I.
Блѣднѣетъ ночь; Фебъ тучи разгоняетъ
И, блеща, міръ уснувшій пробуждаетъ.
Въ итогѣ день прибавился къ другимъ --
И человѣкъ сталъ старше днёмъ однимъ;
Но тамъ -- въ средѣ благого мірозданья --
Возстало всё, какъ въ первый день созданья:
Жизнь -- на землѣ, свѣтило -- въ небесахъ,
Огонь -- въ лучахъ, фіалка -- на лугахъ,
Въ потокѣ горъ -- живящая прохлада
И въ вѣтеркѣ -- здоровье и отрада.
Ты жь, человѣкъ, на блескъ его взирай
И "всё моё!" въ восторгѣ восклицай.
Взирай, пока всё это видѣть въ силѣ:
Наступитъ день -- и будешь ты въ могилѣ.
Кто бъ ни грустилъ надъ бѣднымъ надъ тобою,
Міръ не почтитъ костей твоихъ слезою:
Сухой листокъ съ куста не упадётъ,
Ночной зефиръ ни разу не вздохнётъ
И лишь червякъ порадуется въ волю.
Когда ему достанешься на долю.
II.
Свѣтило дня всплыло средь небосклона --
И сонмъ вождей собрался у Оттона.
Насталъ для всѣхъ давно-желанный часъ,
Въ который честь таинственнаго Лары
Должна иль пасть подъ гнётомъ грозной кары,
Или возстать предъ міромъ какъ Атласъ.
Какой бы смыслъ въ словахъ ни заключался,
Графъ Эцелинъ всё высказать поклялся,
А Лара всё прослушать до конца,
Съ спокойнымъ духомъ, съ ясностью лица,
Передъ людьми и небомъ обѣщался.
Гдѣ жь Эцелинъ? Онъ слишкомъ долго спитъ
Для грознаго карателя обидъ.
III.
Промчался часъ -- и вѣрный слову Лара
Стоитъ межь нихъ, суровъ какъ божья вара.
Гдѣ жь Эцелинъ? что сталось съ нимъ? гдѣ онъ?
Шумятъ вожди; нахмурился Оттонъ.
"Когда онъ живъ", взываетъ онъ надменно,
"То будетъ здѣсь сегодня непремѣнно!
Пріютъ, гдѣ ночь провёлъ графъ Эцелинъ,
Лежитъ межь замкомъ Лары и моимъ.
Я бъ счёлъ за честь служить его покою
И Эцелинъ не пренебрёгъ бы мною,
Когда бъ его подъ кровъ свой не влекла
Нужда скорѣй окончить всѣ дѣла.
Я за него готовъ вамъ поручиться --
Съ мечёмъ въ рукахъ за честь его вступиться!"
Когда онъ смолкъ, графъ Лара отвѣчалъ:
"Я поступилъ, какъ ты того желалъ!
Я здѣсь, чтобъ внять разсказу незнакомца,
Безвѣстныхъ странъ безвѣстнаго питомца,
Чья рѣчь могла бъ мнѣ сердце растерзать,
Когда бъ я могъ его не презирать.
Кто онъ?-- того, къ несчастью, я не знаю;
Но онъ меня -- повидимому -- зналъ
Въ странѣ иной, гдѣ долго я блуждалъ.
Но что мнѣ въ томъ! Я время лишь теряю.
Пусть встрѣтитъ онъ меня къ лицу лицомъ,
Иль защищай ты честь его мечомъ!"
Оттонъ вскипѣлъ, но, удержавъ свой пылъ,
Тяжолый мечъ спокойно обнажилъ.
"Я поединокъ, графъ, предпочитаю --
И потому твой вызовъ принимаю!"
Забывъ про смерть и близость двухъ могилъ,
Графъ Лара мечъ свой тоже обнажилъ.
И блескъ меча, и видъ безпечный Лары --
Всё говоритъ, что наносить удары
Его рука привыкла съ давнихъ поръ,
А роковой къ врагу склонённый взоръ
Одну лишь жажду крови выражаетъ.
Напрасно сонмъ вождей ихъ окружаетъ:
Оттонъ въ пылу не мыслитъ имъ внимать --
И съ устъ его трепещущихъ слетаетъ,
Что мечъ его съумѣетъ оправдать.
IV.
Былъ кратокъ бой: досадой ослѣплённый,
Оттонъ грозой на Лару вдругъ напалъ,
Но, въ грудь мечомъ враждебнымъ поражонный,
На мраморъ плитъ поверженный упалъ.
"Проси пощады!" Лара закричалъ;
Но графъ Оттонъ ему не отвѣчалъ.
Завидя кровь, пришедшій въ ярость Лара
Весь почернѣлъ и, словно Божья кара,
Ещё грознѣй сверкнулъ своимъ мечомъ,
Чѣмъ въ страшный мигъ, когда его врагомъ
Владѣлъ огонь, выдавшій злой враждою,
И мечъ его сверкалъ предъ нимъ грозою:
Лишь твёрдость въ нёмъ тогда была видна;
Теперь же злость царила въ нёмъ одна.
Онъ такъ далёкъ былъ мысли о пощадѣ,
Что вмигъ, когда врага ему убить
Вожди не дали, въ злобномъ Лары взглядѣ
Мелькнула мысль -- оружье обратить
Противу тѣхъ, которые къ пощадѣ
Его, вождя, осмѣлились склонить.
Но мигъ -- и онъ отъ мести отказался,
Хоть озирать врага и продолжалъ,
Который въ прахѣ передъ нимъ лежалъ
И угадать, казалось, лишь старался
Насколько здѣсь имъ выигранный бой
Врага приблизилъ къ сѣни гробовой.
V.
Вотъ сонмъ вождей Оттона подымаетъ,
Но врачъ его тревожить запрещаетъ --
И всѣ толпой спѣшатъ въ сосѣдній залъ;
А онъ, чей мечъ побѣдный лавръ стяжалъ,
Не удостоивъ общество вниманья,
Уходитъ прочь, средь общаго молчанья.
И вотъ уже онъ мчится въ замокъ свой --
И исчезаетъ вскорѣ за горой.
VI.
Но гдѣ же онъ -- онъ, метеоръ ночной,
Возставшій въ тьмѣ, чтобъ умереть съ зарёй?
Гдѣ Эцелинъ, представшій такъ надменно
И безъ слѣда исчезнувшій мгновенно?
Хоть въ полночь съ нимъ простился графъ Оттонъ,
Но путь широкъ былъ такъ и проторёнъ,
Что онъ съ него не могъ, конечно, сбиться.
Домъ, гдѣ ему пришлося поселиться,
Изъ замка былъ всѣмъ видѣнъ; но его
Въ нёмъ не нашли. Всѣ поиски того
Достигли лишь, что показали ясно,
Что здѣсь и вкругъ искать его напрасно.
Въ покояхъ -- мракъ; въ конюшнѣ конь стоитъ;
Окрестность вся исполнена тревоги;
Всѣ ищутъ вдоль и около дороги:
Напасть на слѣдъ злодѣйства всѣхъ страшитъ.
Но вкругъ нигдѣ не видно ни кровинки,
Ни лоскутка одежды на кустахъ;
Не смято вкругъ ни вѣтки, ни травинки,
Чего нельзя избѣгнуть при бояхъ;
Нѣтъ и слѣдовъ, оставленныхъ руками,
Когда онѣ, къ землѣ склоняясь сами,
Хватаютъ вкругъ растущую траву.
Напрасно всё -- и близкимъ остаётся
Лишь ждать, что онъ, быть-можетъ, самъ вернётся.
И подозрѣнье страшную молву
Распространять, шипя, про Лару стало,
Хотя при нёмъ вставать и не дерзало.
VII.
За днями дни, смѣняясь, убѣгаютъ
И графъ Оттонъ о ранѣ забываетъ --
Не о враждѣ, которой не скрываетъ.
Злой Лары врагъ и другъ его враговъ --
У правосудья требуетъ онъ кары:
За Эцелина праведную кровь
Ему нужна кровь сумрачнаго Лары.
Кто, какъ не онъ, страшиться могъ его
И посягнуть на жизнь и честь того,
Чьё быть могло ужасно обличенье,
Когда бъ его привёлъ онъ въ исполненье?
Незнанье -- жизнь даётъ людской молвѣ:
Пріятна лишь таинственность толпѣ.
Что значитъ зло, которое таится
Въ его душѣ, и TФ умѣнье биться,
И то стремленье одинокимъ быть,
Чтобъ не желать, не вѣрить, не любить,
Хотя тѣхъ чувствъ не могъ онъ заглушить?
Кто научилъ его такъ смѣло биться
И гдѣ со зломъ съумѣлъ онъ такъ сдружиться?
То не былъ гнѣвъ безумный и слѣпой,
Способный, вмѣстѣ съ волею чужой,
То остывать, то вновь вставать грозой,
Но чувство, затаённое глубоко
На днѣ души, страдающей жестоко.
Всё это, вмѣстѣ взятое для кары,
Со склонностью живущихъ на землѣ
Скорѣе къ порицанью, чѣмъ къ хвалѣ,
Собрало бурю надъ главою Лары,
Способную въ нёмъ кровь оледенить
И самый гнѣвъ враговъ его смягчить.
VIII.
Въ странѣ таилось много недовольныхъ,
Терпѣвшихъ гнётъ владѣльцевъ своевольныхъ,
Чей деспотизмъ, не вѣдавшій препонъ,
Свой произволъ вмѣнялъ рабамъ въ законъ.
Цѣпь долгихъ войнъ, ведущихъ въ разрушенью,
Открыла путь враждѣ и преступленью,
Лишь ждавшихъ знака, чтобъ вокругъ начать
Всё низвергать, губить и разрушать.
Народъ, таясь въ убѣжищахъ печальныхъ,
Бранилъ своихъ владѣльцевъ феодальныхъ.
Хоть Лара въ день, въ который опочилъ
Его отецъ, не мало получилъ
Въ наслѣдство рукъ лѣнивыхъ и бездольныхъ
И душъ, своимъ владѣльцемъ недовольныхъ,
Но край иной и юный сердца пылъ
Спасли его отъ дѣйствій своевольныхъ,
А управленье мягкое его
Смягчило страхъ, царившій до того;
Когда же онъ норою проявлялся,
То не раба -- властителя касался.
Довольный щедрымъ Ларою, вассалъ
Его судьбой подавленнымъ считалъ --
И чтобъ за нимъ подмѣтить на случалось,
Ему въ вину вассаломъ не вмѣнялось.
Уже давно лѣпные своды залъ
Гнетущій мракъ, какъ флёромъ, одѣвалъ;
Но у воротъ веселье обитало,
Затѣмъ-что помощь щедрая встрѣчала
За ними всѣхъ, кто къ нимъ ни подходилъ --
И каждый вслухъ хозяина хвалилъ.
Холодный съ знатью, гордый съ гордецами,
Онъ ласковъ былъ съ прислугой и рабами.
Онъ былъ суровъ и мало говорилъ,
Но подъ его угрюмымъ кровомъ каждый,
Томимый зноемъ, голодомъ и жаждой,
Всегда пріютъ надёжный находилъ.
Вотъ почему -- и это замѣчалось --
Число его вассаловъ умножалось.
Когда жь исчезъ безвѣстно Эцелинъ,
Онъ сталъ ещё къ нимъ ласковѣй, казалось,
Онъ -- непреклонный Лары властелинъ.
Быть-можетъ, споръ съ Оттономъ, послѣ бала,
Его страшиться козней побудилъ;
Но чтобъ его къ тому ни побуждало,
Онъ всѣхъ теперь могущественнѣй былъ.
Разсчётъ ли тутъ, иль что другое было,
Но всё вокругъ его превозносило.
Кто бъ вкругъ своихъ господъ ни покидалъ,
Онъ каждаго охотно принималъ,
Причёмъ, забывъ про гнётъ и десятину,
Тотъ вправѣ былъ не клясть свою судьбину.
Онъ нищету привѣтливо встрѣчалъ
И злымъ страстямъ убѣжище давалъ;
Онъ привлекалъ неопытныхъ весельемъ
И обѣщаньемъ слава и наградъ,
Пока въ конецъ опутаннымъ похмѣльемъ
Нельзя идти имъ было ужъ назадъ;
Святой любви побѣду надъ измѣной,
При торжествѣ своёмъ, онъ предрекалъ,
А злымъ сердцамъ съ грядущей перемѣной
Возможность месть насытить обѣщалъ.
И такъ -- къ возстанью было всё готово,
И Лара лишь минуты ожидалъ
Провозгласить -- о чёмъ давно мечталъ --
Отмѣну въ краѣ рабства рокового.
Межь-тѣмъ и часъ суда надъ нимъ насталъ,
Которымъ графъ Оттонъ его стращалъ;
Но вызовъ въ судъ нашолъ готовымъ Лару
Противостать взнесённому удару.
IX.
Отторгнутый таинственной судьбою
Отъ тѣхъ, кто созданъ былъ не для того,
Чтобы пылать слѣпой въ нему враждою,
Графъ Лара --съ злополучной для него
И для врага исчезнувшаго ночи --
Сьумѣлъ судьбѣ взглянуть открыто въ очи.
Не безъ причинъ разспросовъ избѣгалъ
Онъ о поѣздкѣ нѣкогда свершонной
Имъ въ край чужой, въ которомъ онъ блуждалъ,
Съ родной страной надолго разлучённый.
Чтобъ отдалить паденія позоръ,
Вовлёкъ онъ чернь въ свой собственный раздоръ.
Не дорожа ни жизнію, ни славой,
Онъ былъ достоинъ роли величавой.
Онъ жертвой лжи людской себя считалъ,
Причёмъ идти на гибель не боялся,
Лишь врагъ бы съ нимъ ту гибель раздѣлялъ.
Не съ рабствомъ онъ покончить порывался,
А замышлялъ возвысить бѣдняковъ
И тѣмъ смирить богатыхъ гордецовъ.
Вновь поселясь въ родимомъ логовищѣ,
Онъ мнилъ вкусить въ стѣнахъ его покой,
Но человѣкъ, совмѣстно съ злой судьбой,
Нашолъ его и въ дѣдовскомъ жилищѣ.
Будь Божій міръ проникнутъ тишиной,
Онъ въ зрителя бъ, быть-можетъ, превратился,
Но, вызванный на сцену злой судьбой,
Вождёмъ борьбы убійственной явился.
Въ нёмъ всё одинъ вселять могло лишь страхъ --
И гладіаторъ видѣлся въ глазахъ.
X.
Что пользы въ тѣхъ реляціяхъ сраженій,
Съ ихъ пиромъ птицъ и зломъ опустошеній,
Вт которыхъ всё, что сердце шевелитъ,
Лишь объ измѣнѣ счастья говоритъ,
О торжествѣ однихъ и пораженьи
Другихъ, слабѣйшихъ, о ниспроверженьи
Валовъ и стѣнъ, о крови и огнѣ?
И въ этой вновь начавшейся войнѣ
Явилось всё, какъ это было прежде,
Съ прибавкою разнузданныхъ страстей,
Не удѣлявшихъ мѣста ни надеждѣ,
Ни жалости къ несчастіямъ людей.
И въ томъ, и въ этомъ лагеряхъ тѣ жь страсти
Росли въ сердцахъ при перемѣнѣ счастья,
И всё, что власть стремилась защищать,
Иль за свободу мечъ свой подымало --
Веб находило, что убитыхъ мало
И что всѣхъ надо бить и убивать.
Мечъ изнемогъ подъ гнётомъ разрушенья,
Дары полей снялъ серпъ опустошенья --
И вотъ надъ краемъ зарево стоитъ
И смерть вокругъ съ улыбкою глядитъ.
XI.
Подъ впечатлѣньемъ добытой свободы,
Бунтовщики встрѣчали всѣ невзгоды
Сначала бодро, но успѣхъ и пылъ
Въ концѣ-концовъ ихъ дѣло погубилъ.
Они внимать совѣтамъ перестали --
И безъ приказа битвы начинали.
Напрасно Лара дѣлалъ всё, что могъ;
Напрасно онъ унять толпу старался
И водворить порядокъ въ ней пытался:
Не потушить свершившему поджогъ!
Тогда минута грозная настала
И людямъ ихъ ошибки показала.
Несчастный бой, ночная стычка, плѣнъ,
Усталость, зной, засада, отступленье,
Тревога -- днёмъ, а ночью -- скука бдѣнья,
И ярость битвъ, и неприступность стѣнъ,
Смѣющихся надъ силой и искусствомъ
И лишь просторъ дурнымъ дающимъ чувствамъ --
Вотъ вождь чего не могъ ни отвратить,
Ни угадать, ни скрыть, ни измѣнять.
Изъ нихъ любой желанный день сраженья
Съумѣлъ бы встрѣтить твёрдо, какъ боецъ,
Но для того, чтобъ знать одни мученья,
Была безсильна твёрдость ихъ сердецъ.
Ряды бойцовъ, какъ снѣгъ, примѣтно таютъ:
Болѣзни, мечъ, лишенія и зной
За жертвой жертву быстро похищаютъ --
И прежній пылъ отчаянье смѣняетъ.
Одинъ лишь вождь не падаетъ душой,
Хоть тысячи, что вслѣдъ за нимъ стремились,
Давно до слабыхъ сотень сократились.
Ихъ духъ живитъ надежда лишь одна:
Оконченъ путь -- граница ужь видна.
Пускай, уйдя отъ внутреннихъ раздоровъ,
Они въ страну сосѣднюю внесутъ
Лишь бремя бѣдъ и жгучій ядъ укоровъ,
За-то и честь, и жизнь свою спасутъ.
XII.
Они идутъ. Луна ихъ освѣщаетъ
И ихъ шаги во мракѣ направляетъ.
Уже давно они лучи ея
Средь темноты полночной различаютъ
На глади водъ бѣгущаго ручья,
Что отъ чужой земли ихъ отдѣляетъ.
Но то не онъ: то вражеская рать!
Идти ль вперёдъ? сразиться ль? отступать?
Что тамъ блеститъ надъ рѣчкою, у склона?
То знамя ихъ гонителя Оттона!
А это что -- пастушіе огни?
Чего жъ такъ ярко искрятся они?
Но какъ ни малъ отрядъ ихъ утомлённый,
Вступить готовъ онъ въ бой ожесточённый.
XIII.
Пришли -- стоятъ: то мигъ отдохновенья.
Напасть ли имъ, иль ждать имъ нападенья?
Когда они не медля нападутъ
На рать враговъ, стоящихъ за рѣкою,
То, можетъ-быть, храбрѣйшіе прорвутъ
Ея ряды и жизнь свою спасутъ.
"И такъ -- вперёдъ! пройдёмъ границу съ бою!
Лишь тотъ, кому не въ радость умирать,
Въ борьбѣ съ врагомъ способенъ выжидать! "
Мечъ извлечёнъ; подобранъ каждый поводъ;
Промчится кликъ -- и битва закипитъ
И въ кликѣ томъ для многихъ будетъ поводъ
Почить навѣкъ таинственно сокрытъ.
XIV.
Мечъ обнажонъ. Лицо вождя спокойно;
Но не безстрастьемъ взоръ его горитъ:
Въ нёмъ чувство то, которое достойно
Вождя съ душой, безтрепетно царитъ.
Онъ на пажа -- въ которомъ строгій видъ
Лишь непреклонность сердца выражаетъ
И чья любовь его сопровождаетъ
И здѣсь, въ бою -- съ любовію глядитъ.
Онъ блѣденъ, но не робость обливаетъ
Его лицо потокомъ бѣлизны,
А томный свѣтъ таинственной луны,
Чей ясный ликъ межь тучами сіяетъ.
Онъ молча взоръ свой къ юношѣ склоняетъ
И, наклонившись, за руку берётъ
И руку ту опущенную жмётъ.
Но пажъ былъ твёрдъ. Уста безмолвны были
И лишь глаза, казалось, говорили:
"Тебя враги, конечно, могутъ взять,
Толпа друзей -- покинуть и бѣжать,
А я проститься съ жизнью молодою
Могу навѣкъ, но только не съ тобою! "
Раздался кликъ -- и всё помчалось въ бой;
Летятъ, ударъ -- и прорванъ вражій строй.
Послушенъ конь напору острой шпоры;
Сверкаетъ мечъ, какъ пламенные взоры.
Сокрушены не храбростью -- числомъ,
Они отважно борятся съ врагомъ.
Потовъ въ крови подъ грудой тѣлъ багрится
И до зари окрашенный катится.
XV.
Повсюду, гдѣ отважный бьётся врагъ,
А другъ главой склоняется во прахъ --
Вездѣ звучитъ могучій голосъ Лары
И слышатся меча его удары,
Струящіе цѣлительный бальзамъ
Въ сердца друзей, разящихъ здѣсь и тамъ.
Хоть каждый зналъ, что нѣтъ ему спасенья,
Никто изъ нихъ не повидалъ сраженья:
Напротивъ, видя, какъ ряды враговъ
Предъ ихъ вождёмъ рѣдѣли, съ воплемъ вновь
Рвались вперёдъ несдержанной волною.
То одинокъ, то окружонь толпою,
Онъ то ряды враговъ своихъ громитъ,
То рать свою устраиваетъ къ бою
И шлемъ его зарницею горитъ.
Напоръ -- и врагъ мѣшаться начинаетъ.
"Вперёдъ!" -- и онъ высоко подымаетъ
Свой грозный мечъ. Но что съ нимъ? отчего
Пернатый шлемъ склоняется его?
Онъ раненъ въ грудь. Послѣднее движенье
Послѣднимъ въ жизни было для него --
И смерть предъ нимъ возстала въ то жь мгновенье.
Побѣдный кликъ застылъ на языкѣ
И замеръ мечъ въ опущенной рукѣ.
Хотя рука меча не выпускаетъ,
Но поводъ внизъ скользитъ и упадаетъ
Съ другой рукой и борзаго коня
Уже вперёдъ нестись не понуждаетъ.
Но пажъ -- къ коню -- склоняется -- хватаетъ
И, повернувъ, выводитъ изъ огня,
Тогда-какъ вкругъ сражаться продолжаютъ
И кликовъ гулъ и стоны не смолкаютъ.
XVI.
Заря. Взошло румяное свѣтило
И груды тѣлъ кровавыхъ озарило,
Лишонныхъ датъ и шлемовъ боевыхъ.
Сражонный конь лежатъ недвижимъ, тихъ,
Съ разбитымъ лбомъ и лопнувшей подпругой,
Разорванной предсмертною натугой;
А рядомъ съ нимъ лежитъ недвижимъ тотъ,
Кто направлялъ и пылъ его, и ходъ.
Другіе, вкругъ простёртые, страдаютъ
И близь рѣки отъ жажды умираютъ.
Напрасно жажда гибельная ихъ
Молить о каплѣ влаги побуждаетъ,
Способной жизнь продлить всего на нихъ,
Затѣмъ-что смерть надъ ними ужь витаетъ.
Съ слѣдами ранъ на жаркой головѣ,
Они ползутъ по смятой муравѣ,
Остатки силъ въ пути своёмъ теряя.
Но вотъ они у рѣчки наконецъ:
Уста спѣшатъ, прохладу предвкушая,
Прильнуть къ водѣ -- и бѣдствіямъ конецъ:
Ужь жажда ихъ не мучитъ -- опочили!
Хотя они ея не утолили,
Но ужь никто не чувствуетъ ея:
Потухъ огонь -- нѣтъ искры бытія!
XVII.
Въ тѣни кустовъ, подъ липой благовонной,
Недвижно воинъ раненый лежалъ,
Судьбой сойти въ могилу обречённый.
То Лара былъ. Онъ тихо умиралъ.
Каледъ, его послѣдняя опора,
Не отводя отъ чорной раны взора,
Старался кровь текущую его
Унять концами шарфа своего.
Графъ говорить -- увы -- не въ состояньи
И лишь порой понять ему даётъ,
Что онъ его отъ смерти не спасётъ,
Лишь умножая тѣмъ его страданья.
Онъ руку, шарфъ держащую, дрожа
Къ своей груди съ любовью прижимаетъ,
Чтобъ ободрить тѣмъ бѣднаго пажа,
Который глазъ съ страдальца не спускаетъ
И ничего вокругъ не замѣчаетъ,
За исключеньемъ блѣднаго лица,
Поблёкшихъ устъ и взгляда мертвеца,
Что всё, чѣмъ жизнь ещё его плѣняетъ,
Въ себѣ одномъ хранитъ и заключаетъ.
XVIII.
Сойдя съ коней, враги по полю бродятъ,
Повсюду Лару ищутъ -- и находятъ:
И -- точно -- что бъ съ побѣдой было ихъ,
Останься онъ, ихъ злѣйшій врагъ, въ живыхъ?
Враги глядятъ на Лару съ наслажденьемъ;
Его же взоръ горитъ однимъ презрѣньемъ,
Съ судьбой его готовымъ примирить,
Чтобъ смертью злой, земнымъ успокоеньемъ
Его отъ волъ житейскихъ оградить.
Вотъ и Оттонъ. Онъ Лару вопрошаетъ,
Но тотъ, взглянувъ, ему не отвѣчаетъ,
Причёмъ злой взоръ, казалось, говорилъ,
Что онъ о нёмъ совсѣмъ-было забылъ.
Вотъ Лара вновь къ Каледу обратился --
И вновь языкъ его зашевелился;
Но изъ стоявшихъ вкругъ него толпой,
Увы, никто не понялъ рѣчи той.
Онъ говорилъ на томъ нарѣчьи звучномъ,
Съ воспоминаньемъ страшнымъ неразлучнымъ,
Который былъ ему всегда такъ милъ.
Онъ о дѣлахъ какихъ-то говорилъ,
Но о какихъ -- извѣстно лишь Каледу,
Съ которымъ вёлъ онъ тихую бесѣду,
Тогда-какъ вкругъ сонмъ недруговъ стоялъ
И ихъ обоихъ взорами пронзалъ.
Забывъ на мигъ о грозномъ настоящемъ,
А съ нимъ и міръ и блага всѣ земли,
Они, склонясь, рѣчь тихую вели
О чудномъ снѣ, отрадномъ и манящемъ,
Какъ-будто въ мракъ, куда сойти не могъ
Никто другой, ихъ ровъ суровый влёкъ.
XIX.
Они, склонясь другъ въ другу, говорили --
И рѣчи ихъ такъ трогательны были,
Хотя ихъ словъ никто не понималъ.
Изъ тона жь ведшихъ тихую бесѣду
Понять лишь можно было, что Каледу
Злой ровъ сильнѣй, чѣмъ Ларѣ, угрожалъ:
Такъ тихъ былъ звукъ -- ласкавшій и томившій --
Съ поблёкшихъ устъ несчастнаго сходившій.
Хоть Лары голосъ былъ и слабъ и тихъ,
Но въ звукѣ словъ вполнѣ всё ясно было,
Покамѣстъ смерть себя не проявила
Въ коснѣньи устъ и въ стонахъ роковыхъ.
Въ его лицѣ читать было напрасно;
Такъ было всё въ нёмъ мрачно и безстрастно,
Пока -- въ виду зіяющихъ могилъ --
Онъ на пажа свой взглядъ не обратилъ,
Да разъ ещё, когда Баледъ несчастный,
Припавъ къ нему, внезапно замолчалъ,
А Лара взоръ склонилъ въ лазурѣ ясной
И на востокъ рукою указалъ.
Свѣтило ль дня такъ Лару поразило
(Предъ нимъ въ тотъ мигъ, горя, оно всходило,
Окружено румяною зарёй),
Иль было то случайное движенье,
Иль, можетъ-быть, въ то самое мгновенье,
Какъ свѣтлый Фебъ вздымался надъ землёй,
Возсталъ изъ тьмы въ его воображеньи
Далёкій край, въ которомъ онъ блуждалъ --
И на востокъ онъ молча указалъ.
Но пажъ -- взглянувъ -- отъ солнца отвернулся,
Какъ-будто уголь глазъ его коснулся
И, обративъ глаза свои ко мглѣ,
Остановилъ ихъ молча на челѣ,
Покрытомъ мглой послѣдняго недуга,
Челѣ вождя, товарища и друга.
Но если вождь страдать и продолжалъ,
То своего сознанья не терялъ,
Затѣмъ-что въ мигъ, когда изъ вкругъ стоящей
Толпы къ нему вдругъ кто-то подошолъ
И показалъ святой ему символъ
Любви и правды -- крестъ животворящій,
Онъ на него разсѣянно взглянулъ
И отвернулся. Было ль то презрѣнье --
Не разрѣшить нанъ съ вани безъ сомнѣнья!
Каледъ же крестъ простёртый оттолкнулъ,
Какъ-будто онъ то сердце, что старалось
Быть твёрдымъ въ часъ кончины, лишь смущалъ.
Боясь за Лару, онъ не понималъ,
Что для него жизнь только начиналась,
Та жизнь любви, жизнь сладостная та,
Что лишь тому желанною явилась,
Кто сердцемъ чистъ, кто вѣруетъ въ Христа.
XX..
Но вотъ его дыханіе стѣснилось,
Вкругъ впалыхъ глазъ разлилась синева
И на колѣни юноши склонилась
Его, какъ колосъ спѣлый, голова.
Но Лара рукъ пажа не выпускаетъ
Изъ рукъ своихъ остывшихъ, а Каледъ
Своей руки у нихъ не отнимаетъ,
И, глядя въ очи, словно ожидаетъ,
Что вотъ въ нихъ вновь зажжотся прежній свѣтъ.
"Онъ живъ! глядитъ!" Увы! его ужь нѣтъ!
XXI.
Каледъ глядѣлъ, какъ-будто демонъ кары
Ещё царилъ въ холодномъ сердцѣ Лары.
Напрасно вкругъ стоявшіе толпой
Изъ забытья извлечь его пытались
И отвратить глаза его старались
Отъ мертвеца, сражоннаго судьбой.
Когда жь толпа, приблизясь, захотѣла
Его совлечь съ безжизненнаго тѣла,
Онъ не рыдалъ, не бился, не стоналъ,
Своихъ кудрей въ отчаяньи не рвалъ
И не тревожилъ Небо понапрасно,
А молча всталъ, чуть слышно простоналъ
И рядомъ съ тѣмъ, кого любилъ такъ страстно,
Какъ комъ земли отторгнутой, упалъ.
Кого любилъ! Ужели грудь мужчины
Способна быть вмѣстилищемъ лавины?
Да, этотъ мигъ губительный открылъ
То, что бѣднякъ такъ тщательно таилъ:
Едва лишь грудь Каледа обнажилась --
Какъ тайна пола юноши открылась.
Когда жь онъ вновь глаза свои открылъ
И вновь къ нему сознанье воротилось,
Каледъ уже не чувствовалъ стыда:
Пускай бранятъ, злословятъ -- не бѣда!
XXII.
Графъ Лара спитъ не тамъ, гдѣ мирно спятъ
Его отецъ и славныхъ предковъ рядъ,
А тамъ, гдѣ онъ погибъ, какъ мужъ и воинъ;
Но сонъ его не менѣе покоенъ,
Хотя онъ не былъ патеромъ отпѣтъ
И надъ страдальцемъ памятника нѣтъ,
Нашедшемъ миръ въ жилищѣ ночи вѣчной,
И лишь одной душой оплаканъ былъ,
Чей образъ былъ всегда ему такъ милъ
И чья печаль была и долговѣчнѣй,
И глубже, чѣмъ печаль толпы безпечной.
Хотя не разъ -- стараясь разузнать --
О прошломъ ей вопросы предлагали:
И какъ? и гдѣ? и даже угрожали;
Но никому безмолвія печать
Не удалося съ устъ ея сорвать.
Ни -- кто она? ни -- почему связала
Свою судьбу съ бездушнымъ гордецомъ,
Того она -- увы -- не разсказала,
Хотя её всякъ спрашивалъ о томъ.
Молчи, толпа! молчи -- ни слова болѣ!
Ужель любовь покорна нашей волѣ?
Быть-можетъ, онъ инымъ былъ съ дѣвой горъ
И для нея его смягчался взоръ?
Суровый духомъ чувствуетъ сильнѣе,
Чѣмъ это людямъ кажется на взглядъ;
Но не понять толпѣ, что и въ злодѣѣ
Живётъ любовь, хотя уста молчатъ.
Не путами, накинутыми смѣло,
Съумѣлъ её къ себѣ онъ привязать;
Но тайны той она не захотѣла
Разоблачить и людямъ передать;
Теперь же смерть -- своё покончивъ дѣло --
Не дастъ сѣдому времени сорвать
Съ остывшихъ устъ безмолвія печать.
XXIII.
Когда землѣ земное отдавалось,
На Ларѣ, кромѣ раны роковой,
Не мало ранъ зажившихъ оказалось,
Добытыхъ имъ въ странѣ ему чужой.
Гдѣ бъ ни провёлъ онъ годы молодые --
Они прошли въ далекой сторонѣ,
Гдѣ лишь кипятъ тревоги боевыя
И люди лишь мечтаютъ о войнѣ.
Стремился ль къ славѣ онъ иль къ преступленью --
Для всѣхъ осталось тайной, въ сожалѣнью.
Но раны, имъ добытыя, гласятъ
Лишь объ одномъ, что онъ отважно бился,
А Эцелинъ, который разсказать
Побольше могъ -- увы, не возвратился.
XXIV.
Въ ту ночь и часъ (то былъ разсказъ вассала),
Когда луна ужь меркнуть начинала
И свѣтъ ея сквозь тучу чуть мерцалъ,
Съ вязанкой дровъ шолъ берегомъ вассалъ.
Опустясь къ рѣкѣ, чьё пѣнистое лоно
Поило земли Лары и Оттона,
Онъ за собой вдругъ топотъ услыхалъ
И всадника -- взглянувши -- увидалъ.
Склонясь къ сѣдлу, онъ что-то предъ собою
Цвѣтнымъ плащёмъ покрытое держалъ.
Смущённый странной встрѣчею такою,
Старикъ слѣдить за незнакомцемъ сталъ.
Опустясь къ рѣкѣ, безвѣстный всадникъ, съ ношей
Въ рукахъ, съ коня проворно соскочилъ
И съ крутизны, кустарникомъ поросшей,
Её въ потокъ ревѣвшій опустилъ.
Затѣмъ, взглянувъ направо и налѣво,
Глядѣть въ потокъ онъ пристальнѣе сталъ,
Сердясь, что онъ, вздымая грозно чрево,
Свою добычу слишкомъ выдавалъ.
Затѣмъ, съ скалы сойдя, остановился,
Надъ глубиной проворно наклонился,
Съ десятокъ камней вкругъ себя набралъ
И быстро ихъ кидать въ пучину сталъ.
Взглянувъ въ потокъ, вассалъ увидѣлъ тѣло:
Оно плыло, гонимое волной --
И на груди безжизненной блестѣла
Девизъ-звѣзда полночною звѣздой.
Но прежде чѣмъ сквозь хмурый мракъ ночной
Онъ разсмотрѣть мелькавшій трупъ рѣшился,
Въ него попалъ осколокъ роковой --
И онъ навѣкъ въ пучину погрузился.
Но всадникъ глазъ съ потока не сводилъ,
Послѣдній кругъ пока не стушевался:
Тогда въ сѣдло проворно онъ вскочилъ,
Толкнулъ коня и по полю помчался.
Подъ маской скрытъ былъ верхъ его лица;
Что жь до лица и стана мертвеца,
Когда то былъ жилецъ загробной ночи,
То ихъ пригнать безсильны были очи.
Но если рабъ-крестьянинъ не солгалъ,
Что на груди убитаго сіялъ
Девизъ-звѣзда, то бывшіе на балѣ
Могли бъ сказать, что тотъ девизъ узнали:
Что Эцелина грудь онъ украшалъ
Въ ту ночь, когда безъ вѣсти онъ пропалъ.
Когда онъ палъ -- пусть Небо душу приметъ,
А трупъ потокъ бушующій умчитъ;
Но пусть насъ мысль ужасная покинетъ,
Что онъ во тьмѣ былъ Ларою убитъ!
XXV.
И Эцелинъ, и Лара, и Каледъ --
Погибли всѣ: ихъ всѣхъ въ живыхъ ужь нѣтъ.
Ни что пажа отвлечь не въ силахъ было
Отъ мѣстъ, гдѣ всё, что въ жизни сердцу мило,
Оно, навѣкъ утративъ, схоронило.
Ударъ судьбы надменный духъ сломилъ
И слёзъ глаза навѣкъ ея лишилъ.
Когда отвлечь порой её пытались
Отъ мѣста, ей всѣхъ мѣстъ другихъ милѣй,
Ея глаза мгновенно загорались,
Какъ у тигрицы, ищущей дѣтей.
Когда жь её въ покоѣ оставляли,
Ея уста, зардѣвшись, начинали
Кого-то звать и страстно умолять
Ей на ея стенанья отвѣчать.
Потомъ въ тѣни тѣхъ липъ она садилась,
Гдѣ голова любимая того,
Кто въ жизни ей дороже былъ всего,
Въ послѣдній разъ къ груди ея склонилась --
И вновь предъ ней въ туманѣ возставалъ
Тотъ мигъ, когда онъ гасъ и умиралъ.
Обрѣзавъ косъ извивы, сохраняла
Она съ-тѣхъ-поръ ихъ на груди своей --
И вотъ, теперь она ихъ разстилала
И, сжавъ рукой, къ землѣ ихъ прижимала,
Какъ-будто кровь, текущую предъ ней,
Она унять хотѣла поскорѣй.
То, въ даль глядя, кого-то-вопрошала
И за него сана же отвѣчала;
То быстро, давъ кому-то знакъ рукой,
Она съ земли проворно подымалась
И съ нимъ бѣжать куда-то порывалась
Отъ призрака, рождённаго мечтой.
Но, воротись, уныло опускалась
На полусгнившій пень не вдалекѣ
И, скрывъ лицо, въ раздумье погружалась,
Или, склонясь, рукою на пескѣ
Фигуры непонятныя чертила.
Но это длиться долго не могло
И прежде чѣмъ свѣтило дня взошло
Семь разъ, она съ тѣмъ рядомъ опочила,
Кого при жизни страстно такъ любила.