Законы лагеря. -- Конфискации. -- Подача из сострадания. -- Наследство султанских чиновников. -- Позволительность лихоимства. -- Дузоглу. -- Новое кругообращение капиталов. -- Предвечная казна. -- Добродетельный еврей. -- Вакуфры. -- Мусульманские индульгенции. -- Софизмы. -- Полгосударства -- собственность неба. -- Следствие благотворительности. -- Задаток вечного кейфа. -- Табачное знакомство. -- Лондонские парикмахеры. -- Систематическое нищенство. -- Отвратительные встречи. -- Великолепные больницы без врачей. -- Жареные соловьи. -- Подтверждение должностей. -- Право смертной казни.
Лагерь, расположенный на дворе Сераля усердно занимался приведением в исполнение обширных планов преобразований, которые так быстро развились тогда по всем частям управления.
Издан по предложению Султана достопримечательный закон, коим запрещалось конфисковать имение людей не бывших в султанской службе. В Турции кто получает жалованье от султана состоит на правах невольников, и потому в случае смерти или казни его, все его имение поступает в султанскую казну. При первых султанах казна[154] конфисковала только имение преступников; в 1729 году явился фетва, коим тогдашний муфти Бехджеш-Абдулах объявил султана законным наследником всех своих чиновников, как рабов. Тиранство Ахмеда III и расстроенное состояние финансов придумали тогда этот новый доход; для одних улем и янычар было исключение от сего закона (Фетва этот покажется менее удивительным, если вспомним, что одна византийский император объявил все дома столицы своею собственностью, и требовал от подданных платы за право жить в них.). Если при конфисковании наследства оставляется часть детям покойника, для чего нужна сильная протекция, или уплачивается заимодавцам часть его долгов -- это называется подачею из со-- страдания. Были случаи что сам султан, или визирь, или областной паша силою надевали почетный кафтан государственной должности на человека, вовсе не желавшего этой честя, но которого богатства и лета обещали скорый и богатый сборе самозванному наследнику. Махмуд I ввел даже обыкновение наследовать после частных людей, у коих оказывалось[155] значительное состояние, или которые богатствами своими навлекали на себя смертную казнь.
В первом случав закон основывается на том, что состояние в службе не может быть законным образом нажито, и потому правительство не обращает никакого внимания на лихоимства чиновных людей, пашей, банкиров Двора; оно дает им наживаться, и поджидает чтобы жертва была довольно тучна для ее заклания.
Армяне братья Дузоглу несколько лет были банкирами Сераля и содержателями Монетного двора. Это опасное место принадлежало всегда евреям или армянам, исключительно присвоившим себе звание серафов (Банкиров.) в Турции. Султан Махмуд особенно благоволил к братьям Дузоглу, и даже послал младшего из них в Голландию, для усовершенствования его в эмальном искусстве, которому хотел сам потом учиться у него.
Дузоглу не боялись расточать свои богатства в глазах турок и рая (Читатель вспомнит, что это общее наименование народов подвластных Порте, и не магометанского исповедания.), и не[156] следовали общему правилу подданных султана: тайно копить сокровища, а жить нищенски. Нередко перебивали они на торгах арабского жеребца у скупого вельможи, и в щегольских каиках, возвращаясь ввечеру в свои босфорские дома, перегоняли важных Османлы. Никогда рая не покушался на такие вольности, и никогда рая не был принимаем в Порте с большей благосклонностью. Это было в 1819 году; в один вечер каики их возвратились из Стамбула пустые; семейства их узнали, что все три брата были арестованы, выходя из весьма ласковой аудиенции у Визиря; на другое утро я видел как их повезли в одном каике с палачами на казнь, и как их вешали у окон богатых их киосок на берегу Босфора, пред глазами обомлевших от страха семейств. Все их имущество было конфисковано, и не смотря на все злоупотребления султанских чиновников, в казну поступило до 20,000,000 пиастров (или 17,000,000 рублей). Без сомнения такие богатства не могли быть нажиты законными путями; они чеканили султанскую монету, и разделяли с казною барыши от порчи металла; но их нежданная смерть[157] произвела ужасное впечатление на весь Константинополь; никакой формы суда над ними не было; с вечера До утра их пытали палачи, для выведывания где хранились их сокровища. После казни семейства их, оставленные без всякого пособия, были сосланы в Малую Азию.
Подобные, примеры прежде были несравненно чаще в Стамбуле; и в областях Паши наполняют свою казну такими же средствами, а когда дойдет очередь и до Пашей, все эти суммы поступают в султанскую казну. Это странное кругообращение капиталов составляло, и еще кажется составляет, главную финансовую систему турецкой империи; это роде Гоббезова взаимного пожирания существ, и все это считается самым естественным и самым законным порядком вещей; ибо кто служит, тот душою и телом принадлежит султану.
Обыкновение вмешиваться в наследство частных людей, было, как я уже сказал, уничтожено законом. Но всякий раз, когда образование новых войск требовало чрезвычайных издержек, закон этот прекращал на время свое действие; хотя стамбульский народ и[1 58] уверен, что казна султанов предвечная, или по крайней мере накоплена до основания мира, но она несколько раз, особенно в последнее время была в больших затруднениях (1) Не только в Турции во в в Европе носятся гиперболически сказания Востока о казне султанов; полагают что во внутренним отделениях Сераля находится особенная сокровищница, в которую каждый Оттоманский монарх считает непременною обязанностью оставить какую-нибудь драгоценность, к что богатства таким образом постоянно накопляются несколько веков, в суеверный страх не позволяет султанам к ним коснуться. Носятся пророчества, что Оттоманская Держава придет на край погибели, все народы восстанут на нее; тогда откроется предвечная казна, и не только возвратит ее древний блеск, но в покорит ей весь мир.
Хотя бы в существовала в самом деле эта сокровищница, во столько внутренних переворотов Сераля, бунты янычар и постоянное несчастие турецкого оружия в продолжение целого столетии без сомнения не раз заставили султанов прибегнуть к ней. А если в ней и хранится запас драгоценностей, алмазы, жемчуге и т. п., то эти вещи, как замечает один английский путешественник, в крайней необходимости не могут доставить значительное пособие; ибо будучи предметом самой медленной торговли, тем самым уже потеряют цену, что будут слишком поспешно в в большом количестве пущены в оборот.
Недавно Роттильд и Лифит предложили султану заем на общем основании Европейских государственных займов. султан не привял их предложений; может быть потому что улемы включили бы возвышение и понижение фондов в категорию азартных игр, строго запрещенных Пророком; может быть потому что турок никогда не поймет, чаю получая эффективную сумму менее суммы, в которой он дает обязательство, он же остается в барыше.). Жид[159] Шапчи был один из немногих иудеев, которые храня древний закон Моисея, сохранили и патриархальные добродетели древнего Востока. Он нажил в торговых и банковых оборотах несколько миллионов; никогда не служил правительству, и не имел с Портой никакого дела; он оставил обороты, и спокойно доживал свой веке среди своих мешков. Благотворительный по чувству, он щедро помогал бедным всех религий без различия, и его называли своим отцом многие сирые семейства Стамбула, христианские, турецкие и еврейские. Однажды чауши (Исполнители повелений Дивана.) остановились у дверей его дома, и потребовали добродетельного старика, который лежал тогда больной. Служители просили их войти, но они сказали что должны ему сообщить султанское повеление, и не задержать его ни одной минуты. Шапчи вышел к ним, опираясь на своего[160] брата я на слугу. Тогда палач, который был переодетый между чаушами, бросился на него, и с проворностью тигра его задушил. Это была не казнь, а просто убийство. Бедняки пришли в обычный час за подаянием, но нашли обезображенный труп своего благотворителя, и на дверях султанскую печать. Из 8,000,000 пиастров поступивших в казну, Махмуд в своем милосердии выдал его брату 100,000.
Подданные султанов искали средства освободиться от этих беззаконных конфискации, и от закона, коим султан назначен наследником всех своих вельмож и последних чиновников своей империи; а так как в Турции религия входит решительно во все, то и в этом случае облегчила она частью подданных от притязаний на их наследство; но в то же время привела в самое запутанное состояние поземельные доходы и собственности всей Империи. Скажем несколько слове о Вакуфах; если читатель любопытствует узнать запутанные подробности этих постановлений, может справиться с Мураджей Охсоном.
Коран после священной войны за веру более всего проповедует благотворительность.[161]
Магомет ставит каждому из правоверных в непременную обязанность жертвовать сороковою частью своего дохода бедным; и турки большею частью платят добросовестно эту пошлину, наложенную Кораном на одну половину общества в пользу другой; притом есть множество мелких прегрешений, за которые закон налагает на совесть правоверных обязанность прокормить столько-то бедных столько-то дней, а во все времена будут мелкие прегрешения и бедные. Многие Халифы и султаны таким образом торжественно выкупали свои жестокости, кормя обедом несколько сот нищих. Это род индульгенций западной Европы, и кажется более согласный с здравым смыслом.
Еще в первых веках исламизма халифы и благочестивые мусульмане даровали при жизни, или отказывали в завещании Постоянные доходы мечетям, которые содержали имареты, или дома посвященные благотворительным целям. Дома, публичные здания и имения сделались таким образом собственностью мечетей, и получили общее название Вакуф т. е. приношение (donatio). В первые века турецкой[162] Империи, когда султаны не были еще халифами, и не имели никакой духовной власти, находясь в необходимости привязать к себе сословие улем, делали им лично и их сословию значительные подаяния, и из всякой завоеванной области религия в лице улем брала свой участок. В эту эпоху положено основание огромного могущества и богатства их касты. Улемы, сами толкователи закона, оградили тогда свои собственности от всяких притязаний султанов, положив в расчетливой своей премудрости, что все имения улем были собственностью неба; а они, служители неба него закона, пользовались только доходами наследственно, каждый в своем роде. Таким образом имения улем освобождались от всяких повинностей, и вещь, однажды поступившая в священное звание вакуфа, делалась неприкосновенной, и не могла уже выйти из этой экономически-церковной власти. В последствии они нашли несметную выгоду, распространив это покровительство закона и на имения частных людей; для сего имение записывалось в вакуфы, и оставалось в полном распоряжении своего владельца, обязываясь только платить[163] известную часть дохода в казну вакуфов; оно переходило к законным наследникам владельца, а мечетям была предоставлена значительная пошлина при его переходе из рук в руки, по наследству ли или при продаже; а в случае прекращения прямой линии в наследстве, оно обращалось в собственность той мечети, к которой было приписано. Улемы сами были законодателями наследства вакуфов, и в юридической тонкости своих софизмов, они постановили, что если отец переживал своих детей, все его имение принадлежало мечети; внуки не могут наследовать от деда, если отец их умер прежде него, ибо, говорили улемы, умерший не мог передать права, которым еще сам не пользовался. Иногда после моровой язвы, которая не несколько дней истребляет целые семейства, опустелые дома Стамбула делаются собственностью неба. Если даже прямой наследник находится вне пределов правоверного Халифата, по возвращении своем, он напрасно будет требовать своего наследства.
Несмотря на это, все классы подданных султана более или менее воспользовались правом, которое обеспечивало их по крайней[164] мвр в том, что детям будет кусок хлеба. Самые рая, христиане и евреи, записывали свои дома в Вакуфы, и каждый Паша считал необходимым запастись заблаговременно значительным Вакуфом, ибо не мог предвидеть минуту, когда султан вздумает наложить руку на его наследство. Само собою разумеется, что число Вакуфов чрезмерно увеличилось во всей Империи; они разделялись на разные классы; одни были полною собственностью мечетей, другие платили только дань мечетям.
В настоящее время, по предположениям людей хорошо знающих Турцию, половина имений, донов и земель всего государства составляет собственность мечетей, или к ним приписана, никакого дохода правительству не приносит, и при существующем порядке вещей совершенно от правительства не зависит.
Может быть покажется удивительным, что Султаны, видя возрастающее зло, не постарались уничтожить эту систему, которая грозит обратить в собственность неба всю их Империю. Но они носят титло глав и защитников исламизма, а преследование улем показалось бы народу преследованием веры.[165]
Первостепенные вельможи, особенно Верховный визирь и Кизляр-Агасы суть главные заведователи большей части вакуфов, и они, разделяя с корпусом улем происходящие от них барыши, получают от этого злоупотребления огромные доходы.
При том цель вакуфов есть содержание мечетей и благотворительность; без пенсий раздаваемых от мечетей, без имаретов; которые ежедневно кормят обедом до 80,000 человек в столице, большая половина турецкого народонаселения Стамбула оставалась бы без хлеба. Ни в одной европейской столице система нищенства не развита до такой степени как в Константинополе; все общества англичан и англичанок, против коих так сильно восстают новые писатели, вписавшиеся вероятно в члены того человеколюбивого общества, которое хочет искоренить нищенство, отказывая нищим в малейшем подаянии, не могут сравниться с благотворительностью исламизма; она делается, можно сказать, постыдной для человечества. Купцы, ремесленники, самые даже старые солдаты и офицеры военной службы пользуются[166] вспомоществованиями мечетей. Можно представить себе до какой степени благоприятствует эта безотчетная благотворительность врожденной лености Востока, и как укрепляет слепую веру в предопределение, и убийственное для общества равнодушие к переменам судьбы.
В прогулках моих по Стамбулу и по Босфорским предместьям более всего меня удивляли почтенные Османлы, опрятной по скромной наружности, которых встречал я постоянно, во всякий час, в кофейных домах; они беззаботно курили свой кальян, поджав под себя ноги на диване, и сонный взгляд их покоился то на семье собаке, то на игре мальчишек, то на водомет; только слова атеш-вер, подай огня, выходили не известные интервалы из уст их, и когда молодое облако дыма фантастически клубилось пред ними, бесстрастное их лицо выражало полноту наслаждения, и чело их, всегда свободное от дум, так прояснялось, что я представлял себе их блаженство обильным задатком вечного кейфа, обещанного Магометом.
Мое любопытство не один раз тревожило этих практических философов школы[167] предопределения; мне более всего хотелось узнать какой род жизни они вели, и какие были их средства существования. Лучший способ вступить в разговор с мусульманином, следуя приличиям Востока--предложить ему трубку своего табака, или попросить его кисета; трубка табаку связывает знакомства; это то же самое что чарка водки для русского человека, что разговоре о погоде в гостиных. После обыкновенных приветствий, мой добрый Османлы почти всегда доходил до чистосердечного признания, что он ничем не занят, ни о чем не заботится, а живет умеренной пенсией от какой-нибудь мечети. Это самый спокойный класс Стамбула; преобразования Махмуда их не тревожат; когда я спрашивал их мнения о судьбе янычар, о преобразованиях, об Ибрагиме, они все приписывали судьбе и книге предопределения, которая посредством Махмуда переменила их красивую чалму на фес.
Многие из них досадовали на преобразования в костюме, потому только, что они убивали промышленность, коей занимались прежде в промежутках кейфов. Шитые кафтаны, собольи шубы, богатые седла и дорогое оружие[168] теперь вывелись из Стамбула, и освободили турок от множества издержек; но это влияние моды не может быть во вкусе многочисленных сословий промышленников, оставшихся без хлеба, или принужденных ограничиться подаяниями мечетей.
Я некоторым из них рассказал, каким образом лондонские парикмахеры, видя что мода снимала с Великобританских голов почтенные, дедовские парики, подали королю Георгу IV протест на моду, отнимавшую у них хлеб. Но кажется, что мои Османды не были расположены жаловаться Махмуду на вводимые им моды.
Несметные доходы вакуфов кормят, как мы видели, значительную часть народонаселения в Турции; не должно впрочем думать, чтобы это освобождало страну от многочисленного класса нищих. Система благотворительности образовала целое их сословие, более многочисленное в азиатских областях, и наводняющее столицу. Есть даже известный округ в Турции, где нищенство обратилось в гнусный промысел. Родители изуродуют своих малолетных детей, иному вывихнут[169] ногу, иного ослепят, и с каждой весною толпа этих маленьких уродов, жертв самого чудовищного из унижений человечества, идет на промысел в столицу. Многие из них в зрелых летах, накопив значительный капитал из милостыни, возвращаются на родину довольные судьбою, и передают детям свое ужасное ремесло.
Нищие мусульмане осаждают мечети по пятницам, евреи по субботам толпятся у синагог, христиане всех вероисповеданий у своих церквей по воскресениям. Каждая религия является окруженная самым жалостным классом своего стада; в прочие дни недели на улицах, по базарам, на гуляньях поражают вас картины жалостные и отвратительные. Иной безногий ползает пред вами, припевает на своем языке протяжным носовым голосом печальные куплеты, и показывает вам пару давно отрезанных у него, иссохших ног, как вывеску своего несчастия..........
Стамбульская благотворительность не заботится о том, чтобы дать убежище этим несчастным; для доставления себе пропитания они должны идти ей на встречу, и на каждом[170] шагу разрушают очарование роскошной природы Босфора раздирающим зрелищем страданий человека. Но в этой стране еще носится предание о победителе двадцати народов, который умолял проходящего, чтобы, он уронил деньгу подаяния в шлем, обвитый лаврами многих триумфов.
Самый Коран, как будто для того, чтобы нищенство никогда не могло быть искоренено в мусульманских землях, повелевает нищим довольствоваться, когда они получили достаточно милостыни, чтобы прокормить себя на один день, и более не просить и на заботиться о завтрашнем. Может быть Магомет хотел продлить навсегда зрелище страданий человека, и уничижение царя создания, в урок счастливцам мира, и для большего укрепления слепой веры не предопределение.
Впрочем, есть в Константинополе при иных мечетях огромные заведения, в коих нищие могут укрываться от непогоды. Это род больниц, и таково было первоначальное нх назначение, как показывает самое их название: Даруш-шифа (дом лечения) и Дева-Хане (дом лекарств). Находящийся при мечети[171] султана Солеймана дом лечения был когда-то, как рассказывал мне его надзиратель, прекрасно устроенной больницей; он состоял из семидесяти отделений, над коими возвышались широкие купола; сады окружали окна, двести служителей ухаживали за больными, и в напыщенном слоге Востока было сказано в султанском повелении, что больных будут кормить самою нежной пищей "жареными голубями, воробьями и соловьями". Губительное время нисколько не уважило султанского фирмана; больница обратилась теперь в ветхий зал, где нищие больные и здоровые, без всякого презрения, валяются на грязных диванах, оставленные на произвол предопределения; когда силы позволяют им, идут просить подаяния по стамбульским улицам.
Остается пожелать для страждущего человечества, чтобы Махмуд успел, между прочими преобразованиями своей империи, дать лучшее направление системе благотворительности, которая имеет огромные средства, но с одной стороны кормите праздную лень, а с другой оставляет безе призрения больных и неимущих. Это касается до вакуфов[172] и улем; может быть преобразования и улучшения по этой части представляют более затруднений, нежели истребление янычар.
Еще два достопримечательные постановления, изданные султаном в эпоху серальского лагеря, обещали народу, что Паши управляющие провинциями не будут так часто сменяемы, и что они не будут иметь права казнить без подтверждения суда. Первое из этих постановлений особенно весьма важно в Турции, где каждое место дается обыкновенно на один год, а по истечении года должно быть вновь подтверждаемо, но гораздо чаще и прежде отнимается; между теме жалования или вовсе не имеет, или самое ничтожное; а потому от паши до писца все живут доходами присвоенными местам, по закону ли или злоупотреблением. Паши, как полномочные намесшники областей, должны спешить выручить суммы издержанные для получения пашалыка, и в то же время запастись на будущее. Их правление более походит на систематический грабеж поселян. О казенном имуществе, лесах и проч. можно себе представить сколько они заботятся.[173]
Что же касается до смертной казни, то турецкие судилища, независимые от пашей, ибо все сословие улемов не подлежит гражданской власти, должны сколько-нибудь обуздывать безотчетное право пашей на жизнь и на имущество подданных султана. В коране сказано "один час правосудия приятнее Аллаху, нежели семидесятидневная молитва"; но турецкое правосудие и существующий порядок вещей в Турции требуют, чтобы лучше пострадали десять невинных, нежели избегнул бы наказания один виновный.
Паши нередко посягали на жизнь и турок и рая из одной алчности к деньгам; может быть со временем султанский закон, будет иметь спасительное действие; покамест все остается по прежнему; еще недавно, при управлении Афин турками, тамошний диздар, или комендант, призвал к себе зажиточного поселянина, и хотел силою навязать ему значительный запас хлеба; тот представлял, что предложения были несходны; рассерженный диздар своеручно в своем покое рассек ему голову.