СЦЕНА ПЕРВАЯ.
Зала въ обветшаломъ замкѣ, поблизости небольшого города на сѣверной границѣ Силезіи. Бурная ночь. Вернеръ и жена его Жозефина.
ЖОЗЕФИНА.
Мой милый, успокойся!
ВЕРНЕРЪ.
Я спокоенъ.
ЖОЗЕФИНА.
По внѣшности, но вовсе не въ душѣ.
Твои шаги поспѣшны и неровны;
Никто не ходитъ быстро такъ, какъ ты,
По комнатѣ такой, какъ эта зала,
Когда спокойно сердце у него.
Будь то въ саду,-- могла бы я подумать,
Что веселъ ты и что твои движенья
Подобны бойкой суетнѣ пчелы,
Летающей съ цвѣточка на цвѣточекъ;
Но здѣсь!
ВЕРНЕРЪ.
Здѣсь очень холодно: обои
Колеблются отъ вѣтра, пропуская
Его сюда. Застыла кровь моя.
ЖОЗЕФИНА.
О, нѣтъ!
ВЕРНЕРЪ (улыбаясь).
Но ты бъ хотѣла, чтобъ такъ было?
ЖОЗЕФИНА.
Хотѣла бъ я, чтобъ кровь твоя текла
Спокойною, здоровою струею.
ВЕРНЕРЪ.
Пускай себѣ струится какъ нибудь,
Пока не станетъ или не прольется;
Когда,-- мнѣ это, право, безразлично.
ЖОЗЕФИНА.
Такъ я -- ничто для сердца твоего?
ВЕРНЕРЪ.
Все, все.
ЖОЗЕФИНА.
Тогда не долженъ ты желать
Того, что мнѣ навѣкъ разбило бъ сердце.
ВЕРНЕРЪ (медленно приближаясь къ ней).
Лишь для тебя я былъ... чѣмъ,-- все равно,
Но и добро и зло во мнѣ таилось;
Что я теперь,-- ты знаешь; чѣмъ быть могъ бы,--
Не знаешь ты; но я тебя люблю
И насъ ничто не разлучитъ.
(Снова начинаетъ быстро ходить и опять приближается къ Жозефинѣ).
Шумъ бури
Меня тревожитъ, можетъ быть; я слишкомъ
Сталъ ко всему чувствителенъ; притомъ
Недавно былъ я боленъ, какъ ты знаешь,
Мой другъ; ходя за мной, страдала ты,
Увы, сильнѣй, чѣмъ я!
ЖОЗЕФИНА.
Тебя вновь видѣть
Здоровымъ -- было счастьемъ для меня;
Тебя счастливымъ видѣть...
ВЕРНЕРЪ.
Гдѣ жъ счастливыхъ
Ты видѣла? Пусть буду я несчастенъ,
Какъ прочіе.
ЖОЗЕФИНА.
Но вспомни, напримѣръ,
Какъ много есть такихъ, что въ эту бурю
Дрожатъ подъ вѣтромъ яростнымъ, подъ ливнемъ,
Который каждой каплею тяжелой
Какъ будто пригибаетъ ихъ къ землѣ;
У бѣдняковъ иного нѣтъ пріюта,
Какъ только тотъ, что будетъ подъ землей.
ВЕРНЕРЪ.
Что жъ, тотъ пріютъ не плохъ; къ чему забота
О комнатахъ? Покой, вѣдь, это -- все.
Да, бѣдняки, которыхъ сердобольно
Ты вспомнила, страдаютъ; вѣтеръ воетъ
Вкругъ нихъ, и капли тяжкія дождя
Холодныя имъ въ кости проникаютъ,
Сжимая мозгъ. Я самъ солдатомъ былъ,
Охотникомъ и странникомъ; теперь же
Я нищій. То, о чемъ ты говоришь,
По опыту, конечно, знать я долженъ.
ЖОЗЕФИНА.
Но ты теперь отъ этихъ бѣдъ укрытъ.
ВЕРНЕРЪ.
Укрытъ отъ нихъ -- и только.
ЖОЗЕФИНА.
Но и это,
Вѣдь, кое что.
ВЕРНЕРЪ.
О, да: для мужика.
ЖОЗЕФИНА.
Ужели жъ тѣ, кто знатенъ по рожденью,
Неблагодарны быть должны судьбѣ
За тотъ пріютъ, который, по привычкѣ
Къ излишеству былому, имъ, пожалуй,
Еще нужнѣй, чѣмъ даже мужику,
Когда отливъ измѣнчивой фортуны
Внезапно ихъ оставитъ на мели?
ВЕРНЕРЪ.
Не то, не то; ты этого не знаешь.
Несчастья мы сносили,-- не скажу,
Чтобъ очень терпѣливо, исключая
Тебя,-- но все жъ сносили ихъ.
ЖОЗЕФИНА.
Такъ что же?
ВЕРНЕРЪ.
Есть кое что помимо бѣдствій внѣшнихъ
(Хотя довольно было бъ ихъ однихъ,
Чтобъ душу намъ измучить), что терзало
Меня давно и, можетъ быть, теперь
Терзаетъ даже болѣе, чѣмъ прежде.
Вѣдь еслибъ не досадная болѣзнь,
Которая здѣсь, на границѣ этой
Несчастной, такъ некстати задержала
Меня, лишивъ не только силъ, но средствъ,--
То, можетъ быть... нѣтъ, это выше силъ!
Быть можетъ, я свое вернулъ бы счастье,
Тебя счастливой сдѣлать могъ бы я,
Блескъ сана поддержалъ бы, возвратилъ бы
Себѣ я имя моего отца,
И даже больше...
ЖОЗЕФИНА (прерывисто).
Сынъ мой... сынъ нашъ... Ульрихъ!
Его бъ я вновь въ объятья заключила,
Такъ долго не видавшія его,
И утолила бъ жажду материнства!
Двѣнадцать лѣтъ, какъ мы разстались съ нимъ!
Ему тогда, вѣдь, было только восемь.
Какъ онъ хорошъ былъ, какъ теперь прекрасенъ
Онъ долженъ быть, безцѣнный Ульрихъ мой!
ВЕРНЕРЪ.
Игрушкою судьбины слишкомъ часто
Я былъ; теперь настигнутъ ею я
И выхода мнѣ нѣтъ: я боленъ, бѣденъ
И одинокъ.
ЖОЗЕФИНА.
Ты одинокъ? Супругъ мой!
ВЕРНЕРЪ.
Иль даже хуже: всѣхъ, кого люблю,
Я вовлекалъ въ бѣду. Ужъ лучше было бъ
Мнѣ одинокимъ быть: будь я одинъ,--
Я умеръ бы, и разомъ все бы скрылось
Въ могилѣ безыменной.
ЖОЗЕФИНА..
Пережить
Тебя я не могла бы. Но мужайся;
Вѣдь долго мы боролись: тотъ, кто бодро
Ведетъ борьбу съ судьбою, наконецъ
Беретъ надъ нею верхъ, иль утомляетъ
Ее своимъ упорствомъ; то, къ чему
Стремился, онъ находитъ, или вовсе
Перестаетъ лишенья ощущать
Крѣпись же: сына мы найдемъ, быть можетъ.
ВЕРНЕРЪ.
Такъ близко быть отъ сына, отъ всего,
Что насъ вознаградило бъ за страданья,--
И обмануться такъ!
ЖОЗЕФИНА.
Но мы еще
Не обманулись.
ВЕРНЕРЪ.
Развѣ мы съ тобою
Не нищіе?
ЖОЗЕФИНА.
Богаты никогда
Мы не были.
ВЕРНЕРЪ.
Я былъ рожденъ въ богатствѣ,
Для знатности рожденъ я былъ, для власти;
Я ихъ имѣлъ, я ихъ любилъ... Увы!
Во зло я ихъ употребилъ, въ избыткѣ
Силъ юности; и вотъ, отцовскій гнѣвъ
Меня всего лишилъ... Но долгой скорбью
Я всѣ свои проступки искупилъ
И смерть отца мнѣ снова путь открыла,
Но западней грозитъ мнѣ этотъ путь.
Холодный, подлый родственникъ, который
Слѣдилъ за мною долго, какъ змѣя
За пташкою безпечной,-- въ это время
Предупредилъ меня; мои права
Онъ захватилъ и завладѣлъ дарами,
Благодаря которымъ онъ по власти
И по владѣньямъ равенъ принцамъ сталъ!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ знать? Быть можетъ, сынъ нашъ возвратился
Въ имѣнья дѣда и твои права
Онъ защититъ.
ВЕРНЕРЪ.
На это нѣтъ надежды.
Съ тѣхъ поръ, какъ странно онъ исчезъ, покинувъ
Домъ моего отца,-- мои пороки
Наслѣдовавъ, быть можетъ,-- нѣтъ вѣстей
О томъ, куда и какъ онъ путь направилъ.
Когда я съ нимъ разстался, оставляя
Его у дѣда,-- тотъ мнѣ обѣщалъ,
Что мстить не будетъ въ третьемъ поколѣньи;
Но кажется, что Небо здѣсь вмѣшалось
Своею грозной волей, отягчивъ
И юношу отцовскими грѣхами.
ЖОЗЕФИНА.
Я все-таки на лучшее надѣюсь;
По крайней мѣрѣ мы до этихъ поръ
Избѣгли злой погони Штраленгейма,
ВЕРНЕРЪ,
Избѣгли бы, когда бы не болѣзнь
Проклятая,-- гораздо хуже смерти:
Она не жизнь отнять грозитъ, а то,
Что въ жизни мнѣ единымъ утѣшеньемъ
Являлось! Я ужъ чувствую невольно
Себя въ тенетахъ жаднаго врага,
Который насъ ужъ выслѣдилъ, быть можетъ.
ЖОЗЕФИНА.
Но лично, вѣдь не знаетъ онъ тебя;
Шпіоны же, которые такъ долго
Слѣдили за тобой, теперь остались
Тамъ, въ Гамбургѣ. Нежданный нашъ отъѣздъ
И перемѣна имени помогутъ
Отъ всякой намъ погони убѣжать.
И здѣсь никто не приметъ насъ, конечно,
Ни за кого, какъ лишь за тѣхъ, кѣмъ мы
Хотимъ казаться.
ВЕРНЕРЪ.
Мы -- "хотимъ казаться*!
Но кажемся мы тѣмъ, что мы теперь
На дѣлѣ: просто нищими! Ха, ха!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ смѣхъ твой горекъ!
ВЕРНЕРЪ.
Въ этомъ жалкомъ тѣлѣ
Кто заподозритъ духъ высокій сына
Фамиліи старинной, въ этомъ платьѣ --
Наслѣдника тѣхъ княжескихъ земель?
Кто въ этомъ чахломъ и потухшемъ взорѣ
Увидитъ гордость древности и знати?
Кто, видя эти сморщенныя щеки,
Изсохшее отъ голода лицо,--
Узнаетъ въ нихъ владѣльца залъ роскошныхъ,
Который каждый день давалъ пиры
Для тысячи вассаловъ?
ЖОЗЕФИНА.
Милый Вернеръ,
Не такъ цѣнилъ ты прелесть благъ мірскихъ,
Когда себѣ ты выбрать удостоилъ
Въ невѣсты дочь изгнанника скитальца.
ВЕРНЕРЪ.
Бракъ дочери изгнанника -- и сына,
Лишеннаго наслѣдства -- былъ какъ разъ
Бракъ равный. Впрочемъ, я имѣлъ надежду
Тебя возвысить въ санъ иной, достойный
Обоихъ насъ. Домъ твоего отца
Былъ благороденъ, хоть пришелъ въ упадокъ;
Твой родъ тягаться могъ бы съ нашимъ родомъ.
ЖОЗЕФИНА.
Но твой отецъ иного мнѣнья былъ.
Однако, еслибъ я могла съ тобою
Помѣряться лишь знатностью своей,
То я объ этой знатности сказала,
Какая ей въ глазахъ моихъ цѣна.
ВЕРНЕРЪ,
Какая же?
ЖОЗЕФИНА.
Такая жъ, какъ и польза,
Которую она намъ принесла:
Она -- ничто.
ВЕРНЕРЪ.
Какъ такъ -- ничто?
ЖОЗЕФИНА.
Иль хуже:
Она--та злая язва, что точила
Тебя всегда; не будь ея,-- могли бы
Мы примириться съ бѣдностью своей,
Какъ съ ней легко мирятся милліоны;
Когда бъ не зналъ ты призраковъ пустыхъ
Владѣтельныхъ отцовъ твоихъ, ты могъ бы
Себѣ свой хлѣбъ спокойно добывать,
Какъ тысячи трудами добываютъ;
Иль, еслибы ты это низкимъ счелъ,
Торговлей могъ бы ты добыть богатство
Иль чѣмъ нибудь инымъ, какъ гражданинъ.
ВЕРНЕРЪ (съ ироніей).
И быть купцомъ ганзейскимъ? Превосходно!
ЖОЗЕФИНА.
Чѣмъ хочешь, будь: ты для меня одинъ,
И ни законъ, ни санъ, какой угодно,
Въ моихъ глазахъ тебя не перемѣнитъ.
Ты--первый выборъ сердца моего;
Когда избрала я тебя,-- не знала
Ни рода, ни надеждъ твоихъ, ни страсти
Твоей къ почету; знала лишь твои страданья;
Пока они продлятся -- раздѣлю ихъ;
Окончатся -- и я свои печали
Окончу, съ ними вмѣстѣ иль съ тобой!
ВЕРНЕРЪ.
Мой добрый ангелъ! Ты всегда такою
Была со мной! Несдержанность иль слабость
Характера меня не разъ вводила
Въ излишество, но никогда не думалъ
Обидѣть я тебя иль родъ твой. Ты
Судьбѣ моей ничѣмъ не повредила;
Нѣтъ, самъ во всемъ виновенъ я; мой нравъ
Въ младые годы былъ таковъ, что могъ бы
Имперіи лишиться я, когда бъ
Она была моимъ наслѣдствомъ. Нынѣ жъ,
Очищенный страданьемъ, укрощенный,
Измученный, познавши самъ себя,--
Тоскую я, что для тебя и сына
Я ничего не оставляю! Вѣрь,
Что двадцати двухъ лѣтъ, въ расцвѣтѣ полномъ
Весны моей, когда меня отецъ
Изгналъ изъ стѣнъ отеческаго дома,--
Хоть я тогда послѣдній отпрыскъ былъ
Семьи старинной,-- я страдалъ не столько,
Какъ мучусь я теперь, когда я вижу,
Что мальчикъ мой, мать сына моего,
Невинные, лишаются навѣки
Того, что я утратилъ подѣломъ!
Но въ эти годы пламенныя страсти
Во мнѣ кружились, какъ живыя змѣи,
Какъ волосы Горгоны, обвивались
Вокругъ меня...
(Раздается громкій стукъ въ дверь).
ЖОЗЕФИНА.
Ты слышишь?
ВЕРНЕРЪ.
Слышу стукъ.
ЖОЗЕФИНА.
Кто могъ бы это быть такъ поздно? Гости
У насъ такъ рѣдки.
ВЕРНЕРЪ.
Къ бѣднякамъ никто
Не ходитъ въ гости; развѣ для того лишь,
Чтобъ ихъ еще бѣднѣе сдѣлать. Что жъ,
Я приготовленъ ко всему.
(Кладетъ руку за пазуху, какъ бы ища тамъ оружія).
ЖОЗЕФИНА.
Не надо
Смотрѣть свирѣпо такъ. Я отворю;
Едва ли это можетъ быть опасно
Здѣсь въ этомъ мѣстѣ зимней тишины.
Сама пустыня служитъ здѣсь защитой
Для человѣка отъ другихъ людей.
(Отворяетъ дверь. Входитъ Иденштейнъ)
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Прекрасная хозяйка, добрый вечеръ!
Привѣтъ и вамъ, почтеннѣйшій... Какъ васъ
Зовутъ, мой другъ?
ВЕРНЕРЪ.
Меня вы не боитесь
Такъ спрашивать?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Бояться васъ? И впрямь,
Ей ей, боюсь: вы смотрите такъ грозно,
Какъ будто бъ я о чемъ нибудь получше
Спросилъ, чѣмъ ваше имя.
ВЕРНЕРЪ,
Что? Получше?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Получше иль похуже, вродѣ брака.
Что мнѣ сказать еще? Ужъ цѣлый мѣсяцъ
Вы здѣсь живете въ княжескомъ дворцѣ
(Положимъ, ужъ двѣнадцать лѣтъ оставленъ
На жертву крысамъ онъ и привидѣньямъ,--
Но какъ ни какъ, а все же онъ--дворецъ),--
А имени я вашего не знаю.
ВЕРНЕРЪ.
Зовусь я -- Вернеръ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Имя недурное.
Оно достойно можетъ украшать
Обложку книгъ купеческой конторы.
Кузенъ мой служитъ въ Гамбургѣ, въ больницѣ:
Жена его носила это имя
Въ дѣвичествѣ. Онъ занимаетъ постъ
Помощника хирурга; есть надежда,
Что послѣ самъ хирургомъ будетъ онъ.
Не родственникъ ли вамъ онъ чрезъ супругу?
ВЕРНЕРЪ.
Какъ, намъ?
ЖОЗЕФИНА.
Да, намъ онъ родственникъ, но дальній.
(Тихо Вернеру).
Великъ ли трудъ поддакнуть болтуну,
Чтобъ вывѣдать, чего ему здѣсь нужно?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вотъ, очень радъ! Признаться, я и самъ
Такъ думалъ: что то сердцу говорило,
Что мы сродни. Кровь, братецъ, не вода!
А потому винца подать прикажемъ
И выпьемъ вмѣстѣ, чтобъ узнать другъ друга
Поближе: надо родственникамъ быть
Друзьями!
ВЕРНЕРЪ.
Вы, мнѣ кажется, успѣли
Уже довольно выпить; если жъ нѣтъ,
То угостить виномъ васъ не могу я,--
Лишь развѣ вашимъ: бѣденъ я и боленъ,
Какъ видите, и видѣть вы могли бъ,
Что я желаю быть одинъ. Но къ дѣлу;
Зачѣмъ пришли вы?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я? Зачѣмъ пришелъ?
ВЕРНЕРЪ,
Что привело сюда васъ,-- я не знаю,
Но, кажется, могу я угадать,
Что васъ отсюда выведетъ.
ЖОЗЕФИНА (тихо).
Терпѣнье,
Мой милый Вернеръ!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Значитъ, неизвѣстно
Вамъ, что у насъ случилось здѣсь?
ЖОЗЕФИНА.
Какъ знать намъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Рѣка, вѣдь, наша разлилась.
ЖОЗЕФИНА.
Къ несчастью,
Мы это знаемъ цѣлыхъ ужъ пять дней,
Ея разливъ насъ держитъ здѣсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но вотъ что
Вамъ будетъ ново; знатный господинъ,
Желавшій переправиться чрезъ рѣку,
На зло разливу и презрѣвъ отважно
Трехъ ямщиковъ совѣты,-- утонулъ
Пониже брода; вмѣстѣ съ нимъ погибли
Пять лошадей почтовыхъ, обезьяна,
Собака и лакей.
ЖОЗЕФИНА.
Ахъ, бѣдняки!
Да вѣрно ль это?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, по крайней мѣрѣ
Погибли обезьяна и лакей,
И лошади, конечно; но погибъ ли
Его превосходительство,-- навѣрно
Не знаемъ мы еще. Извѣстно всѣмъ,
Что знатные довольно трудно тонутъ,
Да этому и слѣдуетъ такъ быть.
Зато сомнѣнья нѣтъ, что нахлебался
Изъ Одера онъ столько, что хватило бъ
На двухъ здоровыхъ мужиковъ, и лопнуть -
Пришлось бы имъ. Попутчики его --
Саксонецъ и венгерецъ -- съ рискомъ жизни
Изъ волнъ свирѣпыхъ выхватить успѣли
Тонувшаго и вотъ прислали къ намъ
Просить ему пріюта или гроба,
Смотря по результату: оживетъ ли
Несчастный, или трупомъ будетъ онъ.
ЖОЗЕФИНА.
Но гдѣ жъ его вы примете? Быть можетъ,
Здѣсь, въ этомъ помѣщеньи? Я согласна.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Здѣсь? Нѣтъ; онъ слишкомъ благородный гость;
Его мы примемъ въ княжескихъ покояхъ.
Тамъ, правда, сыровато; вѣдь никто
Тамъ не живетъ, двѣнадцать лѣтъ стояли
Пустыми эти комнаты; но гость
Явился къ намъ изъ столь сырого мѣста,
Что тамъ едва ли зябнуть будетъ, если
Еще онъ можетъ зябнуть; если жъ нѣтъ,
То онъ себѣ найдетъ квартиру завтра
Еще сырѣй. Я, впрочемъ, приказалъ
Тамъ натопить и все привесть въ порядокъ
На худшій случай,-- то есть, если онъ
Останется въ живыхъ.
ЖОЗЕФИНА.
Ахъ, бѣдный, бѣдный!
Отъ всей души желаю я, чтобъ живъ
Остался онъ.
ВЕРНЕРЪ.
Не знаете ль, хозяинъ,
Вы имени его? (Тихо Жозефинѣ).
Поди, мой другъ:
Я разспрошу болвана (Жозефина уходитъ).
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Имя? Боже!
Не до именъ теперь, когда, быть можетъ,
Онъ все уже утратилъ. Будетъ время
Объ имени спросить, когда отвѣтить
Онъ будетъ въ состояньи; если жъ нѣтъ,--
Его наслѣдникъ въ надписи надгробной
Намъ это имя скоро сообщитъ.
Не вы ль меня недавно побранили,
Когда я васъ объ имени спросилъ?
ВЕРНЕРЪ.
Да, это такъ; вы правы; я согласенъ.
(Входитъ ГАБОРЪ).
ГАБОРЪ.
Я не стѣсняю ль васъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, нѣтъ, нисколько!
Вѣдь здѣсь дворецъ; вотъ этотъ господинъ--
Такой же здѣсь чужой, какъ вы. Прошу васъ
Быть здѣсь, какъ дома. Но скажите: гдѣ же
Его превосходительство и какъ
Онъ чувствуетъ себя?
ГАБОРЪ.
Промокъ онъ сильно
И утомленъ, но все-таки спасенъ.
Остановился онъ неподалеку
Въ избушкѣ, чтобъ перемѣнить одежду
(Я сдѣлалъ то же и пришелъ сюда
Оттуда прямо). Отъ невольной ванны
Почти ужъ онъ оправился теперь
И скоро будетъ здѣсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Эй, вы! Живѣе!
Петръ! Германъ! Вейльбургъ и Конрадъ! Сюда!
(Отдаетъ приказанія входящимъ слугамъ).
Къ намъ ночевать пріѣдетъ знатный баринъ:
Смотрите жъ, чтобъ въ порядкѣ было все!
Чтобъ были въ красной комнатѣ, въ каминѣ
Горящія дрова! а самъ я въ погребъ
Иду сейчасъ. Постельное бѣлье
Фрау Иденштейнъ доставитъ гостю. (Габору). Это--
Моя супруга. Правду вамъ сказать,--
На этотъ счетъ у насъ довольно скудно
Здѣсь во дворцѣ: вѣдь ужъ двѣнадцать лѣтъ,
Какъ насъ его сіятельство покинулъ.
Затѣмъ, конечно, ужинать захочетъ
Его превосходительство?
ГАБОРЪ.
Ей-ей,
Не знаю ничего. По мнѣ, пожалуй,
Ему постель хорошая теперь
По вкусу будетъ больше, чѣмъ вашъ ужинъ:
Ужъ слишкомъ вымокъ онъ у васъ въ рѣкѣ.
Но, чтобы ваши блюда не пропали,
Готовъ я самъ поужинать, а также
Пріятель мой навѣрное почтитъ
Вашъ столъ своимъ дорожнымъ аппетитомъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я все жъ вѣрнѣй хотѣлъ бы знать желанье
Его превосходительства... Какъ имя
Его?
ГАБОРЪ.
Не знаю.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ же такъ? Вы жизнь
Ему спасли!
ГАБОРЪ.
Помогъ я въ этомъ другу.
ИДЕНШТЕЙНЪ,
Довольно странно жизнь спасать тому,
Кого не знаешь.
ГАБОРЪ.
Нѣтъ, ничуть не странно;
Напротивъ, есть иные господа,
Которыхъ я какъ разъ спасать не сталъ бы,
Затѣмъ, что знаю ихъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А вы, мой другъ,
Откуда родомъ?
ГАБОРЪ.
Изъ семьи венгерской.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ васъ зовутъ?
ГАБОРЪ.
Вамъ это безразлично.
ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).
Мнѣ кажется, весь свѣтъ сталъ безыменнымъ:
Никто не хочетъ мнѣ себя назвать! ( Громко).
Большую ли съ собой имѣетъ свиту
Его превосходительство?
ГАБОРЪ.
Да, есть
Достаточно народу.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Сколько?
ГАБОРЪ.
Право,
Я не считалъ. Мы встрѣтились случайно
И подошли какъ разъ въ послѣдній мигъ,
Чтобъ вытащить черезъ окно кареты
Тонувшаго.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Чего бы не далъ я,
Чтобъ такъ спасти знатнѣйшую персону!
Конечно, вамъ заплатятъ крупный кушъ?
ГАБОРЪ.
Быть можетъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, а сколько же, примѣрно,
По вашему разсчету?
ГАБОРЪ.
Я еще
Не назначалъ себѣ цѣны продажной;
Покамѣстъ же дороже всѣхъ наградъ
Считалъ бы я Гохгеймера стаканчикъ
Зеленаго стекла, съ изображеньемъ
На немъ роскошныхъ гроздьевъ и съ девизомъ
Въ честь Бахуса, наполненный виномъ
Старѣйшаго изъ вашихъ всѣхъ запасовъ!
За это обѣщаюсь вамъ, когда
Вы будете тонуть (хотя, признаться,
Такая смерть изъ всѣхъ родовъ смертей
Для васъ едва ль не меньше всѣхъ возможна),--
Спасти васъ даромъ. Ну, дружокъ, живѣй!
Подумайте, что съ каждымъ изъ стакановъ,
Которые я въ глотку пропущу,
Одной волной надъ вами будетъ меньше!
ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).
Ну, этотъ малый мнѣ не по душѣ:
Онъ кажется сухимъ и скрытнымъ. Впрочемъ,
Подѣйствуетъ, быть можетъ, на него
Вино; а если это не поможетъ,--
Отъ любопытства ночь не буду спать!
(Уходитъ).
ГАБОРЪ (Вернеру).
Должно быть, этотъ церемоніймейстеръ--
Дворца смотритель. Недурное зданье,
Но, видимо, заброшено.
ВЕРНЕРЪ.
Покои,
Гдѣ тотъ, кого спасли вы, будетъ спать,
Содержатся въ достаточномъ порядкѣ,
Чтобъ пріютить больного.
ГАБОРЪ.
Почему жъ
Не выбрали вы ихъ? Судя по виду,
Вы тоже не совсѣмъ здоровы.
ВЕРНЕРЪ (быстро).
Сударь!..
ГАБОРЪ.
Прошу васъ извинить меня. Однако,
Что я сказалъ такого, что бъ могло
Обидѣть васъ?
ВЕРНЕРЪ.
О, ничего, но съ вами
Другъ другу мы чужіе.
ГАБОРЪ.
Потому то
Я и хотѣлъ къ сближенью приступить.
Мнѣ кажется, нашъ хлопотунъ хозяинъ
Сказалъ, что вы такой же въ замкѣ гость,
Невольный и случайный, какъ и наша
Компанія?
ВЕРНЕРЪ.
Да, совершенно вѣрно.
ГАБОРЪ.
Итакъ, въ виду того, что въ первый разъ
Мы встрѣтились и, можетъ быть, не будемъ
Встрѣчаться больше,-- скрасить я хотѣлъ
(По крайней мѣрѣ для себя) суровость
Тюрьмы старинной этой, пригласивъ
Васъ раздѣлить со мною и съ другими
Нашъ ужинъ.
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, прошу меня простить:
Я не совсѣмъ здоровъ.
ГАБОРЪ.
Какъ вамъ угодно.
Я прежде былъ солдатомъ,-- потому,
Быть можетъ, грубъ немного въ обхожденьи.
ВЕРНЕРЪ.
Я самъ служилъ, а потому могу
Привѣтъ солдата встрѣтить по солдатски.
ГАБОРЪ.
Служили вы? Въ какихъ войскахъ? Въ имперскихъ?
ВЕРНЕРЪ (быстро, затѣмъ прерывая самъ себя).
Да, командиромъ былъ я... Нѣтъ, я просто
Служилъ.-- Но это было ужъ давно,
Когда впервые поднялись богемцы
На Австрію.
ГАБОРЪ.
Ну, это все прошло!
Царитъ повсюду миръ и много тысячъ
Сердецъ отважныхъ нынѣ не у дѣлъ:
Живутъ себѣ, кой какъ перебиваясь,
Чѣмъ могутъ, и,-- по правдѣ вамъ сказать,
Немало ихъ пошло путемъ кратчайшимъ.
ВЕРНЕРЪ.
Какой же это путь?
ГАБОРЪ.
Хватаютъ все,
Что могутъ взять. Въ Силезіи повсюду,
А также и въ Лузаціи -- лѣса
Полны бродячихъ шаекъ,-- все остатки
Отъ прежнихъ войскъ; они берутъ харчи
Со всей страны. За крѣпкими стѣнами
Попрятались повсюду кастеляны;
Внѣ замковъ труситъ и баронъ спесивый,
И графъ богатый: всѣмъ грозитъ бѣда.
Я утѣшаюсь тѣмъ, что гдѣ бъ ни вздумалъ
Я странствовать,-- немного мнѣ терять.
ВЕРНЕРЪ.
А мнѣ -- такъ вовсе нечего.
ГАБОРЪ.
Такъ ваши
Дѣла еще похуже, чѣмъ мои.
Сказали вы, что были вы солдатомъ?
ВЕРНЕРЪ.
Да, былъ.
ГАБОРЪ.
И это видно по всему.
Солдаты -- всѣ товарищи, иль нужно
Товарищами быть имъ, даже если
Они -- враги; когда у насъ мечи
Извлечены,-- мы скрещивать должны ихъ;
Нацѣливъ наши ружья,-- мы должны
Другъ другу мѣтить въ сердце; но коль скоро
Настало перемирье или миръ,
Иль что нибудь иное сталь обратно
Въ ножны влагаемъ и не блещетъ искра,
Которою мы порохъ зажигаемъ
Въ своемъ ружьѣ,-- тогда мы братья вновь!
Я вижу, вы больны и бѣдны; правда,
Я небогатъ, но я зато здоровъ
И ничего, въ чемъ могъ бы я нуждаться,
Не нужно мнѣ,-- чего нельзя сказать,
Мнѣ кажется, о васъ. Такъ не хотите ль
Вотъ это раздѣлить? (Предлагаетъ свой кошелекъ).
ВЕРНЕРЪ.
Кто вамъ сказалъ,
Что нищій я?
ГАБОРЪ.
Вы сами: вы сказали,
Что вы солдатъ,-- теперь же миръ какъ разъ.
ВЕРНЕРЪ (смотритъ на него съ подозрѣніемъ).
И вы меня не знаете?
ГАБОРЪ.
Не знаю
Я никого, ни даже самъ себя.
Какъ могъ бы знать я васъ, когда впервые
Я васъ увидѣлъ полчаса назадъ?
ВЕРНЕРЪ.
Благодарю васъ. Ваше предложеніе
Прекрасно было бъ, будь я вашимъ другомъ;
По отношенью жъ къ чуждому лицу,
Которое вамъ вовсе незнакомо,
Вы очень деликатны, хоть нельзя
Сказать, чтобъ вы разумно поступили.
Но все-таки я благодаренъ вамъ.
Я нищій, хоть еще не занимаюсь
Я нищенствомъ; когда же мнѣ придется
О помощи просить,-- я обращусь
Къ тому, кто первый предложилъ безъ спроса
То, что порой такъ трудно получить
Путемъ весьма усердныхъ просьбъ. Простите.
(Уходитъ).
ГАБОРЪ.
Мнѣ кажется, онъ малый недурной,
Хотя изрядно пострадалъ, какъ видно,--
Какъ большинство порядочныхъ людей,--
Отъ разныхъ бѣдъ иль отъ веселой жизни,
Которыя намъ убавляютъ вѣкъ:
Не знаю, что изъ двухъ насъ больше губитъ.
Онъ лучшія, должно быть, времена
Знавалъ когда то,-- можетъ быть, недавно?
Но вотъ идетъ хозяинъ мудрый нашъ,
Неся вино: изъ-за вина, пожалуй,
Готовъ я виночерпія терпѣть.
(Входитъ Иденштейнъ).
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, вотъ вамъ это чудо! Двадцать лѣтъ
Ему сегодня стукнуло.
ГАБОРЪ.
Вотъ возрастъ,
Который юность женщинѣ даетъ,
Вино же старымъ дѣлаетъ! Какъ жалко,
Что въ двухъ такихъ прекраснѣйшихъ вещахъ
Вліянье лѣтъ настолько не согласно:
Одна изъ нихъ чѣмъ старше, тѣмъ милѣй,
Другую жъ годы портятъ. Ну, налейте!
Пью въ честь хозяйки: за здоровье вашей
Красавицы супруги! (Беретъ стаканъ).
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Признаюсь,--
Красавица! Желалъ бы я, чтобъ были
Въ винѣ такимъ же тонкимъ вы судьей,
Какъ въ красотѣ! А, впрочемъ, все же, выпьемъ.
ГАБОРЪ.
Какъ, развѣ та прекрасная особа,
Которую недавно встрѣтилъ я
Въ сосѣдней залѣ,-- видомъ и фигурой
И блескомъ глазъ способная украсить
Вашъ замокъ въ тѣ блистательные дни,
Когда онъ процвѣталъ, хотя по платью
Она была подстать его упадку, --
Которая на низкій мой поклонъ
Привѣтливо отвѣтила,-- не ваша
Супруга?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, не отказался бъ я
Ее имѣть женой! Но вы ошиблись:
Она супруга гостя.
ГАБОРЪ.
А по виду
Она могла бы быть женою принца;
Хотя, конечно, времени рука
Ея коснулась,-- все жъ она прекрасна
И много въ ней величья.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Это больше,
Чѣмъ я сказалъ бы о своей женѣ,
По крайней мѣрѣ если мы имѣемъ
Въ виду наружность; что же до величья,--
То въ ней его черты такія есть,
Которыхъ лучше бъ не было; но съ этимъ
Ужъ ничего не сдѣлаешь.
ГАБОРЪ.
Конечно.
Но кто же этотъ гость вашъ? Въ немъ есть что то
Какъ будто выше внѣшности его.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, съ этимъ я, пожалуй, не согласенъ.
Онъ нищъ, какъ Іовъ, а терпѣнья въ немъ
Гораздо меньше. Впрочемъ, кто бъ онъ ни былъ,
Я ничего не вѣдаю о немъ,
Узналъ лишь имя, да и то недавно:
Вотъ въ эту ночь.
ГАБОРЪ.
Какъ прибылъ онъ сюда?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Пріѣхалъ онъ въ коляскѣ -- жалкой, старой,--
Тому теперь ужъ мѣсяцъ миновалъ,--
И сразу слегъ больнымъ. Онъ чуть не умеръ,
Да лучше бъ и взаправду умеръ онъ.
ГАБОРЪ.
И мило, и открыто! Почему же?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
На что намъ жизнь, когда намъ нечѣмъ жить?
Нѣтъ у него ни пфеннига.
ГАБОРЪ.
Но если
Такъ бѣденъ онъ, то удивляюсь я,
Что вы, по виду столь благоразумный,
Пустили въ этотъ благородный домъ
Такихъ людей погибшихъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Это вѣрно;
Но, знаете, порою жалость насъ
Невольно вовлекаетъ въ безразсудство.
Притомъ у нихъ еще въ то время было
Вещей немножко цѣнныхъ, и они
Могли кой-какъ платить. Я и подумалъ:
Пускай себѣ живутъ ужъ лучше здѣсь,
Чѣмъ гдѣ нибудь въ гостиницѣ ничтожной,
И въ самыхъ старыхъ комнатахъ отвелъ
Жилище имъ; они, по крайней мѣрѣ,
Провѣтрить ихъ немножко помогли,
Пока платить за топку были въ силахъ.
ГАБОРЪ.
Бѣдняги!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, ихъ бѣдность велика"
ГАБОРЪ.
А между тѣмъ,-- когда не ошибаюсь,--
Имъ бѣдность непривычна. Но куда жъ
Лежитъ ихъ путь?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, только Небо знаетъ,
Куда они поѣдутъ, если только
Не въ небо прямо. И еще недавно
Такъ обстояло дѣло, что мы всѣ
Считали путь на небо--самымъ вѣрнымъ
Для Вернера.
ГАБОРЪ.
А, Вернеръ! Я слыхалъ
Когда то это имя. Но, быть можетъ,
Оно подложно.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Очень можетъ быть.
Чу! Это что? Я слышу стукъ колесъ,
Шумъ голосовъ... и факелы сверкаютъ
Тамъ на дворѣ. Поклясться я готовъ:
Его превосходительство пріѣхалъ.
Спѣшить я долженъ къ моему посту.
Хотите ль вы идти со мною вмѣстѣ,
Чтобъ высадить его изъ экипажа
И долгъ почтенья принести въ дверяхъ?
ГАБОРЪ.
Его еще недавно изъ кареты
Я вытащилъ въ такой моментъ, когда
Свое охотно графство иль баронство
Онъ отдалъ бы, чтобъ только отдалить
Напоръ воды отъ глотки благородной,
Пускавшей пузыри. Теперь лакеевъ
Имѣетъ онъ довольно, а тогда
Они вдали на берегу стояли
И, хлопая намокшими ушами,
Ревѣли: "помогите!",-- но притомъ
Не шли на помощь сами. Въ это время
Мой долгъ исполнилъ я; теперь же вы
Идите свой исполнить: гните спину
И раболѣпствуйте!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ, что бы я
Сталъ раболѣпствовать?... Однако время
Бѣжить; пожалуй, упущу я случай...
Чортъ побери: успѣетъ онъ войти,
А я его и встрѣтить не успѣю! (Поспѣшно уходитъ).
ВЕРНЕРЪ (возвращается).
Я слышалъ шумъ колесъ и голосовъ.
Какъ всякій звукъ теперь меня волнуетъ!
(Замѣчая Габора).
Онъ здѣсь еще? Ужъ не шпіонъ ли это
Гонителей моихъ? Свой кошелекъ
Онъ предложилъ вдругъ, сразу,-- мнѣ, чужому;
Не кроется ль подъ этимъ тайный врагъ?
Друзья на этотъ счетъ не такъ поспѣшны.
ГАБОРЪ.
Вы, кажется, задумались. Теперь
Какъ разъ совсѣмъ для этого не время.
Въ стѣнахъ старинныхъ этихъ скоро шумъ
Поднимется. Баронъ иль графъ -- кто бъ ни былъ
Вельможа этотъ полу-утонувшій,--
Найдетъ себѣ въ заброшенномъ селѣ,
У жителей его, пріемъ получше,
Чѣмъ встрѣтилъ онъ въ бушующей рѣкѣ.
Вы слышали: пріѣхалъ онъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ (за сценой).
Здѣсь, ваше
Сіятельство, пожалуйте сюда!
Тихонько: наша лѣстница, признаться,
Ветха и темновата. Мы не ждали
Такихъ гостей высокихъ! Обопритесь,
Прошу васъ, на меня!
Входятъ Штраленгеймъ, Иденштейнъ и слуги, принадлежащіе частью къ свитѣ Штраленгейма, частью тому имѣнію, которымъ управляетъ Инденштейнъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Здѣсь я хочу
Немного отдохнуть.
ИДЕНШТЕЙНЪ (слугамъ).
Эй, стулъ подайте!
Живѣй, канальи!
ВЕРНЕРЪ (въ сторону).
Это онъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Теперь
Мнѣ лучше стало. Кто, скажите, эти
Два незнакомца?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я прошу прощенья
У вашего сіятельства: изъ нихъ
Одинъ,-- какъ говоритъ онъ,-- вамъ немного
Знакомъ.
ВЕРНЕРЪ (громко и быстро).
Кто это вамъ сказалъ?
(Всѣ смотрятъ на него съ удивленіемъ).
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Конечно
Не вы! Никто о васъ не говоритъ;
Но вотъ лицо, которое, быть можетъ,
Ихъ свѣтлости не безызвѣстно.
(Указываетъ на Габора).
ГАБОРЪ.
Я
Не претендую утруждать собою
Ихъ память благородную.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Да, онъ --
Одинъ изъ двухъ, которымъ я обязанъ
Своимъ спасеньемъ. Это--не другой? (Указываетъ на Вернера).
Въ моментъ, когда они меня спасли,
Я былъ въ такомъ ужасномъ состояньи,
Что можно извинить мнѣ, если трудно
Узнать мнѣ тѣхъ, кто спасъ меня.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, нѣтъ!
Онъ, ваша свѣтлость, самъ скорѣе могъ бы
Въ спасителяхъ нуждаться, чѣмъ спасать
Кого нибудь другого. Это странникъ,
Больной и бѣдный; онъ недавно только
Съ постели всталъ, съ которой и подняться
Почти надежды не имѣлъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Но ихъ,
Казалось, было двое.
ГАБОРЪ.
Правда, двое;
Но въ сущности одинъ лишь оказалъ
Услугу вашей свѣтлости; предъ вами
Здѣсь нѣтъ его. Онъ счастіе имѣлъ
Быть въ этомъ дѣлѣ первымъ и главнѣйшимъ.
Во мнѣ не меньше было доброй воли,
Но юностью и силою меня
Онъ превзошелъ; а потому не тратьте
Словъ благородныхъ для меня. Я радъ,
Что былъ вторымъ въ томъ дѣлѣ, гдѣ былъ первымъ
Столь благородный мужъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Но гдѣ же онъ?
ОДИНЪ ИЗЪ СЛУГЪ.
Онъ, ваша свѣтлость, ночевать остался
Въ избушкѣ той, гдѣ были вы сейчасъ,
И обѣщалъ, что будетъ завтра утромъ
Сюда.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Итакъ, пока онъ не пришелъ,
Могу я лишь благодарить словесно,
А послѣ...
ГАБОРЪ.
Что касается меня,--
Я не прошу себѣ другой награды,
Да и едва ль ее я заслужилъ.
Товарищъ мой самъ за себя отвѣтитъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (въ сторону, пристально смотря на Вернера).
Не можетъ быть! И все-таки, мнѣ надо
Слѣдить за нимъ. Ужъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ
Я не видалъ его. Мои агенты
Съ него, положимъ, не спускали глазъ,
Но самъ я долженъ былъ вдали держаться
И осторожность соблюдать, чтобъ онъ,
Испуганный, не заподозрилъ плановъ
Моихъ. Зачѣмъ я въ Гамбургѣ оставилъ
Тѣхъ, кто теперь могли бы мнѣ сказать,
Онъ это или нѣтъ? Ужъ я рѣшеннымъ
Считалъ, что стану графомъ Зигендорфъ,
И поспѣшилъ въ дорогу, но стихіи
Возстали, какъ нарочно, на меня
И, можетъ быть, разливъ внезапный этотъ
Меня задержитъ плѣнникомъ, пока...
(Онъ останавливается, смотритъ на Вернера, потомъ продолжаетъ).
Да, надобно за этимъ человѣкомъ
Слѣдить. Конечно, если это онъ,
То онъ настолько сильно измѣнился,
Что еслибъ самъ отецъ изъ гроба всталъ,
То онъ прошелъ бы мимо, не узнавши
Его. Я долженъ осторожнымъ быть:
Ошибка здѣсь могла бы все испортить.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вы погрузились въ думы, ваша свѣтлость.
Угодно ль вамъ теперь пройти къ себѣ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Отъ утомленья я кажусь серьезнымъ
И грустнымъ. Да, недурно бъ отдохнуть.
ИНДЕНШТБЙНЪ.
Для васъ готовы принцевы покои
Во всемъ убранствѣ, какъ въ тѣ дни, когда
Въ послѣдній разъ здѣсь принцъ гостилъ.
(Въ сторону).
Положимъ,
Потрепано изрядно то убранство
И дьявольски тамъ сыро; но теперь,
При слабомъ свѣтѣ факеловъ, довольно
И этого великолѣпья. Пусть же
Вашъ благородный гербъ, несущій двадцать
Квадратовъ, удовольствуется здѣсь
Той пышностью, что мы ему предложимъ,
И пусть его владѣлецъ отдохнетъ
Подъ пологомъ, подобнымъ балдахину,
Который будетъ выситься надъ нимъ,
Когда заснетъ онъ вѣчнымъ сномъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (вставая).
Прощайте жъ,
Друзья, спокойной ночи! (Обращаясь къ Габору).
Завтра утромъ
Надѣюсь съ вами разсчитаться я
За вашу помощь, а пока прошу васъ
Пожаловать за мною на минуту.
ГАБОРЪ.
Я слушаю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (пройдя нѣсколько шаговъ,
останавливается и обращается къ Вернеру).
Любезный!
ВЕРНЕРЪ.
Сударь?
ИДЕНШТЕЙНЪ,
Сударь!..
О, Господи! Сказать бы надо: ваше
Сіятельство, иль ваша свѣтлость! Что вы!
Простите, ваша свѣтлость, бѣдняка
За этотъ недостатокъ воспитанья:
Онъ не привыкъ къ бесѣдѣ знатныхъ лицъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Молчите, кастелянъ!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, я безгласенъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Вернеру).
Давно ль вы здѣсь?
ВЕРНЕРЪ.
Давно ли?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я искалъ
Отвѣта, а не эхо.
ВЕРНЕРЪ.
Эти стѣны
То и другое вамъ дадутъ, а я
Не отвѣчаю тѣмъ, кого не знаю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Да? Въ самомъ дѣлѣ? Все жъ могли бы вы
По крайней мѣрѣ вѣжливо отвѣтить
На ласковый вопросъ.
ВЕРНЕРЪ.
Когда бъ я зналъ,
Что ласковъ онъ, то я бы и отвѣтилъ
Въ такомъ же тонѣ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Кастелянъ сказалъ,
Что вы больны; быть можетъ, вамъ полезенъ
Могу я быть,-- попутчикомъ васъ взять?
ВЕРНЕРЪ (поспѣшно).
Мы съ вами ѣдемъ не одной дорогой.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Какъ можете вы это знать, не зная,
Куда я ѣду?
ВЕРНЕРЪ.
Есть одинъ лишь путь,
Который можетъ быть путемъ совмѣстнымъ
Богатому и бѣдному. Избѣгли
Вы этого пути совсѣмъ недавно,
А я--немного дней тому назадъ;
Съ тѣхъ поръ мой путь и вашъ -- идутъ различно,
Хотя и къ той же цѣли мы придемъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Мнѣ кажется, мой другъ,-- рѣчь ваша выше,
Чѣмъ ваше положенье.
ВЕРНЕРЪ (съ горечью).
Въ самомъ дѣлѣ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
По крайней мѣрѣ, выше эта рѣчь,
Чѣмъ ваше платье.
ВЕРНЕРЪ.
Что жъ, по крайней мѣрѣ
Мое не лучше платье, чѣмъ я самъ,
Какъ иногда случается намъ видѣть
У тѣхъ, кто слишкомъ хорошо одѣтъ.
Короче: что же отъ меня вамъ нужно?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (вздохнувъ).
Какъ, мнѣ?
ВЕРНЕРЪ.
Да, вамъ! Меня совсѣмъ не зная,
Вы стали мнѣ вопросы задавать
И странно вамъ, что я не отвѣчаю,
Не зная, кто допросчикъ мой. Скажите,
Что нужно вамъ,-- и постараюсь я
Отвѣтить такъ, чтобъ были вы довольны
Иль чтобы я доволенъ былъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Но я
Не зналъ, что вы имѣете причины
Скрываться.
ВЕРНЕРЪ.
Да, какъ многіе. У васъ
Такихъ причинъ, быть можетъ, нѣтъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Конечно;
По крайней мѣрѣ нѣтъ такихъ, какія
Для незнакомца важно было бъ знать.
ВЕРНЕРЪ
Позвольте же и мнѣ, какъ незнакомцу,
Притомъ же бѣдняку, имѣть желанье
Остаться незнакомцемъ для того,
Съ кѣмъ общаго ни въ чемъ я не имѣю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Какъ вашъ капризъ мнѣ ни досаденъ, сударь,
Противорѣчить я не стану вамъ;
Я вамъ хотѣлъ лишь оказать услугу-
Затѣмъ -- спокойной ночи! Кастелянъ,
Дорогу укажите! (Габору). Вы же, сударь,
Пожалуйте за мною!
(Уходятъ Штраленгеймъ, слуги, Иденштейнъ и Габоръ).
ВЕРНЕРЪ (одинъ).
Это онъ!
Сомнѣнья нѣтъ: попался я въ тенета.
Предъ тѣмъ, какъ я изъ Гамбурга уѣхалъ,
Мнѣ Джуліо, его дворецкій бывшій,
Далъ тайно знать, что онъ досталъ приказъ
Курфюрста Бранденбургскаго: сейчасъ же,
Какъ Крюйцнера (такъ звался я тогда)
Увидятъ на границѣ,-- чтобъ аресту
Его подвергли. Только вольный городъ
Хранилъ мою свободу; не безумно ль
Я поступилъ, уйдя изъ вѣрныхъ стѣнъ!
Но думалъ я, что бѣдная одежда
И неизвѣстность, по какой дорогѣ
Поѣхалъ я, собьютъ ищеекъ съ толку.
Что жъ дѣлать мнѣ? Меня, положимъ, личко
Не знаетъ онъ; и я, не будь мой глазъ
Такъ изощренъ опасностью, конечно
Его бъ не могъ узнать: вѣдь двадцать лѣтъ
Другъ друга мы не видѣли, и прежде
Лишь изрѣдка встрѣчались и почти
Не говорилъ я съ нимъ, Но свита, свита!
Теперь венгерца щедрость мнѣ понятна:
Конечно, онъ--клевретъ его, шпіонъ,
Который обличить меня пытался
И задержать, а я -- безъ всякихъ средствъ,
И боленъ я, и бѣденъ; какъ нарочно,
Еще и рѣки вздулись всѣ вокругъ
И переправа стала невозможной
Не только мнѣ, но даже богачу,
Который можетъ въ ходъ пустить всѣ средства,
За деньги даже жизнь людей купить!
На что же мнѣ надѣяться! За часъ лишь
Тому назадъ я клялъ свою судьбу
И находилъ, что хуже быть не можетъ;
Теперь же то, что было--сущій рай
Въ сравненьи съ настоящимъ. Сутки, двое,--
И пойманъ я,-- какъ разъ теперь, когда
Стою я на порогѣ правъ, наслѣдства
И почестей, когда меня могла бъ
Горсть золота спасти,-- сласти навѣки,
Давъ мнѣ возможность ускользнуть.
(Входятъ Иденштейнъ и Фрицъ, разговаривая).
ФРИЦЪ.
Немедля!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я говорю вамъ, это невозможно!
ФРИЦЪ.
И все жъ исполнить это вы должны.
Одинъ курьеръ потерпитъ неудачу,--
Другого шлите, третьяго,-- пока
Къ намъ не придетъ отвѣтъ отъ коменданта
Изъ Франкфурта.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Конечно, что могу,
Я сдѣлаю.
ФРИЦЪ.
И помните: не надо
Жалѣть тутъ ни издержекъ, ни труда,--
Баронъ за все вамъ въ десять разъ заплатитъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Баронъ теперь изволитъ почивать?
ФРИЦЪ.
Теперь сидитъ онъ у камина въ креслѣ
И дремлетъ, отдыхая; какъ пробьетъ
Одиннадцать, войти къ нему велѣлъ онъ,
Не ранѣе,-- тогда пойдетъ онъ спать.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Надѣюсь, часу не пройдетъ,-- исполню
Все, что могу, чтобъ услужить ему.
ФРИЦЪ.
Смотрите жъ, не забудьте! (Уходитъ).
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Чтобы черти
Побрали этихъ знатныхъ всѣхъ особъ!
По мнѣнью ихъ, весь свѣтъ лишь существуетъ
Для нихъ однихъ. Придется мнѣ теперь
Съ полдюжины запуганныхъ вассаловъ
Поднять съ ихъ ложа бѣднаго и гнать ихъ
Въ опасный путь, во Франкфуртъ, черезъ рѣку.
Казалось бы, что господинъ баронъ
Самъ испыталъ еще совсѣмъ недавно,
Что значитъ этотъ путь; но нѣтъ: "такъ надо",
И дѣло все съ концомъ. А, каково?
Вы здѣсь еще, герръ Вернеръ?
ВЕРНЕРЪ.
Что то скоро
Со знатнымъ гостемъ вы разстались.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да
Онъ дремлетъ и, мнѣ кажется, желаетъ,
Чтобъ тутъ никто вокругъ него не спалъ.
Послать велѣлъ пакетъ онъ къ коменданту
Во Франкфуртъ, презирая всякій рискъ
И не щадя издержекъ. Но, однако,
Никакъ нельзя мнѣ времени терять;
Спокойной ночи! (Уходитъ).
ВЕРНЕРЪ (одинъ).
Такъ! Пакетъ во Франкфуртъ;
Да, да! Бѣда назрѣла. Къ коменданту!
Все это согласуется вполнѣ
Съ его шагами прежними: я вижу,
Какъ этотъ врагъ, разсчетливо-холодный,
Стоитъ межъ домомъ моего отца
И мною. Да, онъ проситъ, безъ сомнѣнья,
Прислать отрядъ, чтобъ увести меня
И гдѣ нибудь тайкомъ упрятать въ крѣпость.
Но прежде, чѣмъ случится это, я...
(Озирается и хватаетъ ножъ, лежащій въ ящикѣ стола).
Теперь, по крайней мѣрѣ, я владыка
Самъ надъ собой. Чу, слышатся шаги!
Какъ знать, угодно ль будетъ Штраленгейму
Ждать этой внѣшней власти, чтобъ прикрыть
Свой произволъ? Что онъ подозрѣваетъ
Меня,-- въ томъ нѣтъ сомнѣнья. Я -- одинъ,
Съ нимъ--свита многолюдная; я слабъ,
а онъ могучъ и золотомъ, и саномъ,
Слугъ множествомъ, своимъ авторитетомъ;
Я имени лишенъ, иль у меня
Такое имя, что одни несчастья
Съ нимъ связаны, пока я не достану
Своихъ владѣній; онъ же гордо носитъ
Свой пышный титулъ, здѣсь, въ глухой деревнѣ,
Имѣющій для темной мелкоты
Значеніе огромнѣйшее,-- больше,
Чѣмъ гдѣ нибудь. Опять шаги,-- все ближе!
Не скрыться ль мнѣ въ тотъ тайный корридоръ,
Ведущій... Нѣтъ, все тихо... Шумъ мнѣ только
Почудился... Вотъ онъ, безмолвный мигъ
Межъ молніей и громомъ!.. Пусть молчитъ
Моя душа среди тревогъ... Да, лучше
Теперь я скроюсь, чтобы убѣдиться,
Остался ли невѣдомъ для враговъ
Тотъ тайный ходъ, который я недавно
Открылъ: онъ можетъ, въ случаѣ несчастья,
Мнѣ послужить, какъ норка для звѣрька,
На нѣсколько часовъ по крайней мѣрѣ.
(Открываетъ потайную дверцу и уходитъ, закрывъ ее за собою. Входятъ ГАБОРЪ и Жозефина).
ГАБОРЪ.
Но гдѣ жъ вашъ мужъ?
ЖОЗЕФИНА.
Я думала, что здѣсь онъ;
Еще недавно въ комнатѣ онъ былъ
Со мною вмѣстѣ. Но покои эти
Имѣютъ много выходовъ; быть можетъ
Пошелъ за кастеляномъ онъ.
ГАБОРЪ.
Баронъ
Разспрашивалъ подробно кастеляна
О вашемъ мужѣ; право, очень жаль,
Но кажется, что мнѣнье онъ составилъ
О немъ едва ль хорошее.
ЖОЗЕФИНА.
Увы!
Что общаго межъ нимъ, барономъ знатнымъ,
И неизвѣстнымъ Вернеромъ?
ГАБОРЪ.
Вамъ лучше
Знать это.
ЖОЗЕФИНА.
Ну, а если это такъ,
То почему жъ о немъ у васъ забота,
А не о томъ, кому вы жизнь спасли?
ГАБОРЪ,
Въ опасности спасти его помогъ я,
Но я ему себя не отдавалъ
Въ помощники для угнетенья слабыхъ.
Отлично знаю этихъ я вельможъ,
Которые бѣднягъ ногами топчутъ
На тысячу ладовъ; моя душа
Кипитъ, когда я вижу притѣсненья
Съ ихъ стороны. Сочувствую я вамъ
По этой лишь одной причинѣ,-- вѣрьте.
ЖОЗЕФИНА.
Вамъ трудно будетъ мужа убѣдить
Въ своихъ благихъ намѣреньяхъ.
ГАБОРЪ.
Настолько
Онъ недовѣрчивъ?
ЖОЗЕФИНА.
Не былъ онъ такимъ;
Но время и тяжелыя тревоги
Внушили подозрительность ему,
Какъ сами убѣдились вы.
ГАБОРЪ.
Жалѣю!
Такая подозрительность -- оружье
Тяжелое: подъ бременемъ его
Тревогъ, пожалуй, больше, чѣмъ защиты.
Спокойной ночи! Я надѣюсь завтра
Съ нимъ встрѣтиться. (Уходитъ).
(Возвращается Иденштейнъ съ нѣсколькими крестьянами. Жозефина уходитъ въ глубину сцены).
ПЕРВЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
А если утону?
ИДЕНШТЕЙНЪ,
Тебѣ за это хорошо заплатятъ.
Вѣдь много разъ ты больше рисковалъ,
Чѣмъ утонуть за этакую цѣну.
ВТОРОЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
А какъ же наши жены, наши семьи?
ИДЕНШТЕЙНЪ,
Что жъ, имъ не хуже будетъ, чѣмъ теперь,
А при удачѣ можетъ быть и лучше.
ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
Нѣтъ у меня ни женки, ни дѣтей,--
Пожалуй, я рискну.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вотъ молодчина!
Годишься, право, ты солдатомъ быть.
Тебя я къ принцу въ гвардію зачислю,--
Въ томъ случаѣ, когда вернешься ты,--
И дамъ еще два талера блестящихъ.
ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
Не болѣе?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ? Это что за жадность?
Тебѣ, который такъ честолюбивъ,
Приличенъ ли порокъ такой позорный?
Послушай, другъ, что я тебѣ скажу:
Два талера, на мелочь размѣнявши,--
Вѣдь это будетъ цѣлый капиталъ!
Вѣдь ежедневно тысячи героевъ
Своей рискуютъ жизнью и душой
Изъ-за десятой доли этой платы!
Скажи, имѣлъ ли ты когда нибудь
Полталера?
ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
Имѣть то не имѣлъ я,
Но три хочу теперь имѣть,-- никакъ
Не менѣе.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Такъ ты забылъ, мерзавецъ,
Чей ты вассалъ?
ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
Вассалъ, конечно, принца,
А не чужого барина.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Холопъ!
Когда нѣтъ принца,-- я одинъ твой баринъ!
Баронъ же мнѣ приходится сродни;
Онъ такъ сказалъ мнѣ: "сдѣлай милость, братецъ,
Двѣнадцать душъ пошли ка мужичья!"
а потому вы, мужичье, сейчасъ же
Въ дорогу собирайтесь и -- маршъ, маршъ!
И если только уголокъ пакета
Замочите,-- такъ я вамъ покажу!
За каждый я листокъ сдеру съ васъ шкуру
И натяну ее на барабанъ,
Какъ кожу Жижки, чтобы бить тревогу
На страхъ другимъ вассаламъ непокорнымъ,
Которые не сдѣлаютъ того,
Что невозможно сдѣлать! Прочь отсюда,
Прочь, черви земляные!
(Уходитъ, гоня передъ собою крестьянъ).
ЖОЗЕФИНА (выходя на авансцену).
Тяжело
Мнѣ видѣть эти частыя здѣсь сцены
Тиранства феодальнаго надъ бѣднымъ
Народомъ! Не поможешь тутъ ничѣмъ;
Глаза бъ мои на это не глядѣли!
И даже здѣсь, въ глухомъ и безыменномъ
Мѣстечкѣ этомъ, даже и на картѣ
Едва ли обозначенномъ, царитъ
Насилье злое знати обѣднѣвшей
Надъ тѣми, кто еще бѣднѣй ея.
Царитъ надменность рабская сильнѣйшихъ
Надъ рабскою судьбою бѣдняковъ,
И въ нищетѣ порокъ, надувшись спесью,
Старается блистать въ своихъ лохмотьяхъ.
Не жалокъ ли порядокъ этотъ гнусный?
Въ моей Тосканѣ, въ солнечной странѣ,
Вся наша знать -- купцы и горожане,
Какъ нашъ Козьма. Есть горе и у насъ,
Но не такое; пышныя долины,
Въ которыхъ всюду льется черезъ край
Обилье,-- даже бѣдному приносятъ
Отраду въ жизни; каждая былинка
Сама въ себѣ питательность содержитъ;
Тамъ каждая лоза струитъ вино,
Которое вливаетъ въ сердце радость;
Тамъ солнце вѣчно знать себя даетъ
И даже если спрячется порою
За облаками, оставляетъ намъ
Тепло, на память о лучахъ блестящихъ;
Благодаря ему, тамъ и лохмотья,
И легкая одежда -- намъ пріятнѣй,
Чѣмъ яхонты и пурпуръ королей.
А здѣсь, на этомъ сѣверѣ холодномъ,
Какъ будто хочетъ каждый деспотъ быть
Подобнымъ вѣтру ледяному, злобно
Терзая душу бѣдняка вассала,
Какъ мрачная стихія мучитъ тѣло!
И вотъ среди такихъ владыкъ бездушныхъ
Мой мужъ стремится мѣсто занимать!
И такъ сильна въ немъ эта спесь съ рожденья,
Что двадцать лѣтъ тяжелыхъ испытаній,
Какія врядъ ли могъ бы наложить
Другой отецъ, хотя бъ простого званья,
На сына,-- не могли въ немъ измѣнить
Характера нисколько. По рожденью
Хотя сама принадлежу я къ знати,
Но не тому отецъ меня училъ.
Отецъ мой! Пусть твой духъ многострадальный,
Вкусившій миръ въ награду за труды,--
Воззритъ на насъ, на Ульриха родного,
На сына, долго жданнаго! Всѣмъ сердцемъ
Люблю его, какъ ты меня любилъ!
Что это? Вернеръ, ты? Въ какомъ ты видѣ?
(Вернеръ входитъ поспѣшно, съ ножомъ въ рукѣ, черезъ потайную дверь, которую онъ быстро закрываетъ за собою).
ВЕРНЕРЪ (не узнавая ея сперва).
А, я открытъ! Одинъ ударъ кинжала...
(Узнавъ жену)
А, Жозефина! Ты еще не спишь?
ЖОЗЕФИНА.
Куда тутъ спать? Что это значитъ? Боже!
ВЕРНЕРЪ (показывая ей свертокъ).
Вотъ золото! Вотъ деньги, Жозефина,
Которыя помогутъ намъ уйти
Отсюда, изъ тюрьмы проклятой!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ же
Досталъ ты ихъ? Что значитъ этотъ ножъ?
ВЕРНЕРЪ.
Онъ не въ крови,-- пока. Но прочь отсюда,
Къ намъ, въ комнату!
ЖОЗЕФИНА.
Откуда ты пришелъ?
ВЕРНЕРЪ.
Не спрашивай! Намъ надобно обдумать,
Куда намъ ѣхать (показывая деньги): это всѣ пути
Откроетъ намъ.
ЖОЗЕФИНА.
Не хочется мнѣ думать,
Что ты виновенъ въ чемъ нибудь безчестномъ.
ВЕРНЕРЪ,
Въ безчестномъ -- я?
ЖОЗЕФИНА.
Да, это я сказала.
ВЕРНЕРЪ.
Спѣшимъ! Пускай здѣсь это будетъ намъ
Послѣдняя ночевка.
ЖОЗЕФИНА.
И, надѣюсь,
Не худшая.
ВЕРНЕРЪ.
"Надѣюсь!" Я увѣренъ,
Что это такъ. Но въ комнату скорѣй!
ЖОЗЕФИНА.
Лишь на одинъ вопросъ прошу отвѣтить:
Что сдѣлалъ ты?
ВЕРНЕРЪ (Со злобой).
Не сдѣлалъ одного,
Что насъ могло бъ навѣкъ отъ бѣдъ избавить.
Идемъ!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ жаль, что я принуждена
Въ тебѣ, мой другъ, такъ горько усомниться!
( Уходятъ).