Стр. 451. На посвященіе Байрона Вальтеръ Скоттъ отвѣчалъ слѣдующимъ письмомъ на имя Муррея:
"М. Г. Съ чувствомъ величайшей признательности принимаю предложеніе лорда Байрона поставить мое имя на первомъ листѣ его поистинѣ великой и ужасающей драмы "Каинъ". Можетъ быть, я отношусь къ автору съ нѣкоторымъ пристрастіемъ, которое вы легко можете себѣ объяснить; но въ этомъ произведеніи его муза совершаетъ такой полетъ, какой еще ни разу не удавался ой въ прежнихъ ея воспареніяхъ. Онъ, безъ сомнѣнія, сравнялся съ Мильтономъ на его собственной почвѣ. Кое-гдѣ его языкъ отличается смѣлостью, которая можетъ вызвать неудовольствіе среди извѣстнаго круга читателей; другіе будутъ также высказываться противъ него ради лицемѣрія или изъ зависти. Но въ такомъ случаѣ, оставаясь послѣдовательными, они должны будутъ осудить также и "Потерянный Рай". Враждебныя выходки и дерзкое богохульство врага рода человѣческаго и его ученика приводятъ именно къ тому, чего и слѣдовало отъ нихъ ожидать,-- къ совершенію перваго убійства и къ полному отчаянію преступника.
"Я не понимаю, какъ можно обвинять автора въ манихействѣ, конечно, дьяволъ говоритъ языкомъ манихейской секты, потому что, не имѣя возможности отрицать существованіе Добраго Начала, онъ старается возвысить себя самого -- Злое Начало -- до кажущагося равенства съ Добрымъ; но всѣ такіе доводы въ его устахъ могутъ служить лишь орудіемъ искушенія и обмана. Лордъ Байронъ могъ бы сдѣлать это болѣе очевиднымъ, вложивъ въ уста Адама, или какого-нибудь добраго духа-покровителя, доказательства того, что существованіе нравственнаго зла совмѣстимо съ Божественною благостью. Лучшимъ ключомъ къ уразумѣнію этой мистеріи является, можетъ бытъ, несовершенство человѣческихъ способностей, которыя даютъ намъ возможность видѣть и сильно чувствовать только удручающее насъ частное зло, оставляя насъ въ невѣдѣніи относительно общаго порядка вселенной и относительно того, какъ согласовать существованіе этихъ частныхъ золъ съ общею благостью Творца.
"Размышленіе о подобныхъ предметахъ можетъ подать поводъ какому-нибудь сильному уму, вродѣ лорда Байрона, снизойти и возмутить воду у васъ въ Лондонѣ, такъ какъ -- за исключеніемъ "Джона Булля" {Воскресный сатирическій листокъ, который началъ выходить незадолго до того и вызвалъ небывалую до тѣхъ поръ въ исторіи печати сенсацію.} -- вы, кажется, совсѣмъ застоялись. Примите и пр."
Стр. 451.
Я этого не знаю, и это меня мало интересуетъ.
Далѣе въ рукописи слѣдовало: "Я знаю, что меня могутъ обвинить въ манихеизмѣ или въ какомъ-нибудь иномъ изм ѣ, который представляется столь ужаснымъ на видъ и страшнымъ для ушей читателей, такъ щедро расточающихъ подобные благочестивые эпитеты, но гораздо рѣже отдающихъ себѣ отчетъ въ ихъ значеніи. Противъ такихъ обвинителей я съумѣю защититься, а если понадобиться, то сумѣю и самъ напасть на нихъ".
Во всемъ Ветхомъ Завѣт& #1123; нѣтъ никакихъ намековъ на грядущую судьбу міра.
"Въ разныхъ мѣстахъ Ветхаго Завѣта разсѣяно много такихъ мыслей, которыя являются болѣе, чѣмъ только "намеками" на грядущую судьбу міра. Въ частности, Ветхій Завѣтъ содержитъ въ себѣ много мѣстъ, въ которыхъ говорится о безсмертіи души и которыя безъ такого истолкованія были бы или незначительны, или даже вовсе непонятны. Напримѣръ: "И возвратится персть въ землю, якоже бѣ, и духъ возвратится къ Богу, иже даде его". Экклезіастъ, XII, 7 -- "И мнози отъ спящихъ въ земнѣй персти возстанутъ, сіи въ жизнь вѣчную, а оніи во укоризну и въ стыдѣніе вѣчное". Даніилъ, XII, 2.-- "Вѣмъ бо, яко присносущенъ есть, иже нмать искупи мя и на земли воскресити кожу мою, терпящую сія". Іовъ, XIX, 25, 26. (British Review).
Стр. 454.
Ева. Плодъ древа запрещеннаго созрѣлъ
И падаетъ.
"Эти слова служатъ ключомъ къ уразумѣнію характера и направленія мыслей Каина. Онъ съ пренебреженіемъ смотритъ на то ограниченное существованіе, какое дано ему въ удѣлъ; онъ чувствуетъ ужасъ передъ смертью, но и ожидаетъ ее съ свойственнымъ ему сильнымъ любопытствомъ; въ то же время онъ питаетъ скрытое неудовольствіе на своихъ родителей, объясняя свое униженное положеніе ихъ проступкомъ. Вдобавокъ, онъ мучится ненасытною жаждою знанія сверхъ указанныхъ человѣку предѣловъ. Эта часть мистеріи имѣетъ большое сходство съ " Манфредомъ", съ которымъ Каинъ во многихъ отношеніяхъ сходится". (Кэмбеллъ).
По виду, это -- ангелъ.
Но кажется мрачнѣе и печальнѣй,.
Чѣмъ прочіе...
"Описаніе Каиномъ приближающагося Люцифера какъ будто взято изъ "Потеряннаго Рая". Есть нѣчто духовно-прекрасное въ этомъ изображеніи ужаса отъ предчувствія грядущаго зла". (Джеффри).
Ср. "Потерянный Рай" (въ перев. О. Н. Чюминой ):
И не вполнѣ свой блескъ первоначальный
Утратилъ онъ: въ паденіи своемъ
Остался онъ архангеломъ. Порою
Такъ безъ лучей проглядываетъ солнце,
Взошедшее сквозь утренній туманъ...
"Въ Люциферѣ, какъ изобразилъ его лордъ Байронъ, мы не видимъ совершенно ничего дурного; напротивъ, съ перваго своего появленія онъ производитъ на насъ впечатлѣніе весьма благопріятное. Онъ не только одаренъ красотою, мудростью и непобѣдимою смѣлостью, какими надѣлилъ его Мильтонъ и которыя можно дѣйствительно считать принадлежностью его возвышенной природы, но онъ представленъ несчастнымъ безъ вины и сожалѣющимъ о нашемъ несчастій. Еще раньше его появленія мы уже подготовлены (насколько поэтъ могъ это сдѣлать) къ выраженію сочувствія всякому духовному существу, которое противопоставило бы себя власти Іеговы. Послѣдующіе разговоры и объясненія всѣ ведутъ къ одному заключенію именно -- что все существующее есть зло, и что если бы дьяволъ былъ творцомъ міра, то онъ сдѣлалъ бы свое созданіе болѣе счастливымъ. Затѣмъ, всѣ его доводы и обвиненія оставляются безъ всякаго противорѣчія, или же отвѣтомъ на нихъ служитъ только сила и наказаніе, налагаемое не на его самого, а на его ученика. Намѣреніе автора не становится менѣе яснымъ и ядъ его рѣчей не дѣлается болѣе грубымъ оттого, что въ этихъ рѣчахъ нѣтъ неприличія и что обвинитель Всемогущаго не унижается до грубой дерзости или шутовскаго издѣвательства". (Геберъ).
"Сатана Мильтона вовсе но представляетъ собою полу-человѣка, полу дьявола, въ которомъ достаточно земного для того, чтобы быть злокозненнымъ скептикомъ, и достаточно небеснаго для того, чтобы даже самую свою злокозненность облевать въ тѣнь величія. Люциферъ Байрона -- ни благородный, ни подлый врагъ; онъ не дѣлаетъ ничего и представляется ничѣмъ; ни въ его характерѣ, ни въ его описаніи нѣтъ никакой поэзіи; это -- жалкій, пресмыкающійся и болтающій дьяволъ, ничтожнѣйшій метафизикъ, лишенный даже той доли остроумія, которая могла бы спасти его отъ осужденія критики; въ его рѣчахъ нѣтъ ни поэзіи, ни здраваго смысла. Ѳома Аквинскій высѣкъ бы его не столько за его безвѣріе, сколько за его плохую логику, а св. Дунканъ поймалъ бы его за носъ прежде, чѣмъ онъ успѣлъ бы опомниться". (Журналъ "Blackwood" 1822).
"Нечестивый характеръ, который можно поставить въ вину этой мистеріи, заключается главнымъ образомъ въ томъ, что безцѣльныя и бездоказательныя богохульства, вложенныя въ уста Люцифера и Каина, оставляются безъ всякаго опроверженія, какъ будто бы самъ авторъ имѣлъ намѣреніе высказать такія именно или подобныя мысли. По крайней мѣрѣ, онъ не дѣлаетъ никакой попытки предупредить то сильное впечатлѣніе, какое онѣ оставляютъ въ умѣ читателя. Наоборотъ, всѣ доводы (если можно такъ назвать ихъ) приводимые противъ премудрости и благости Творца, выдвигаются на первый планъ съ большимъ искусствомъ. При этомъ поэтъ старался какъ можно болѣе смягчить характеры Злого Духа и перваго убійцы: дьяволъ представленъ изящнымъ, поэтическимъ, философствующимъ сентименталистомъ, чѣмъ-то вродѣ Манфреда, а Каинъ -- невѣжественнымъ, надменнымъ и своевольнымъ мальчишкой. Вмѣстѣ съ тѣмъ, Люциферъ отрицаетъ всякое свое участіе въ искушенія вы, сваливая всю вину на змѣю, которая была-де не больше, какъ только змѣей,-- и авторъ поясняетъ, что онъ допустилъ это единственно потому, что въ Книгѣ Бытія не содержится ни малѣйшаго намека на что-либо иное, а обращаться къ Новому Завѣту было бы анахронизмомъ". (Eclectic Reviewer 1822).
"Искуситель, въ длинномъ разговорѣ, сообщаетъ Каину (который, слѣдовательно, предполагается незнающимъ этого), что душа безсмертна, и что "души, что смѣютъ сознавать свое безсмертье", осуждены на вѣчныя мученія. Эта мысль, являющаяся основной моралью (если можно употребить здѣсь это выраженіе) всей пьесы, развивается въ дальнѣйшихъ словахъ Люцифера (Геберъ).
"Въ " Каинѣ", сколько помню, нѣтъ ничего противъ безсмертія души. Я подобныхъ мнѣній не придерживаюсь. Но въ драмѣ первый возмутитель и первый убійца должны были говорить соотвѣтственно ихъ характерамъ". (Байронъ).
Стр. 469.
Каинъ. Ахъ я думалъ,
Что это существо.
Къ этимъ словамъ само собою напрашивается хотя и прозаическое, но достаточно очевидное замѣчаніе, что, вѣдь, первая человѣческая семья уже давно должна была освоиться съ смертью животныхъ, которыхъ Авель убивалъ для жертвоприношеній, а потому представляется совершенно непонятнымъ, что они высказываютъ разныя предположенія и догадки о томъ, что такое смерть". (Джеффри ).
Стр. 468.
Люциферъ грѣховная приманка
Къ созданью новыхъ душъ и новыхъ тѣлъ,
Заранѣе несчастью обреченныхъ. "Нелѣпо было бы ожидать отъ Люцифера, что онъ будетъ говорить тономъ вѣрующаго проповѣдника и что въ разговорѣ перваго возмутителя и перваго убійцы не будетъ ничего необыкновеннаго; равнымъ образомъ, нѣтъ надобности ссылаться, въ оправданіе подобныхъ рѣчей, на авторитетъ Мильтона или на сочинителей старинныхъ мистерій. Дѣло въ томъ, что здѣсь вся рѣчь, и притомъ -- рѣчь, очень тщательно обработанная и правдоподобная, направлена противъ благости и всемогущества Божія, и не дѣлается никакихъ возраженій на эти оскорбительныя мнѣнія, изложенныя съ особенной энергіей. Дьяволъ и его ученикъ вполнѣ предоставлены самимъ себѣ и встрѣчаютъ лишь самые слабые протесты или не разсуждающіе страхи. И эта богохульная аргументація является вовсе не случайнымъ искаженіемъ; напротивъ, она составляетъ основу всей пьесы и занимаетъ, кажется, не менѣе двухъ третей ея, такъ что дѣйствительно трудно повѣрить, чтобы драма была написана съ какою-нибудь иною цѣлью, а не для того, чтобы внушить читателямъ эти идеи или по крайней мѣрѣ заставить ихъ размышлять надъ тѣми вопросами, которые здѣсь затрогиваются. Мы, конечно, не возражаемъ противъ того, чтобы лордъ Байронъ написалъ разсужденіе о происхожденіи зла и разсмотрѣлъ этотъ обширный и сложный предметъ съ тою силою и свободою сужденія, какія вполнѣ умѣстны въ философскомъ изслѣдованіи; но мы не считаемъ удобнымъ разсуждать объ этомъ вопросѣ односторонне и con amore, отъ имени Каина и Люцифера, не принимая на себя никакой отвѣтственности или обязанности возражать имъ, какъ это дѣлается на философскихъ диспутахъ, и притомъ -- избирая для этихъ разсужденій такую форму, которая дѣлаетъ ихъ вдвойнѣ опасными и почти исключаетъ для оппонентовъ возможность возраженія". (Джеффри).
"Что подразумѣвалъ Джеффри подъ словомъ: "тщательно обработанная рѣчь"? Все это было писано урывками, когда только я могъ взять въ руки перо, посреди всякихъ эволюцій, революцій, преслѣдованій и высылокъ всѣхъ людей, интересовавшихъ меня въ Италіи"... (Байронъ).
Стр. 472. Адъ.
"Нелегко понять, съ какою собственно цѣлью дьяволъ носитъ своего ученика черезъ бездну пространства и показываетъ ему тѣ мѣста, о которыхъ мы въ дѣтствѣ слыхали, что тамъ "вѣшаютъ на просушку старые мѣсяцы. Доказывать, что жизнь есть и за гробомъ, конечно, не могло входить въ его намѣренія, если онъ желалъ возбудить негодованіе въ человѣкѣ, возмущенномъ необходимостью умереть. Хотя адъ, въ изображеніи Байрона, является мѣстомъ страданій, однако Люциферъ самъ говоритъ, что эти страданія даны въ удѣлъ тѣмъ духамъ, "которые вмѣстѣ съ нимъ возстали противъ Іеговы; можно ли стало быть допустить, что болѣе близкое; знакомство съ ними Каина побудитъ его еще сильнѣе стремиться къ союзу съ дьяволомъ и что онъ не задумается надъ вопросомъ о томъ, не ожидаетъ: ли лучшая доля приверженцевъ торжествующей стороны? Во всякомъ случаѣ созерцаніе множества разрушенныхъ міровъ скорѣе могло бы внушить смертному ужасъ и покорность, нежели побудить его къ безнадежной борьбѣ; но даже и тогда, когда; это созерцаніе сдѣлало бы Каина ненавистникомъ! Божества, все таки для него нѣтъ основанія стать; ненавистникомъ своего брата, который является его! товарищемъ по страданію". (Гиберъ).
Стр. 472.
Каинъ. Что это за могучія созданья,
Что носятся вокругъ меня?
"Люциферъ показываетъ Канну раціоналѣныхъ пре-адамитовъ, существъ, одаренныхъ по сравненію съ людьми высшею разумностью, но совершенно несходныхъ съ людьми по внѣшнему своему; виду и обладающихъ гораздо большею силою умственною и физическою. Нетрудно догадаться, что небольшой діалогъ Каина съ Люциферомъ объ этомъ предметѣ не вполнѣ канониченъ по своему содержанію". (Изъ письма къ Муру отъ 19 сент. 1821).
Стр. 474.
Люциферъ. Они, однако, жили.
"Если бы, слѣдуя извѣстнымъ разсужденіямъ, вы могли доказать, что міръ на много тысячъ лѣтъ старше хронологіи Моисея, или если бы вы могли устранить Адама и Еву, и яблоко, и змѣя, то все-таки, что же бы вы поставили на ихъ мѣсто? И какъ устранить всѣ затрудненія? Вѣдь всѣ вещи должны! были когда-нибудь имѣть начало, и не все ли равно, когда или какимъ образомъ? Мнѣ иногда думается, что человѣкъ можетъ быть обломокъ какого-нибудь; болѣе совершеннаго матеріала, потерпѣвшаго крушеніе въ болѣе раннемъ мірѣ, обломокъ, выродившійся въ тяжелой борьбѣ, посреди хаоса, подобнымъ же образомъ, какъ, напр., нынѣшніе лапландцы, эскимосы и т. п. низшія племена въ сравненіи съ высшими. Но даже и въ этомъ случаѣ, эти высшія до-адамовскія существа должны же были имѣть свое начало и Творца; ибо представленіе о Творцѣ является болѣе естественнымъ, чѣмъ идея случайнаго соединенія атомовъ"... (Дневникъ 1821 г.).
Стр. 475.
Люциферъ. Какой прекрасный міръ то былъ!
Джиффордъ, черезъ Муррея, просилъ разрѣшенія выпустить часть этого разговора. Байронъ отвѣчалъ: "Указанныхъ мѣстъ нельзя перемѣнить, не заставляя Люцифера говорить на манеръ Линкольнскаго епископа, что не соотвѣтствовало бы характеру этого духа. Идея о ранѣе существовавшихъ мірахъ взята у Кювье. Если въ словахъ Люцифера есть безсмыслица, тѣмъ лучше, потому что это никому не повредитъ; чѣмъ глупѣе выйдетъ Сатана, тѣмъ онъ безопаснѣе. Что касается "тревоги", то неужели вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что подобныя вещи въ состояніи кого-нибудь встревожить? Развѣ мои дѣйствующія лица нечестивѣе Сатаны Мильтона или Промется Эсхила, или даже саддукеевъ, выведенныхъ набожнымъ Мильманомъ въ "Паденіи Іерусалима", и проч.? Развѣ Адамъ, Ева, Ада и Авель у меня не такъ же благочестивы, какъ въ катехизисѣ? Джиффордъ -- человѣкъ очень умный, не можетъ думать, что подобныя вещи могутъ произвести серьезное впечатлѣніе: кто же когда-нибудь приходилъ въ соблазнъ отъ поэтическаго произведенія? Прошу позволенія замѣтить, что во всѣхъ этихъ рѣчахъ вовсе не выражается мое личное мнѣніе или мои гипотезы; но я долженъ былъ заставить Каина и Люцифера разсуждать соотвѣтственно ихъ характерамъ, а подобный пріемъ, конечно, всегда допускался въ поэтическихъ произведеніяхъ. Каинъ -- человѣкъ гордый; обѣщая ему царства и проч., Люциферъ заставилъ бы его еще болѣе возгордиться, цѣль демона заключается въ томъ, чтобы представить Каина въ его собственныхъ глазахъ еще болѣе угнетеннымъ, чѣмъ онъ казался себѣ ранѣе, выставляя передъ нимъ безконечность вселенной и его собственное ничтожество. Такимъ образомъ Каинъ приходитъ въ то настроеніе, которое ведетъ къ катастрофѣ, исключительно вслѣдствіе внутренняго раздраженія, а не предумышленно и не изъ зависти къ Авелю (что сдѣлало бы его презрѣннымъ), вслѣдствіе ярости, овладѣвающей имъ при сознаніи несоотвѣтствія своего положенія съ своими идеями; эта ярость и разражается но столько противъ даннаго живого существа, сколько вообще противъ самой жизни и ея Создателя. Слѣдующія затѣмъ угрызенія совѣсти являются естественнымъ результатомъ неожиданности его поступка для него самого. Если бы это дѣяніе было предумышленнымъ, раскаяніе наступило бы гораздо позже". (3 ноября 1821).
"Адъ въ описаніи Байрона является совсѣмъ непохожимъ на наши обычныя представленія о немъ. Поэтъ предполагаетъ, что созданію міра, теперь нами обитаемаго, предшествовалъ цѣлый рядъ послѣдовательно смѣнявшихъ другъ друга міровъ, которые создавались и разрушались и обитатели которыхъ изображаются имъ (по основаніямъ, для поэзіи, конечно, вполнѣ достаточнымъ) соотвѣтствующими, какъ въ физическомъ, такъ и въ умственномъ отношеніи, тѣмъ колоссальнымъ животнымъ, остатки которыхъ такъ поражаютъ воображеніе натуралистовъ. Поэтъ помѣщаетъ въ аду не только этихъ колоссальныхъ пре-адамитовъ, но и призраки ихъ современниковъ-мамонтовъ и мегатеріевъ, а кромѣ того,-- даже призраки тѣхъ міровъ, въ которыхъ обитали эти существа, со всѣми горами, океанами и лѣсами,-- и все это въ мрачномъ и печальномъ освѣщеніи и, какъ можно догадываться, въ состояніи вѣчной муки. Мы полагаемъ, что такія изображенія относятся къ тому виду высокаго, отъ котораго меньше одного шага до смѣшного". ( Гиберъ).
Стр. 482.
Люциферъ. Вотъ способъ вашъ приблизитьсякъ природѣ
Духовныхъ силъ -- и побѣдить свою.
"Что касается вопроса о происхожденіи зла, то лордъ Байронъ не далъ этому вопросу новаго освѣщенія, но и не затемнилъ тѣхъ понятій, которыми мы уже обладали ранѣе. Такимъ образомъ, этотъ вопросъ остается для насъ попрежнему окруженнымъ непроницаемой тайной. Правда, лордъ Байронъ повторилъ нѣкоторые аргументы въ болѣе опредѣленной и смѣлой формѣ, нежели это сдѣлано было старыми схоластами или отцами церкви; но результатъ отъ этого нисколько не измѣнился. Въ метафизикѣ ни къ чему нельзя придти путемъ поэзіи. Впрочемъ, въ одномъ отношеніи нашъ поэтъ поступилъ хорошо: онъ представилъ искушеніе Каина Сатаною въ полномъ соотвѣтствіи съ тѣмъ мрачнымъ и недовольнымъ настроеніемъ, въ какомъ уже съ самаго начала находится Каинъ, такъ что Люциферъ въ сущности является не болѣе, какъ олицетвореніемъ собственнаго воображенія Каина; вслѣдствіе этого и всѣ дальнѣйшіе безумные и преступные поступки послѣдняго являются не случайными, но проистекающими изъ той внутренней ярости, изъ того близкаго къ безумію душевнаго состоянія, которое обусловливается глубокимъ недовольствомъ его самимъ собою и всѣмъ на свѣтѣ и поддерживается ненасытнымъ стремленіемъ его къ знанію -- даже больше, чѣмъ къ счастію; отсюда же является и его роковая наклонность стать на сторону злого начала скорѣе, чѣмъ на сторону добраго. Мы видимъ здѣсь поразительный примѣръ страшныхъ послѣдствій неспособности человѣка обуздать въ себѣ эту наклонность (грѣхъ, чаще всего овладѣвающій людьми), и съ этой точки зрѣнія полагаемъ, что нравственный урокъ, получаемый отъ мистеріи Байрона, имѣетъ большую цѣнность". (Джеффри).
Стр. 491.
Авель. Я жизнь мою не такъ люблю, какъ Бога.
Байронъ, видимо, очень основательно изучилъ свой предметъ; хотя онъ и позволилъ себѣ нѣкоторыя незначительныя отступленія отъ Библіи, въ которой эта сцена отличается большою точностью разсказа, но за то онъ глубоко проникъ въ душу обоихъ братьевъ. Если бы позволительно было приписывать автору драматическаго произведенія мысли и чувства кого-либо изъ его дѣйствующихъ лицъ, то мы затруднились бы рѣшить, съ кѣмъ въ такомъ случаѣ можно было отождествить Байрона,-- съ Каиномъ или съ Авелемъ: такъ онъ съумѣлъ усвоить характеръ каждаго изъ нихъ". (Грантъ).
Стр. 492.
Авель умираетъ.
"Въ общемъ, вся эта сцена построена тяжеловѣсно и неудачно. Нельзя не удивляться тому, что событіе, служащее развязкой драмы, представлено вопреки исторіи, совершенно случайнымъ и неожиданнымъ, внѣ всякой связи съ тѣмъ, что ему предшествуетъ. Каинъ, изображаемый въ Священномъ Писаніи неизмѣнно злымъ и завистливымъ, въ пьесѣ Байрона никогда даже и не споритъ съ своимъ "братомъ и ничѣмъ не обнаруживаетъ своей зависти къ нему, кромѣ развѣ одного только слова. Цѣлыхъ два акта и половина третьяго проходятъ безъ всякой подготовки къ кровавой развязкѣ, и Авель падаетъ отъ удара, полученнаго имъ въ борьбѣ не за свою жизнь, а за алтарь Іеговы, которому Каинъ угрожаетъ разрушеніемъ. Такимъ образомъ, для воображаемаго зрителя этой драмы ея развязка должна показаться не менѣе изумительной, какъ если бы Авель внезапно скончался отъ апоплексическаго удара, или если бы Каинъ вдругъ умеръ съ горя надъ его бездыханнымъ тѣломъ". (Гиберъ).
Томасъ Муръ писалъ Байрону: "Я прочелъ " Фоскари" и "Каина". Первая изъ этихъ пьесъ не такъ понравилась мнѣ, какъ " Сарданапалъ ". Она отличается недостаткомъ, общимъ для всѣхъ этихъ мрачныхъ венеціанскихъ исторій,-- неестественностью и невѣроятностью, и, несмотря на всѣ ваши старанія, вызываетъ у читателя только очень отдаленное сочувствіе. Но " Каинъ" удивителенъ, ужасенъ,-- его никогда нельзя забыть. Если я не ошибаюсь, онъ долженъ произвести на всѣхъ очень сильное и глубокое впечатлѣніе; многіе ужаснутся его богохульству, но всѣ должны будутъ преклониться передъ его величіемъ. Говорятъ объ Эсхилѣ и его Прометеѣ; вотъ гдѣ настоящій геній поэта -- и дьявола!"
Отвѣчая Муру, Байронъ между прочимъ писалъ: "Что касается религіознаго вопроса, то неужели мнѣ такъ и не удастся убѣдить васъ въ томъ, что; я не раздѣляю тѣхъ убѣжденій, которыя высказываются дѣйствующими лицами этой драмы и которыя многихъ такъ напугали? По моимъ понятіямъ объ изображеніи характеровъ, я, какъ, впрочемъ, вообще всѣ люди, одаренные воображеніемъ,-- считаю необходимымъ воплощаться въ данное лицо въ то время, когда я его изображаю; но это воплощеніе прекращается, какъ только я отнимаю перо отъ бумаги".
Критикъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія", Джеффри, выдержки изъ статей котораго уже приведены выше, въ окончательномъ своемъ заключеніи о " Каинѣ" говоритъ:
"Хотя въ этой пьесѣ находится много прекрасныхъ отдѣльныхъ мѣстъ и авторъ обнаруживаетъ въ ней, можетъ быть, гораздо больше энергіи, нежели во всѣхъ прочихъ своихъ драматическихъ произведеніяхъ, тѣмъ не менѣе мы должны выразить сожалѣніе о томъ, что она появилась въ печати. Лордъ Байронъ, конечно, не можетъ встрѣтить съ нашей стороны ни церковническаго лицемѣрія, ни церковническихъ упрековъ; мы не станемъ называть его ученикомъ или апостоломъ Люцифера, и не станемъ говорить объ его поэзіи, какъ о гнусной смѣси богохульства и сквернословія. На, противъ, мы вполнѣ готовы повѣрить, что онъ желаетъ только блага человѣчеству, и съ удовольствіемъ свидѣтельствуемъ, что его произведенія изобилуютъ изображеніями высокихъ и нѣжныхъ чувствъ и заключаютъ въ себѣ множество истинно возвышенныхъ и прекрасныхъ мѣстъ... Философія и поэзія -- обѣ хороши на своемъ мѣстѣ; но мы не думаемъ, чтобы онѣ удачно могли соединяться одна съ другою. Одна только жалкая и педантическая, поэзія въ состояніи заниматься метафизическими тонкостями и отвлечонными разсужденіями, и очень подозрительна та философія, которая стремится обосновать свои доктрины, дѣйствуя на страсти и на воображеніе. Но хотя подобная аргументація имѣетъ мало значенія въ школѣ, однако изъ этого вовсе еще не слѣдуетъ, чтобы она не производила извѣстнаго эффекта въ обществѣ. Наоборотъ, вредъ всѣхъ поэтическихъ парадоксовъ именно въ томъ и заключается, что они, выходя за предѣлы поэзіи и удаляясь отъ ея цѣли, не могутъ выдержать серьезной логической пробы. Намекъ на сомнительнаго качества мысль часто принимается за окончательное заключеніе, а будучи облеченъ въ красивую поэтическую форму, можетъ произвести самое вредное дѣйствіе. Поэтому мы а полагаемъ, что стихотворцамъ слѣдовало бы строго ограничиваться предѣлами общепринятыхъ вѣрованій и морали или дѣйствительныхъ страстей и чувствованій человѣчества, и что поэтическіе мечтатели и софисты, стремящіеся создавать теоріи соотвѣтственно собственному фантастическому бреду, не опираясь на какой-либо авторитетъ или доводы разума, должны быть удаляемы изъ области литературы. Въ дѣлѣ нравственнаго суда поэты являются неустранимыми свидѣтелями и могутъ давать свои показанія или ссылаться на факты какъ хорошіе, такъ и дурные; но мы сомнѣваемся въ ихъ правѣ постановлять произвольные приговоры, основанные только на ихъ прихоти; они являются въ нашихъ глазахъ подозрительными судьями, а нерѣдко -- и ненадежными адвокатами, когда дѣло касается важныхъ вопросовъ или общихъ принциповъ".
Критикъ "Quarterly Review", епископъ Гиберъ, заключаетъ свою статью слѣдующими словами
"Ни въ одномъ изъ дѣйствующихъ лицъ мистеріи лорда Байрона мы но видимъ ни особенной силы, ни поэтическаго достоинства. Ева только въ одномъ случаѣ выражается энергично, но даже и въ этомъ случаѣ не обнаруживаетъ той глубины материнскаго чувства, какой можно было бы ожидать отъ женщины, потрясенной смертью любимаго сына. Адамъ читаетъ нравоученія безъ всякаго достоинства. Авель настолько же не уменъ, на сколько набоженъ. Люциферъ, хотя первое его появленіе задумано хорошо, своими сентенціями и саркастическими выходками напоминаетъ шотландскаго метафизика; аргументы, путемъ которыхъ Каинъ приходитъ къ нечестивымъ мыслямъ,-- необходимость труда и страхъ смерти.-- могутъ произвести подобное дѣйствіе лишь на слабый и неразвитой умъ. Притомъ, въ счастливѣйшемъ климатѣ земного шара и посреди роскошной и могучей природы нелѣпо было бы описывать (да лордъ Байронъ этого и не дѣлаетъ) тѣ тяжкіе труды, которыхъ для Каина не существовало. Онъ представленъ, кромѣ того, такимъ счастливымъ въ любви, такъ обожающимъ свою жену и ребенка, что у него вовсе не должно было бы быть наклонности къ тѣмъ мрачнымъ мыслямъ, которыя свойственны только не удовлетворенному самолюбію и порочной распущенности. Затѣмъ, хотя въ этой драмѣ и встрѣчаются отдѣльныя мѣста, отличающіяся недюжиннымъ дарованіемъ, однако общій ея характеръ не настолько высокъ, чтобы сдѣлать незамѣтными указанные недостатки. Діалогъ отличается холодностью и принужденностью, описанія похожи на какія-то тѣни или на фантасмагорію: они слишкомъ искусственны и неясны. За исключеніемъ Ады, во всей пьесъ нѣтъ ни одного лица, въ судьбѣ котораго мы были бы заинтересованы. Закрывая книгу, мы не удерживаемъ въ памяти ни одного выдающагося мѣста и сохраняемъ только общее впечатлѣніе, что Люциферъ наговорилъ много и сдѣлалъ мало, я что Каинъ былъ несчастенъ безъ всякой причины и золъ безъ всякаго повода. Но если "Каинъ", какъ поэтическое произведеніе, ничего не прибавляетъ къ литературной славѣ лорда Байрона, то, съ другой стороны, мы вынуждены замѣтить, что его поэтическія несовершенства представляютъ лишь наименьшее изъ золъ. Конечно, въ этомъ произведеніи нѣтъ тѣхъ прямыхъ нападокъ на Священное Писаніе и на авторитетъ Моисея, о которыхъ говорятъ нѣкоторые изъ поклонниковъ и недоброжелателей поэта Выраженія Каина и Люцифера являются оскорбительными для благочестиваго слуха лишь настолько, насколько подобныя рѣчи вообще должны быть такими и насколько Мильтонъ позволилъ себѣ вложить ихъ въ уста подобныхъ же лицъ, въ соотвѣтствующихъ положеніяхъ. И хотя для насъ вполнѣ ясны намѣренія атеистовъ и якобинцевъ нашей столицы, старающихся путемъ дешеваго изданія распространить эти рѣчи въ широкомъ кругу населенія, однако мы все-таки не думаемъ, чтобы оно могло принести дѣйствительно значительный вредъ, или что найдется много людей, способныхъ поддаваться этого рода внушеніямъ, не ведущимъ ни къ какому практическому результату"..
Съ этимъ заключеніемъ интересно сопоставить слѣдующій отрывокъ изъ частнаго письма епископа, написаннаго около того же времени:
"По моемъ возвращеніи я былъ очень занятъ разборомъ драматическихъ произведеній лорда Байрона. Конечно, мнѣ представился сіучай указать въ нихъ значительное количество недостатковъ, но я не думаю, что я отнесся къ нему несправедливо. "Pereant qui ante nos nostra dixerunt". Мнѣ пріятно было увидѣть, что я во многихъ отношеніяхъ сошелся съ Джеффри; но такъ какъ повтореніе доводовъ, уже высказанныхъ другими, ни къ чему бы не привело, то мнѣ пришлось перемѣнить фронтъ и повести атаку на другую сторону крѣпости, менѣе удобную и притомъ бороться съ противникомъ, ведущимъ свои нападенія съ удивительнымъ вкусомъ и ловкостью".
Критикъ журнала "Campbell's Magazine" писалъ:
" Каинъ " гораздо выше " Сарданапала " и " Фоска ри". Впрочемъ, Байронъ все-таки не оправдалъ нашихъ ожиданій колоссальнымъ изображеніемъ перваго убійцы, ибо катастрофа является результатомъ не страсти, а внезапнаго взрыва ярости, и самъ Каинъ служитъ почти только орудіемъ сверхъестественной силы. Въ сущности вся пьеса представляетъ лишь рамку для поразительныхъ размышленій о смерти и жизни, о вѣчности и времени, для обширныхъ, но тусклыхъ описаній бездны пространства и для смѣлыхъ споровъ о великомъ вопросѣ происхожденія зла. Большая часть этихъ разсужденій о важныхъ предметахъ состоитъ изъ общихъ мѣстъ; но они изложены величественнымъ языкомъ и развиваются съ страшною смѣлостью. Въ частности, прямыя нападки на божественную благость не сильнѣе многихъ однородныхъ мѣстъ у Мильтона; но онѣ производятъ совершенно иное впечатлѣніе, потому что, читая "Потерянный Рай", мы видимъ въ изображеніяхъ Бога и Сатаны только двѣ великія и противоположныя другъ другу силы, созданныя воображеніемъ поэта. Личныя свойства, придаваемыя Мильтономъ этимъ духовнымъ существамъ,-- опредѣленное для нихъ мѣстопребываніе, матеріальная красота, въ которую онъ облекаетъ, все это устраняетъ изъ ихъ пререканій всякое нечистое представленіе. Но о Люциферѣ Байрона мы но знаемъ ничего, кромѣ его рѣчей; онъ выдуманъ только для того, чтобы произносить эти рѣчи, которыя являются отвлеченными разсужденіями, совершенно посторонними для драматическаго собственно дѣйствія. Поэтъ и не пытался подражать пластическому искусству Мильтона,-- тому искусству, съ какимъ авторъ "Потеряннаго Рая" создалъ свое небо и; адъ и настоящую бездну пространства, какъ нѣчто вполнѣ реальное, доступное нашему воображенію, и обрисовалъ фигуры своихъ ангеловъ съ точностью скульптора. Люциферъ въ Каинѣ -- скорѣе безтѣлесная абстракція, какая-то тѣнь догмата; и вся сфера его дѣйствія тускла, неопредѣленна, является лишь въ общихъ и неясныхъ очертаніяхъ. Безъ сомнѣнія: далеко не дюжинное дарованіе обнаруживается даже и въ этомъ туманномъ очеркѣ воздушнаго полета духа и его жертвы и въ обширной картинѣ того фантастическаго міра, въ который они попадаютъ; но все это совсѣмъ не похоже на массивное величіе созданій Мильтона. Мы далеки отъ мысли обвинять лорда Байрона въ преднамѣренно нечестивыхъ цѣляхъ и хотя нѣкоторыя выраженія въ пьесѣ и производятъ непріятное впечатлѣніе, однако мы вовсе не думаемъ, чтобы чтеніе этого произведенія могло имѣть какія-нибудь опасныя послѣдствія".