаемую устными и письменными показаніями; ибо въ то время, какъ онъ висѣлъ на дыбѣ, онъ не произносилъ ни слова и не стоналъ, а только бормоталъ что-то неясно и сквозь зубы. Потому, и такъ какъ этого требуетъ достоинство государства, онъ и приговаривается къ дальнѣйшей ссылкѣ въ Кандію". Можно ли повѣрить тому, что очевидное доказательство его невиновности -- обнаруженіе настоящаго убійцы -- ни въ чемъ не измѣнило этого несправедливаго и жестокаго приговора?" (Прим. Байрона).
Стр. 395.
Два раза я хотѣлъ
Сложитъ мой санъ.
Дожъ заявлялъ о своемъ желаніи отказаться отъ власти въ іюнѣ 1433 г., въ іюнѣ 1442 г. и затѣмъ снова въ 1446 г.
"Весь интересъ этой пьесы основывается на чувствахъ столь необычныхъ и преувеличенныхъ, что они не вызываютъ съ нашей стороны сочувствія, и все дѣйствіе состоитъ изъ такихъ событій, которыя мало занимательны и неестественны. Молодой Фоскари дважды подвергается пыткѣ (одинъ разъ публика должна слышать его стоны) только изъ-за того, что онъ притворился преступникомъ, желая, чтобы его вернули изъ незаслуженной ссылки, и, наконецъ, умираетъ въ тоскѣ и безуміи; а старый Фоскари въ глубокомъ и неподвижномъ молчаніи допускаетъ такое явно несправедливое обращеніе съ своимъ сыномъ, ибо въ противномъ случаѣ, обнаруживъ сочувствіе его несчастію, онъ былъ бы обвиненъ въ сообщничествѣ, несмотря на то, что за нимъ и не признается никакой вины. Въ то время, когда происходятъ всѣ эти ужасы. Дожъ боятся пошевельнуться, боится взглянуть или сказать слово: его страшитъ вражда Лоредано, который верховодитъ въ Совѣтѣ Десяти неизвѣстно какъ и почему и который, наконецъ, запутываетъ и отца и сына въ свои сѣти, не взирая на ихъ пассивное подчиненіе и непротивленіе ого замысламъ. Оба Фоскари -- не болѣе, какъ глупыя мухи, предназначенныя на то, чтобы погибнуть въ тенетахъ этого паука и насытить его старинную вражду". (Джеффри).
Стр. 401.
Какія это буквы
Изсѣчены на камнѣ?
О венеціанскихъ тюрьмахъ и надписяхъ въ нихъ см. примѣчаніе Гобгоуза въ I томѣ наст. изд., стр. 529--530. Въ этой трагедіи Байронъ вообще старался не отступать отъ исторической истины; слѣдуетъ, однако, въ интересахъ точности замѣтить, что Джакопо послѣ пытки былъ перенесенъ во дворецъ дожа, а не въ тюрьму; что онъ умеръ не въ Венеціи, а въ Каноѣ; что между его послѣднимъ осужденіемъ и низложеніемъ Франческо прошло 15 мѣсяцевъ и что дожъ скончался не во дворцѣ, а у себя въ домѣ.
Стр. 404.
Мнѣ ужасна мысль
Объ одиночествѣ.
"Говорятъ, что люди, осужденные на одиночное заключеніе, обыкновенно или сходятъ съ ума. или становятся идіотами, смотря по тому, что въ нихъ преобладаетъ духъ или матерія,-- когда нарушается таинственное равновѣсіе между этими двумя элементами. Впрочемъ, подвергающіеся этому страшному наказанію, подобно большинству закоренѣлыхъ преступниковъ, обыкновенно не обладаютъ сильными душевными рессурсами. Извѣстно, съ другой стороны, что люди талантливые, какъ напр. Тренкъ, даже и въ самомъ строгомъ заключеніи и безусловномъ одиночествѣ находили въ себѣ достаточно силы для борьбы съ жестокой меланхоліей и, проведя въ тюрьмѣ много лѣтъ, выходили изъ вся не ослабѣвшими умственно Тѣ, кто страдаетъ за родину или за вѣру, имѣютъ для этой внутренней борьбы твердую опору и могутъ воскликнуть, подобно Отелло, хотя и въ другомъ смыслѣ: "Причина есть, причина есть, о сердце! Причина есть!" (Вальтеръ Скоттъ).
Стр. 405.
Они создать умѣли средъ лагунъ
Приморскій новый Римъ.
"Въ безстрашномъ и прекрасномъ сочиненіи объ Италіи лэди Морганъ я встрѣтилъ въ примѣненіи къ Венеціи выраженіе: "Римъ океана". То же самое выраженіе встрѣчается и въ трагедіи "Двое Фоскари". Мой издатель можетъ засвидѣтельствовать, что эта трагедія была написана и отослана въ Англію раньше, чѣмъ я увидѣлъ книгу лэди Морганъ, полученную мною только 16 августа. Какъ бы то вы было, я спѣшу отмѣтить это совпаденіе, уступая право на первенство писательницѣ, которая раньше дала эту фразу публикѣ. Я тѣмъ болѣе считаю себя обязаннымъ это сдѣлать, что, какъ мнѣ сообщаютъ (самъ я видѣлъ очень мало примѣровъ, да и то лишь случайно), противъ меня недавно высказаны были обвиненія въ плагіатѣ". (Прим. Байрона).
Байронъ называетъ книгу лэди Морганъ "безстрашной" за то, что она осуждаетъ образъ дѣйствій Англіи въ Генуѣ въ 1814 г.
Стр. 405.
Родной напѣвъ гористыхъ странъ, раздавшись
Въ ушахъ изгнанника...
"Воспоминаніе о швейцарскихъ мелодіяхъ". (Дрим. Байрона).
Байронъ, конечно, имѣетъ въ виду такъ наз. Ranz des vaches,-- пѣсню, которую играютъ на волынкѣ молодые альпійскіе пастухи. Эта пѣсня, по словамъ Руссо, такъ дорога сердцу каждаго швейцарца, что ее запрещено было, подъ страхомъ смертной казни, играть въ войскахъ на чужой сторонѣ, такъ какъ ея звуки вызывали у солдатъ слезы и заставляли ихъ дезертировать или изнывать въ тоскѣ по родинѣ: такое неодолимое желаніе вернуться въ родныя горы возбуждала въ нихъ эта мелодія.
Стр. 409.
Лишь онъ одинъ
Достоинъ быть жильцомъ подобной кельи.
"Если оба Фоскари ничего не предпринимаютъ противъ махинацій своего безсовѣстнаго врага, то по крайней мѣрѣ Марина, жена младшаго изъ нихъ, срываетъ на немъ свой гнѣвъ, обливая ненавистнаго гонителя желчью упрековъ и презрѣнія свыше всякой мѣры и съ такою силою, которая напоминаетъ королеву Маргариту въ Ричардѣ III". (Джеффри).
Стр. 414.
Какой законъ? У насъ законъ -- Совѣтъ.
По закону, предложеніе дожу отречься отъ власти должно было исходить отъ шестерыхъ его совѣтниковъ совмѣстно съ большинствомъ Великаго Совѣта. Такимъ образомъ, въ данномъ случаѣ Совѣтъ Десяти незаконно присвоилъ себѣ власть, ему не принадлежавшую.
Стр. 415.
Мой сынъ, ты долженъ
Послушенъ быть законамъ государства.
Романинъ, въ своей "Исторіи Венеціи", приводитъ слѣдующій разсказъ изъ "Хроники Дольфина": "Посреди слезъ и рыданій, которыми сопровождались послѣднія прощальныя объятія, Джакопо, болѣе чѣмъ когда-либо чувствуя скорбь разлуки, сказалъ: "Отецъ, прошу тебя, постарайся, чтобы мнѣ позволили вернуться домой!" Дожъ отвѣчалъ ему: "Уѣзжай, Джакопо, повинуйся волѣ твоей родины и не ищи ничего другого". Но когда несчастный сынъ удалился, старецъ уже не въ силахъ былъ бороться со своею скорбью,-- рыдая, упалъ онъ на кресло и воскликнулъ: "О, Боже милостивый!".
Стр. 418. Онъ умеръ.
Какъ уже замѣчено выше, Джакопо Фоскари умеръ только въ февралѣ 1457 г., въ Кандіи. Смерть его въ Венеціи, вслѣдъ за объявленіемъ приговора о ссылкѣ, введена Байрономъ ради соблюденія "единствъ".
Стр. 421. Смерть Карманьолы
Рѣшилась этимъ утромъ.
"Историческій фактъ. См. Дарю, который ссылается на Сабеллика и Пьетро Джустиніани". (Прим. Байрона).
Стр. 423. Вамъ даются сутки
На то, чтобъ приготовить вашъ отвѣтъ.
Въ постановленіи Совѣта Десяти отъ 21 октября 1457 г. о низложеніи дожа сказано, что ему дается на размышленіе время "до третьяго часа слѣдующаго дня". Это ограниченіе срока имѣло цѣлью предупредить созваніе дожемъ Великаго Совѣта, которому, по закону, принадлежало исключительное право низлагать дожей.
Стр. 432.
Почтимъ его достойнымъ погребеньемъ.
По постановленію Совѣта, знаки высшей власти, которые дожъ сложилъ съ себя при жизни, были возвращены ему послѣ смерти: онъ былъ погребенъ съ царскимъ великолѣпіемъ въ церкви Миноритовъ. На этой церемоніи присутствовалъ и вновь избранный дожъ.
Стр. 433. Онъ мнѣ заплатилъ.
"L'ha pagata".-- Историческій фактъ. См. Дарю, "Исторія Венеціи". (Прим. Байрона).
Въ рукописи трагедія оканчивалась этими словами. Но на поляхъ Байрономъ сдѣлана была при писка: "Если бы послѣдняя строчка показалась неясною тѣмъ изъ читателей, которые забудутъ историческій фактъ, отмѣченный въ первомъ дѣйствіи,-- что Лоредано записалъ въ свою долговую книгу дожа Фоскари, какъ должника за смерть отца и дяди, то, пожалуй, прибавьте въ заключеніе еще пару строкъ:
Глава Совѣта. За что?
Лоредано. За смерть отца
И дяди -- смертью собственной и сына.
Спросите объ этомъ у Джиффорда".
"Мы должны сознаться, что " Сарданапалъ" и "Двое Фоскари" какъ поэтическія произведенія, представляются намъ тяжеловѣсными, многословными и лишенными изящества. Въ нихъ нѣтъ той страстности и силы, какою отличаются прочія произведенія Байрона, и въ особенности чувствуется недостатокъ того богатства фантазіи, оригинальности мыслей и привлекательности стиха, которыми нашъ поэтъ всегда отличался. Большею частью эти пьесы слишкомъ торжественны, велерѣчивы и напыщенны; дѣйствіе развивается въ нихъ медленно вслѣдствіе продолжительныхъ приготовленій къ катастрофѣ, которая никакъ не можетъ наступить; поэтъ просто мучитъ насъ блестками высшаго дарованія, скупо разбросанными по тяжелымъ страницамъ высокопарной декламаціи. Вмѣстѣ съ энергичнымъ паѳосомъ и сильными чувствами, составлявшими характерную особенность прежнихъ его произведеній, авторъ,-- неизвѣстно, почему,-- оставляетъ и свою прежнюю мелодичную версификацію. Правда, въ обѣихъ пьесахъ попадаются стихи очень удачные и сильные; во въ общемъ стихъ здѣсь далеко не отличается легкостью и музыкальностью. Это -- не крылатыя строчки, сильныя и легкія, которыя дрожатъ въ устахъ дѣйствующихъ лицъ, какъ копья въ рукахъ бросающихъ ихъ воиновъ, а летятъ, какъ тяжелыя дубины въ безкровной схваткѣ. Вмѣсто изящной и мелодичной фамильярности Шекспира мы часто встрѣчаемъ неуклюжую прозу тамъ, гдѣ поэтъ приближается къ разговорной рѣчи, и во многихъ мѣстахъ слишкомъ обычные образы и ходячія выраженія плохо гармонируютъ съ общею торжественностью слога". (Джеффри).